Успех предстоящего сражения за советскую столицу во многом зависел от того, как к нему были готовы не только Красная армия, но и советские спецслужбы. Еще накануне войны Управления наркоматов государственной безопасности и внутренних дел г. Москвы и Московской области ввели в действие разработанный план агентурно-оперативных мероприятий по обеспечению безопасности столицы и Подмосковья в случае нападения Германии на Советский Союз. Выполняя указания Центра, в первые дни войны в Москве и Московской области оперативный состав управления был собран, проинструктирован и переведен на казарменное положение, агентурно-осведомительная сеть нацелена на своевременное выявление деятельности иностранных разведок, антисоветских, уголовно-преступных и контрреволюционных элементов, а также лиц, проявляющих пораженческие настроения. Особое внимание было уделено предприятиям оборонной промышленности, местам расположения важных железнодорожных сооружений, мостам, электростанциям, телеграфно-телефонным сетям, водопроводам и водохранилищам.
В ходе оборонительных боев под Москвой и при подготовке города к защите чекисты обеспечивали руководство страны и командование фронтов и армий информацией, оказывали помощь командованию фронтов в быстрой и секретной перегруппировке войск, охраняли тыл действующей армии, ликвидировали агентуру противника, антисоветские организации и группы, боролись с диверсантами и парашютными десантами, защищали штабы, следили за соблюдением режима секретности, пресекали распространение провокационных слухов и фашистских листовок, выполняли специальные поручения ГКО.
22 июня 1941 г. были изданы директива НКГБ СССР, предписывающая «провести изъятие контрреволюционного и шпионского элемента», и приказ УНКГБ и УНКВД по Москве и Московской области, требовавший «провести интернирование всех германских подданных; лиц без гражданства немецкой национальности при наличии компрометирующих материалов арестовать; выдачу разрешений иностранцам на передвижение их по СССР прекратить»[1080].
2 июля 1941 г. совместным приказом НКВД и НКГБ СССР московским чекистам для борьбы с вражескими элементами, подававшими световые сигналы самолетам противника, наряду с другими мерами было предложено «проинструктировать агентурно-осведомительную сеть, обязав ее в случае обнаружения лиц, тем или иным способом подающих световые сигналы, задерживать их и доставлять в ближайшее отделение милиции или органы НКГБ-НКВД». На следующий день нач. УМКГБ г. Москвы и Московской области, комиссар 3-го ранга Кубаткин и нач. УНКВД г. Москвы и Московской области, ст. майор ГБ М.И. Журавлев доложили зам. наркома ГБ Серову о выполнении приказа об организации мероприятий по борьбе с сигнализацией ракетами со стороны вражеских элементов[1081]. Американский писатель Эрскин Колдуэлл писал, что в ночь на 1 июля 1941 г. в общей сложности ему пришлось предъявлять пропуск 11 раз – милиционерам и дежурным[1082].
По линии НКВД принимались дополнительные меры по борьбе с диверсантами противника. Нач. УНКГБ г. Москвы и Московской области Кубаткиным и нач. УНКВД Московской области ст. майором ГБ Журавлевым был издан приказ о предупреждении антисоветских проявлений и диверсионных актов на железнодорожном транспорте. В соответствии с этим приказом чекистские отделы и службы силами оперативного состава и особо проверенной агентуры делали обходы главных железнодорожных магистралей и важнейших объектов; обеспечивали агентурное обслуживание всех лиц, имевших отношение к местам военной погрузки на железных дорогах, закрепив все эти пункты за оперативным составом; проверяли состояние и готовность восстановительных и вспомогательных поездов и занимались агентурным обслуживанием личного состава ремонтных бригад; силами железнодорожной милиции обеспечивали по железным дорогам светомаскировку и охрану порядка; при всех авариях на оборонных, промышленных объектах и на железнодорожном транспорте производили тщательное расследование. 15 июля 1941 г. И. Серов направил письмо на имя Щербакова в ЦК ВКП (б) о положении дел на железнодорожных вокзалах Москвы и о принятии мер, направленных на пресечение преступности[1083].
Для обеспечения обороны Москвы и укрепления тыла войск, защищавших столицу, а также пресечения подрывной деятельности шпионов, диверсантов и других «агентов немецкого фашизма» органы госбезопасности активизировали борьбу с агентурой противника. 3 сентября 1941 г. исполнявшим обязанности нач. УНКВД г. Москвы и Московской области майором ГБ Петровым был подписан циркуляр за № 159/сс об обеспечении агентурой особо уязвимых участков производства. В агентурно-оперативное обслуживание были взяты 114 оборонных заводов, крупных промышленных предприятий, радиостанций и электростанций, объектов по изготовлению боеприпасов, 14 железнодорожных и других стратегических мостов.
Успех работы советских спецслужб во многом зависел от всесторонней поддержки населения столицы. Поэтому информация политического и военного руководства страны была важнейшей обязанностью органов НКГБ и НКВД СССР. Уже на второй день войны, 23 июня 1941 г., Кубаткин и Журавлев направили ст. майору ГБ Абакумову докладную записку о реагировании населения г. Москвы в связи с военными действиями между СССР и Германией[1084]. В сентябре 1941 г. зам. наркома ВД СССР Кобулов направил в ЦК ВКП (б) Щербакову письмо с сообщением агентурных данных об откликах и настроении среди работников искусства и литературы в связи с ходом войны.
Восприятие суровой действительности населением города и Подмосковья, как отмечали контрразведчики, в те дни не было однозначным. С одной стороны, массовая готовность большинства населения, рабочих и служащих защищать Родину, перевыполнять производственные планы, с другой – растерянность и подавленность жителей оставляемых сел и деревень. И если патриотические настроенная часть населения старалась осмыслить происходящие события, твердо веря в победу, то другая часть заняла пораженческую позицию: «Война объявлена, и нас скоро разбомбят», «К войне мы не готовы, у нас нет достаточного количества газоубежищ и бомбоубежищ», «Среди народа ужасная паника». Но абсолютное большинство жителей столицы сплотилось в борьбе не только с немецкой агентурой, а и с трусами, паникерами, уголовными элементами, предателями и пособниками врага. 3 июля 1941 г., после выступления по радио И.В. Сталина, УНКГБ по Москве и Московской области сообщило, что реакция москвичей на его обращение была неоднозначной: от нового прилива патриотизма, энергии и воли к борьбе за победу над фашизмом до отчаяния и безнадежности – «Всеобщее ополчение – это шаг отчаяния, признак растерянности, а партизанское движение, к которому призывает Сталин, – это весьма недейственная форма борьбы. Это порыв отчаяния»[1085]. Сотрудник Института истории АН СССР М.Я. Гольберг, выражая настроение многих советских граждан, отреагировал на выступление вождя весьма критически: «Вина за неудачи советского оружия лежит на нашем руководстве. Если народ победит, то вопреки руководству. Пусть Тухачевский – вредитель, но то, что было допущено в первые восемь дней войны, хуже вредительства. За это расстреляли бы в царской России. Наша верхушка разложилась, оторвалась от народа, а когда народ победит, эта банда снова вылезет и припишет себе победы». Также критически был настроен и историк Н.И. Павленко, он говорил: «Когда-нибудь историки напишут книги о героизме, самоотверженности, мужестве наших солдат и о тупоумии, бездарности нашего генералитета. И при этом, дело в системе бездарности всего руководства»[1086].
Вера и неверие в победу были характерны для 1941 г. Верили миллионы людей, в том числе народные артисты СССР Козловский И.С., Рейзен М.О., Хмелев А.П. и др. Вот как оценивали они сложившееся положение:
Козловский И.С.: «Наши неудачи на фронте временное явление. В конце концов должен наступить перелом. Советский Союз должен победить».
Рейзен М.О.: «…Будем надеяться на уничтожение вражеской фашистской армии по частям и затем на переход в наступление».
Хмелев А.П.: «Я верю, что в конечном исходе мы победим, время и пространство поработают на нас, но эта конечная победа будет куплена ценой лишних жертв»[1087].
Писатель И. Эренбург был уверен, что войну мы выиграем, но в ходе войны «нам будет очень тяжело. Особенно в связи с неорганизованностью нашего населения». О трудностях войны говорил и К.А. Федин: «Я ждал начала войны каждый день. Вы не представляете себе, какой тяжелой будет эта война». Писатель М. Пришвин в своем дневнике записал: «Москва и Ленинград потихоньку эвакуируются, и уверенно никто не скажет, что Москва не будет взята немцами. Но всякий знает, что Россия останется неразбитой страной и без Москвы». Писатель Н.М. Любимов вспоминал: «Все лето 1941 года Борис Пастернак неукоснительно дежурил, когда ему это полагалось по расписанию на крыше «Лаврушенского дома», меж тем как пламенный советский патриот Асеев, откликавшийся в газетах едва ли не на каждую годовщину Красной армии лефовско-барабанной дробью: «Сияй, пунцовая, \ Пятиконцовая, \ Красноармейская звезда!» – мигом выкатил из Москвы, едва лишь загрохотали первые гитлеровские орудия, за что получил вдогонку двустишие: «Внимая ужасам войны, \ Асеев наложил в штаны»; меж тем как Луговской, Кираснов и другие, задолго до войны призывавшие в своих стихах читателей держать порох сухим, нанимали вместо себя дежурить кого-либо из простонародья, а пролетарский писатель-коммунист Гладков, игравший роль, как в «Анатэме» Леонида Андреева, «некоего ограждающего» вход в бомбоубежище, властной рукой пытаясь оттолкнуть постороннюю женщину, объявил ей: «Здесь только для писателей!»; женщина, в свою очередь, оттолкнула его еще более мощной рабочей мозолистой рукой и, второпях приняв его за существо одного с нею пола, на что физиономия и прическа Гладкова давала ей некоторые основания, проговорила: «Пошла ты к черту, старая б…!» – и благополучно проникла в привилегированное бомбоубежище»