. Накануне германское главнокомандование передало в штабы групп армий условный сигнал «Дортмунд» – приказ о вторжении в СССР. На рассвете группы армий «Север», «Центр» и «Юг» нарушили государственную границу СССР на трех главных стратегических направлениях, нацелившись на Ленинград, Москву и Киев с задачей за одну кампанию рассечь, окружить и уничтожить войска советских приграничных округов и выйти на линию Архангельск – Астрахань. Совместно с Германией в войну с СССР вступили Испания, Италия, Дания, Норвегия, Венгрия, Румыния, Словакия, Финляндия и Хорватия.
Можно с полной уверенностью утверждать, что Советское правительство и высшее военное руководство ожидали этого вторжения, чтобы в глазах мирового сообщества выглядеть не агрессором, а страной, подвергнувшейся нападению. Одним из первых данную версию выдвинул Н.Г. Кузнецов. Прибыв после начала боевых действий в Кремль за получением указаний, он удивился царившей в нем безмятежности: «В Кремле было так же спокойно, как в обычный выходной день. Видимо, происходит какое-нибудь совещание и где-нибудь в другом месте. Но что совещаться, когда война налицо, и если ее не ожидали, то следовало хоть теперь со всей энергией организовать отражение врага. Что происходило в этот момент на самом деле, я рассказывать не берусь, но как нарком Военно-Морского флота по-прежнему никуда не вызывался и никаких указаний не получал»[134].
Главной ударной силой Германии, как и при вторжении на Западе, служили четыре мощные бронетанковые группы. Две из них, 2-я и 3-я, были включены в состав группы армий «Центр», призванной быть главным наступательным фронтом, и по одной – в состав групп армий «Север» и «Юг». Гитлеровское командование серьезно рассчитывало на то, что Красная армия подтянет ближе к государственной границе главные силы фронтов, где следует их окружить и уничтожить. Это была главная цель плана «Барбаросса» в начале войны.
3 июля 1941 г. в своем выступлении по радио И.В. Сталин, обращаясь к советскому народу, сказал: «Прежде всего необходимо, чтобы наши люди, советские люди, поняли всю глубину опасности, которая угрожает нашей стране, и отрешились от благодушия, от беспечности, от настроений мирного строительства, вполне понятных в довоенное время, но пагубных в настоящее время, когда война коренным образом изменила положение…»[135].
В первые 18 дней, с 22 июня по 9 июля 1941 г., произошло приграничное сражение, в ходе которого советские войска вели тяжелые оборонительные бои в Прибалтике, Белоруссии и на Западной Украине, а затем были вынуждены отступить в глубь страны. Именно в эти дни противник решил не только тактические, но и стратегические задачи.
С начала войны политическое руководство Советского Союза приняло необходимые, хотя и во многом запоздалые меры для отражения агрессии. В ночь на 22 июня первым приехал в Кремль Л.П. Берия, за ним появились И.В. Сталин и остальные члены Политбюро ЦК ВКП (б). В 5 часов 45 минут у Сталина началось совещание, на котором присутствовали В.М. Молотов, Л.П. Берия, К.С. Тимошенко, Л.З. Мехлис и др. Совещание приняло директиву № 2: «Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь до особого распоряжения наземным войскам границу не переходить». В 14 часов принята директива № 3 о контрнаступлении, разрешившая войскам Красной армии переход государственной границы. В этот же день была создана Ставка Главного Командования, изданы указы Президиума Верховного Совета СССР о мобилизации военнообязанных, о военных трибуналах и введении военного положения.
Судя по записям, сделанным дежурными секретарями о посетителях Сталина, с 21 по 28 июня 1941 г. он ежедневно проводил совещания, на которых обсуждались актуальные проблемы обороны и обеспечения безопасности страны. Чаще всего встречи происходили с Берией – 17 раз. Это были продолжительные беседы, порой по несколько часов. С Меркуловым – 5 раз, по 15–30 минут. С Голиковым беседовал лишь трижды (первый раз 24 июня), каждый раз не более, чем по часу. Актуальные вопросы обсуждались и на совместных совещаниях представителей различных ведомств, как это было 27 июня 1941 г., на котором присутствовали Тимошенко, Голиков, Берия и Кузнецов[136].
В приграничном сражении одним из самых трудных был первый день войны. В сражение с вермахтом вступил личный состав частей и подразделений Красной армии и пограничных войск НКВД, дислоцированных на западном участке государственной границы. Но многие командующие и штабы армий в первые часы нацистской агрессии не приняли никаких самостоятельных решений, действуя согласно планам прикрытия государственной границы, которые уже не соответствовали новой ситуации.
22 июня передовые части вермахта, как писал в «Военном дневнике» Ф. Гальдер, «захватили пограничные мосты через Буг и другие реки без боя и в полной сохранности». И первые дни немцы шли только по шоссе, по бетону и асфальту, не затрудняя себя маршами по бездорожью. Для нарушения управления войсками немецкие самолеты бомбили узлы и линии связи, боевую технику и живую силу Красной армии. И все же основными объектами первых авиационных налетов была сосредоточенная на приграничных аэродромах советская авиация. Уже в первые часы войны немецким воздушным силам удалось добиться господства в воздухе путем почти тотального уничтожения советских самолетов прямо на земле. Только на 26 аэродромах Западного округа они уничтожили в первый день войны 738 боевых воздушных машин[137]. Немецкая авиация взяла под контроль шоссейные дороги, расстреливали машины. Шоссе Белосток – Волковыск было забито трупами людей, автомашинами, танками, и прибывавшим советским частям невозможно было пробиться к линии фронта.
Солдаты и офицеры вермахта были самоуверенны и наглы, считая себя победителями. Эту черту у немецких военных отмечали русские солдаты Первой мировой войны. «Я немцу его умелость прощаю, – говорил русский, – я бы у него и поучиться захотеть смог. А не прощаю я ему, что он тебя ну просто и за полено не считает, ну просто как бы и не видит тебя вовсе»[138]. На высокомерие уверенного в своей безнаказанности указывали фронтовые корреспонденты К. Симонов и К. Федин. К. Симонов вспоминал о поведении военнопленных немцев: «…было непонятно, кто из них храбр, кто труслив. Все человеческие качества в них заглушил, перекрыл гонор – общая, повсеместная наглость захватчиков. Видя, что их не бьют и не расстреливают, они корчат из себя храбрецов. Они считали, что война кончится через две недели, что этот плен для них, так сказать, вынужденный отдых и что с ними по-человечески обращаются только из страха, от того, чтобы избежать мести впоследствии. Сейчас это исчезло. Армия наглецов в дни поражения переменилась»[139]. А вот что писал К. Федин: «…я был в лагере военнопленных и видел немецких летчиков, сбитых нами в самых первых боях… Все они были похожи друг на друга – с заносчивым огоньком в глазах, с высокомерными, глуповато вздернутыми физиономиями. Кое-кто из них насчитывал с полсотни налетов на Лондон, кто-кто успел покидать бомбы в Польше, Греции, над Парижем. Все были награждены за свой разбой «пряжками» и Железными крестами. Им казалось, они отправились в развлекательную прогулку покорения России, и они очутились в лагере явно к великому своему удивлению»[140].
На картах, заготовленных немецким Генштабом, кощунственно были начертаны немецким шрифтом названия исконно русских деревень, сел и городов, рек и озер. Например, на карте белорусское село Малая Рыбаковщина – Malaya Rybakowschtschyna. Под всеми названиями сел и деревень стояли цифры. Вначале они указывали число дворов, после того, как там побывали нацисты, эти цифры становятся черным итогом пожара: деревня такая-то, сожжено дворов столько-то[141].
К вечеру 22 июня на Юго-Западном фронте противнику удалось продвинуться на 15–20 км. На Львовском направлении части вермахта вторглись на 10–15 км, передовые его танковые дивизии, преодолев пограничную полосу, где все еще шли бои, прорвались на глубину от 30 до 50 км, а на Брестском – до 50–60 км, и заняли г. Кобрин. Но в сводке Главного командования РККА за первый день войны, переданной Телеграфным агентством Советского Союза (ТАСС) сообщилось, что противник всюду отбит с большими для него потерями и только на гродненском направлении достиг незначительных тактических успехов[142].
Успехи вермахта были бы невозможны без четкой работы немецких спецслужб и прежде всего абвера, который сосредоточил основные усилия на разведывательном обеспечении боевых операций войск, имея в виду задачи первого этапа плана «Барбаросса». Поэтому сотрудники абвера значительно активизировали работу своей агентуры.
Внедренные по методу полковника Николаи высококвалифицированные разведчики делали свое дело: в этом можно было убедиться уже по точности первых захваченных у немцев в начале войны топографических карт, по перечням оборонных объектов, куда, прежде всего, будущие захватчики намеревались направить свои удары, и по заранее подготовленным спискам «подлежащих уничтожению враждебных элементов» в Советском Союзе. На основании архивных документов, на предвоенные недели и первые недели военных действий приходится заброска через демаркационную линию, а затем и за линию фронта наибольшего числа заблаговременно подготовленных агентов абвера и СД.
В первые месяцы войны агентура абвера в большинстве случаев перебрасывалась через линию фронта без предварительной подготовки и тщательного инструктажа. Наибольшее распространение имела практика переброски агентов-одиночек под видом беженцев, бежавших из лагеря военнопленных, отставших от своих частей, выходящих из окружения красноармейцев. Они сравнительно легко просачивались в ближайшие тылы советских войск. В одиночку, естественно, засылались и крупные агенты абвера, направляемые для выполнения какого-либо особо важного задания. На этом этапе были установлены лишь отдельные факты тщательной подготовки агентуры из числа советских граждан. Абвер в прифронтовой полосе получил задание собирать различные образцы документов, действительных на советской территории. Особое внимание было обращено на сбор чистых бланков врачебных заключений, удостоверений о болезни и отпусках, проездных документов, паспортов, военных удостоверениях и др.