.
Бывший в годы войны секретарем Кемского райкома партии М.К. Шумилов рассказал о том, что вражеский агент, имевший партийный билет и другие документы, пытался устроиться на работу в депо станции Кемь, чтобы с помощью рации передавать своему командованию сведения о движении поездов. Благодаря бдительности Шумилова и нач. РО НКВД В.А. Сонина диверсанта разоблачили и обезвредили[874].
Многие немецкие агенты после их заброски в тыл действующей армии предпочли подрывной работе добровольную явку в советские органы госбезопасности. В частности, из агентов, окончивших Варшавскую школу немецкой разведки, добровольно сдались 99 человек, из 33 разведчиков, обучавшихся в Брайтенфуртской школе, явились с повинной 26 человек[875]. Даже в начале 1942 г., когда наша страна находилась в тяжелейшем положении, примерно каждый третий из задержанных органами НКВД в глубоком тылу агентов противника сам являлся в органы госбезопасности с повинной[876]. Так, 23 февраля 1942 г. на ст. Веженка, расположенной в 7 км от г. Белева, под командованием лейтенанта РККА Карнауха прибыла группа бывших военнопленных в составе 10 человек. Коменданту станции Карнаух сообщил о том, что он является командиром диверсионной группы, переброшенной на территорию расположения советских частей для совершения диверсий. Из задержанных в марте-апреле 1942 г. 76 агентов абвера 23 человека добровольно явились в органы НКВД с повинной[877]. Но следует иметь в виду, что значительная часть разоблаченной немецкой агентуры «по своему социальному происхождению и политическим взглядам» неопасной для советской власти «по возвращению на нашу территорию не являлась в советские органы с саморазоблачением из-за боязни ответственности», из страха высшей меры наказания. Их вербовка немцами была закреплена выдачей коммунистов, советских активистов и партизан, отбором антисоветских деклараций, фотографированием в обществе германских офицеров и т. п. Многие из таких агентов, попав на советскую территорию, проходили этап легализации: используя сфабрикованные немцами документы, устраивались на работу, обзаводились семьями, однако никаких мер по выполнению заданий германской разведки не предпринимали и бесследно для своих хозяев растворялись среди населения[878].
В дальнейшая судьба того или иного лица во многом зависела от решения сотрудника ОО НКВД. Ведь абвер, создавая косвенные или прямые «улики» против беззащитного пленного, рассчитывал завязать на его шее тугой узел зависимости от новоявленных покровителей. По нацистским представлениям, это должно было гарантировать, что после перехода линии фронта этот человек не осмелится пойти с повинной к Советской власти. И чекисты встречались не с одним таким явившимся с повинной. Справедливости ради надо отметить, что далеко не во всех случаях удавалось принять правильное решение. Одним не хватало профессионализма, чтобы развязать завязанный нацистами узел, другие – под тяжестью тогдашней военной ситуации предпочитали известный им обвинительный уклон. Но в ОО НКВД было немало и таких сотрудников, которые брали на себя смелость поставить и обосновать правильный диагноз. Тогда соединение решимости недавнего военнопленного, избравшего агентурную заброску как единственный шанс возвратиться на родину, и чекиста, способного отличить друга от недруга, приводило к провалу очередной вражеской операции[879].
В работе ОО было немало недостатков прежде всего из-за отсутствия необходимого опыта и низкой квалификации сотрудников. Об этом свидетельствовала информация 3-го отдела флота и флотилий от октября 1941 г. на имя врид нач. 3-го Управления НКВМФ дивизионного комиссара Бударева: вскрытие «шпионов и диверсантов идет крайне слабо, большинство переброшенных агентов немецких разведывательных органов остается нераскрытыми и проникающими в красноармейские и краснофлотские части и соединения, их штабы и службы, остаются в тылу наших войск, передавая врагу нужные сведения. До настоящего момента через агентуру 3-х отделов и отделений флота и флотилий ВМФ не вскрыто ни одного шпиона»[880].
Сложно было трудиться военному контрразведчику особенно в начале войны. И когда речь идет о недостатках, то следует учитывать, что многое зависело не от него, а от общего положения в стране и других причин. Поэтому понятна обеспокоенность Г.К. Жукова 19 августа 1941 г. в докладной записке Сталину: «…Считаю, что противник очень хорошо знает всю систему нашей обороны, все оперативно-стратегические группировки наших сил и ближайшие наши возможности. Видимо, у нас среди очень крупных работников, близко соприкасающихся с общей обстановкой, противник имеет своих людей»[881].
В данном случае уместно вспомнить еретический апокриф:
Тринадцать апостолов – один Иуда,
Сто тридцать апостолов – Иуд десяток,
Тыща триста апостолов – Иуд сотня,
Такая статистика – как Страшный суд.
В стране с населением миллионов в несколько
Обязательно наберется миллион Иуд[882].
Конечно, такие Иуды были и среди командного состава армии и флота. Но данные, о которых писал Жуков, хорошо были известны противнику до начала войны, благодаря работе абвера и других спецслужб Германии и ее союзников.
Самоотверженным трудом военные контрразведчики НКВД разоблачили обезвредили многих агентов спецслужб противника. Так, в докладной записке Г.К. Жукову и члену военного совета Н.А. Булганину только ОО НКВД Западного фронта сообщалось, что с 22 июня по 28 декабря 1941 г. арестовано и разоблачено 505 агентов немецкой разведки, из них: завербованных до войны – 4, переброшенных через линию фронта из числе военнопленных – 380, жителей временно занятых противником – 76, жителей прифронтовой полосы – 43. Агентов, внедренных в штабы войсковых соединений – 2.[883].
В условиях военного времени к задержанным вражеским агентам и диверсантам при наличии неопровержимых улик часто применялась высшая мера наказания. Иногда практиковались и показательные расстрелы захваченных агентов-парашютистов в местах приземления в присутствии местного населения[884]. За особо опасные преступления военными трибуналами были осуждены к высшей мере наказания – расстрелу: И.П. Арепьев, И.Я. Безженежных, В.П. Брежнев, И.П. Климов, Н.В. Кузнецов, А.Н. Маслов, И.С. Мустицов, А.Ф. Пожарских и тысячи других[885].
Таким образом, в начале войны разведывательные и контрразведывательные органы Германии основные усилия направляли на получение необходимой информации, ведение подрывной деятельности на фронте и в тылу, разложение личного состава Красной армии и флота. Им противостояли советские спецслужбы, прежде всего ОО НКВД. В условиях отступления и оборонительных сражений, перестройки всей работы они решали возложенные на них обязанности по защите армии и флота от разведывательно-подрывной деятельности спецслужб противника. Вместе с тем им в полной мере не удалось выполнить все задачи, потому что, исходя из сложной оперативной обстановки, они выполняли другие поручения высших органов власти, на что отвлекались значительные силы и средства. Тем не менее контрразведка НКВД успешно противостояла противнику на ряде направлений, приобретая опыт в сражении на невидимом фронте.
VI.5. Борьба с распространителями слухов и вражеских листовок, ликвидация антисоветских организаций
В годы Великой Отечественной войны распространение слухов о тяжелом положении на фронте расценивалось как пораженческая пропаганда и антисоветская агитация и квалифицировалась как контрреволюционные преступления, предусмотренные статьей 58 УК РСФСР.
Нацистская пропаганда и агитация, распространение провокационных слухов, создание антисоветских организаций на фронте и в советском тылу, попытки развития повстанческого движения были одними из основных направлений подрывной работы немецких спецслужб. Учитывая то, что агентам немецкой разведки вменялось в обязанность распространение среди населения сплетен и слухов, аналогичное поведение советских граждан расценивалось как провокационное, а не ложное, и за их распространение следовала уголовная ответственности на основании директивы НКГБ № 152 от 28 июня 1941 г. «О мероприятиях по пресечению распространения среди населения провокационных слухов в связи с военной обстановкой»[886].
Происходившие события начала войны по-разному воспринимали различные социальные слои и группы жителей, что являлось многосложностью их мыслей, мнений, и поступков. В армии красноармеец – рабочий или крестьянин производил определенные умозаключения и совершенно правильно спрашивал командира о ведении боевых действий: «Почему начальники бросают наши роты без всякой подготовки в лобовые атаки, называя их «разведкой боем» и другими «мудреными» названиями, а потерями при этом никто из них не считается? И сразу же идет под трибунал за «распространение панических настроений»[887].
Наряду с патриотическим порывом, охватившим большинство населения с начала войны, имел место и неприкрытый антисоветизм. А без объективной информации идеологическая работа не могла быть продуктивной, и в данных условиях стали возникать негативные слухи. Еще до начала военных действий резко отрицательное воздействие на общественное сознание народа, воспитание советских людей в духе подготовки к отражению военного нападения на СССР принесло прекращение осенью 1939 г. антифашистской пропаганды. Этот поворот был связан с заключением в августе-сентябре 1939 г. советско-германского договора. Уже на другой день, 24 августа 1939 г., после подписания пакта о ненападении, «Правда» опубликовала редакционную статью с настораживающими словами об отсутствии вражды между СССР и Германией. Из советской печати и устной пропаганды исчезло обличение фашизма, антифашистская пропаганда свертывалась