Вермахт снабжал абвер документами, захваченными на ряде участков фронта после боев. Так, 25 июня 1941 г. штаб 13-й армии был разгромлен немецкими танкистами, погибло или попало в плен около 50 командиров, почти все штабные машины, средства связи и шифры достались врагу[916].
Документы доставались противнику и при утере бдительности военнослужащими. Например, в Демьянском районе немецкий агент в гостинице познакомился с военкомом Пичигиным, устраивал с ним попойки и, воспользовавшись его опьянением, похитил гербовую печать и документы военкомата. Утрата документов происходила и по другим причинам. Так, служебная «эмка» с шифродокументами отдела военной контрразведки Ладожской военной флотилии провалилась в полыню[917].
В начале войны противнику удалось значительно дезорганизовать наше управление войсками. К тому же и сама Ставка доводила подчас принцип секретности до такой степени, что иные командиры уже перестали «помнить свой маневр». Эту ситуацию хорошо отражал широко распространенный тогда анекдот: некий командующий армией все допытывался у водителя своего «виллиса» – не знает ли он хотя бы приблизительно, когда их фронт начнет наступать? Анекдот почти всегда основан на гиперболе. Но есть, видимо, в нем и что-то от истины: на голом месте ничто не растет[918].
В условиях ожесточенных оборонительных боев и отступления немало было случаев, когда не удавалось вывезти или уничтожить документы и архивы, которые для германских спецслужб представляли большую ценность. Ряд секретных и совершенно секретных документов становились достоянием немецкой разведки из-за недисциплинированности и беспечности красноармейцев и командиров. Например, по вине нач. оперативного отдела штаба 29 армии, полковника Н.И. Масальского и пом. нач. 1-го отдела, майора М.Т. Табачного 28 августа 1941 г. исчезла топографическая карта с нанесенной обстановкой, потому что они допускали в секретную часть посторонних людей, где на столах были разложены планы минных полей, карты и другие секретные документы. По согласованию с Военным советом фронта эти командиры были преданы суду военного трибунала. Иногда случайно совершенно секретные документы не попадали в руки противника. 13 января 1942 г. нач. ПСД, лейтенант Настин вручил служащему военторга 40 секретных и совершенно секретных пакетов для передачи их воинским частям, расположенным во 2-м эшелоне. Красноармеец, ехавший в командировку по делам военторга, не имея возможности вручить пакеты адресату, сдал их в ОО 2-го эшелона.
30 января 1942 г. близь дер. Юрьево сотрудником ОО НКВД 189 сд была найдена полевая сумка с документами, принадлежавшими Корсакову. В сумке наряду с личными вещами находились совершенно секретные и агентурные документы. 29 января 1942 г., будучи на передовой, при переползании под огнем противника, он не заметил, как потерял сумку. В конце августа 1941 г. нач. ОО НКВД 9-й армии Потапов сообщил нач. ОО НКВД Южного фронта, комиссару ГБ 3-го ранга Н.С. Сазыкину о том, что 13 августа 1941 г. во время переправы частей 9-й армии через Буг в с. Трихаты на железнодорожной ветке вместе с другими вагонами с разным имуществом был обнаружен неизвестно кем брошенный вагон, забитый мебелью и ящиками с оперативными документами Оперативной чекистской группы Проскуровской тюрьмы УНКВД и РО милиции. Там находились личные дела агентуры, обработочные материалы, журналы регистрации сети, учетные дела на подучетный элемент, картотека паспортного стола, чистые бланки паспортов, личные дела и фотоснимки осужденных и др. Ввиду невозможности вывезти эти документы в тыл и явной угрозы их захвата противником они были сожжены.
В защите секретной информации немало чекистов вели себя как герои. 22 июня 1941 г., с началом военных действий, нач. УНКГБ Брестской области, капитан ГБ Сергеев с небольшой группой оперативных работников крепости проник в здание УНКГБ и сжег оперативные документы, агентурные и личные дела и картотеку.
Руководство НКВД, УОО НКВД, ОО фронтов, военное командование по информации ОО принимало необходимые меры для сохранения секретных документов, по повышению бдительности личного состава армии и флота. Была установлена персональная ответственность должностных лиц, которые были обязаны неукоснительно выполнять требования военной присяги. Так, в ОО НКВД за сохранность сейфа с агентурными и другим секретными материалами отвечал его секретарь, который был вооружен пистолетом ТТ и автоматом ППШ, в металлическом ящике находилась бутылка бензина и спички для срочного уничтожения документов в случае непредвиденных обстоятельств[919]. Каждый сотрудник, работавший с секретными документами, должен был иметь специальный допуск. По вновь принимаемому на работу сотруднику обычным было направление запросов в особые отделы.
В ОО НКВД много внимания уделялось конспирации. Для отдельной категории сотрудников существовали документы прикрытия. А.К. Зиберова рассказывала, что во время работы в ОО в отделении «установка» она получила псевдоним «Хаценко», созвучную с фамилией Харитонова, которую она тогда носила. Все донесения она подписывала этим псевдонимом. У нее был маленький пистолет, который всегда лежал в сумочке. Вместе с оружием лежала и записная книжечка, где зашифрованно записывались задания, делались наброски о каждом проверенном объекте. Для конспирации им выдавались документы, зашифровывавшие ведомственную принадлежность. Главными документами прикрытия являлись удостоверения уголовного розыска, которую выдали всем сотрудникам «установки». У Зиберовой имелось удостоверение Наркомата среднего образования и работника почты и связи[920].
По каждому случаю нарушения приказов по секретному делопроизводству и требований инструкций по сохранению военной тайны производилось расследование и виновные привлекались к ответственности. Сотрудники давали объяснение причин утери или уничтожения документов в рапортах на имя руководства, как это сделал 30 июня 1941 г. нач. оперативной группы НКГБ ст. Кретинга Литовской железной дороги, мл. лейтенант ГБ А.К. Чичеринда. 22 июня в 4 часа 05 минут во время артиллерийской подготовки, он был ранен и эвакуировался в г. Ржев, где до 29 июня 1941 г. находился на излечении. Все его личные документы (партбилет, удостоверение личности и ряд других), пистолет, как и документы его жены, Тимченко Р.М., остались в Кретинге, в квартире, подвергнутой артиллерийскому обстрелу. «Все было завалено. Найти их сразу не представлялось возможным, а после оказания первой помощи в 105 пограничном отряде НКВД г. Кретинге меня сразу эвакуировали, так как немцы уже входили в город. Учитывая, что эти документы немцами будут использованы с целью переброски диверсантов, прошу принять меры».
В числе мер по сохранению военной тайны было и правило, по которому сотрудницы военной контрразведки записывали отчеты возвратившихся из-за линии фронта агентуры, показания при допросах важных немецких военнопленных. Нередко им приходилось передавать руководству фронтов сугубо секретную информацию из Центра, которая подлежала передаче только устно[921]. На тот момент в Красной армии действовала утвержденная наркомом Тимошенко Инструкция о порядке составления и хранения документов особой важности. В частности, такие документы должны были быть написаны лично от руки «на твердой подложке, не оставляющей оттиски от пера», все черновики и промокательная бумага должны были уничтожаться по акту, документ должен был храниться в опечатанном сейфе, в комнате с опечатываемой железной дверью и стальными решетками на окнах.
Руководство НКВД СССР предлагало конкретные меры для повышения бдительности и сбережения военной тайны в частях и подразделениях Красной армии. Так, 26 сентября 1941 г. Л.П. Берия направил на имя И.В. Сталина записку о целесообразности проведения следующих мероприятий: обязать политические органы повести среди военнослужащих разъяснительную работу по сохранению военной тайны, выпустить для фронта специальные открытки и конверты с лозунгом, предписывающим необходимость ее сохранения и соблюдения строгой бдительности, выделить в войсковых подразделениях из числа коммунистов специальных лиц, которые бы писали для малограмотных бойцов письма, проинструктировать их о том, что следует сообщать родным[922].
На фронте было запрещено вести дневники. Более того, не разрешалось ничего записывать. Е.А. Долматовский вспоминает: «Доходило до смешного – на передовой говоришь с командиром батальона, хочешь записать имена отличившихся красноармейцев, а он за руку хватает: «Давайте не будем!»[923]. Особые отделы проявляли повышенное внимание к лицам, нарушившим это требование. Вспоминает С. Кручинкин: «Моей персоной занялся особый отдел… и уже были сделаны запросы обо мне в Горький, где моя служба была безупречной, и по месту моего рождения и проживания в школьные годы. В обоих случаях характеристики были положительные (за ведение дневника. – Прим авт.).[924].
Такие меры ОО НКВД были приняты после того, как стало известно, что германские спецслужбы в своих интересах использовали документы военнослужащих, имевшие для них важное значение. 29 декабря 1941 г. на имя Л.П. Берии поступила информация о том, что в руки абвера попал дневник майора ГБ, бывшего нач. ОО 50 армии Шабалинова. Дневник содержал секретные сведения. 12 листов дневника были переведены на немецкий язык, размножены и разосланы частям 2-й немецкой танковой группы «для поучения войск». 18 декабря 1941 г. после одного из боев в 17 км южнее от Плавска, в районе Спасское, к бойцам Брянского фронта попал один из экземпляров дневника Шабалинова, и по этому поводу Л.П.