Немцы рассчитывали на дезорганизацию советского тыла, не уделяя достаточного внимания обеспечению своей агентуры необходимыми документами для прикрытия, тем более что абвером в ходе боев было захвачено большое количества различных документов и материалов войсковых штабов, партийных и советских органов, шифров, которые явились важным источником разведывательной информации. «В начале войны, – говорил один из руководителей абвера генерал Г. Пиккенброк, – командование германской армии не проявляло интереса к сведениям агентурной разведки, так как в его распоряжении имелось большое количество пленных и трофейных документов, которые достаточно подробно характеризовали положение, а немецкий Генеральный штаб имел полное представление о войсках противника», но для получения разведывательных сведений им приходилось делать ставку на легальные возможности[143].
Активно действовали немецкие мобильные «разведотряды», которые состояли из солдат и офицеров на мотоциклах, бронемашинах, бронетранспортерах с прицепленными к ним противотанковыми орудиями и нескольких легких и средних танков. Ранним утром 22 июня 1941 г. роты полка «Бранденбург-800» двигались в авангарде наступающих частей вермахта. При пересечении советско-германской границы в районе г. Бреста первой шла 12-я рота 3-го батальона, личный состав которой был одет в красноармейскую форму[144]. Разведотряды двигались по дорогам со скоростью 40 км/час. Следом вплотную за ними шла основная масса танков, поддерживавшая постоянную радиосвязь с передовым отрядом и готовая по сигналу развернуться в атакующие порядки, если авангард натолкнется на сопротивление. Позади танков в арьергарде двигалась смешанная группа из мотопехоты и дивизионной артиллерии[145].
Абверу удалось значительно дезорганизовать наше управление войсками. В первые часы войны немцы выбросили на парашютах множество диверсионных групп численностью от нескольких десятков до двухсот человек. Лазутчики из специальных диверсионно-разведывательных формирований абвера: «Бранденбург-800», «Нахтигаль», «Эрна» и др., переодетые в форму советских военнослужащих, проникали в армейские тылы для дезорганизации управления войск. Подключившись в наши линии связи, они давали ложные и противоречивые команды, значительно усложняли управление воинскими частями и соединениями, нарушали работу тыла, захватывали мосты, железные дороги, аэродромы и другие военные объекты, сеяли панику среди бойцов, командиров и местного населения, распространяли ложные слухи[146].
С самого начала войны немецкие спецслужбы запятнали себя преступлениями. Так, еще 18 июня 1941 г., за четыре дня до нападения на Советский Союз, батальон «Нахтигаль» получил приказ подтянуться к границе, а 22 июня он вошел в с. Разымн и через три дня двинулся по направлению ко Львову. Банды оказались в городе раньше эсесовских частей и специальных команд СС. По существу, командование вермахта выдало город на разграбление, уничтожение и поругание батальону. Головорезы из абверовского батальона были в форме фашистского вермахта, но с желто-голубыми полосками и с металлическим значком «трезубец». Батальон бесчинствовал в городе семь дней и ночей. Пьяные вооруженные головорезы вламывались в квартиры, грабили, жгли, насиловали. Людей расстреливали сотнями, заживо закапывали в землю, забивали насмерть прикладами, травили овчарками. У командования батальона был заранее продуманный и согласованный с высшими инстанциями план полного истребления коммунистов, советских патриотов и львовской интеллигенции, а затем значительной части остального населения города. В городе говорили: «Гитлеровцы на завтрак едят евреев, на обед – поляков, на ужин – украинцев»[147].
В первый день войны в штабы советских военных округов из различных источников поступала самая противоречивая информация, зачастую провокационного и панического характера. Генеральный штаб, в свою очередь, не мог добиться от штабов округов и войск точных сведений. Так, в течение 22 июня 1941 г. командующий и штаб Западного фронта не получили ни одного донесения из армий. А частая потеря управления ставило в затруднительное положение Главное Командование и Генеральный штаб, не позволила сосредоточить основные усилия обороняющихся на угрожаемых направлениях. Наступивший в первые дни войны короткий, но очень болезненно воспринятый информационный вакуум кардинально повлиял на характер и дальнейшее ее развитие. Советские военачальники, не имея объективных сведений о состоянии дел на фронтах и находясь в плену довоенных представлений, вместо организации оперативного отхода войск отдавали приказы на нанесение контрударов по противнику.
К тому же поступавшая с фронтов информация подвергалась сомнению высшими должностными лицами. В то время, когда на границе уже шли бои, в Минске раздался звонок, и взявший телефонную трубку генерал-лейтенант И.В. Болдин (командующий округом в это время вышел) услышал от наркома обороны С.К. Тимошенко следующие слова: «Товарищ Болдин, учтите, никаких действий против немцев без нашего ведома не предпринимать. Ставлю в известность вас и прошу передать Павлову, что товарищ Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам. Разведку самолетами вести не далее шестидесяти километров»[148]. И это нелепое указание было немедленно передано в части, и на некоторых участках обороны вдруг умолкли орудия, перестали стрелять по бомбящим самолетам зенитки.
При первых налетах немецкой авиации 22 июня 1941 г. командующий Черноморского флота вице-адмирал Ф. Октябрьский доложил о налете неизвестных самолетов в Москву: «То, что произошло в последующие минуты, врезалось в память навсегда, – писал позднее Октябрьский. – В трубке раздался властный голос потревоженного не во время человека.
– Говорит Берия. Что там у вас происходит?
Не дослушав мой доклад, Берия грубо прерывает меня.
– Какой там на вас налет! Вы с ума сошли!
– Я со всей ответственностью докладываю, что в Севастополе идет самый настоящий бой с авиацией противника, идет война!
Берия вновь раздраженно кричит:
– Какая война? Какой противник?
– Доложить точно, какой противник, я не могу, но что это враг, никакого сомнения быть не может.
Он вновь кричит:
– Какой может быть враг! Вы провокатор! Вас свои бомбят! Вы не знаете, что у вас под носом делается! Это ваша авиация! Какое вы имеете право говорить о войне!
Тогда я докладываю:
– Мы имеем уже полсотни раненых, десятки убитых, уже сбили несколько неизвестных самолетов.
Берия бросил трубку»[149].
Когда рев тысяч моторов выдвигающихся к Бугу немецких войск стал уже слышен невооруженным ухом, командир 10 сад полковник Белов получил новую шифровку из штаба округа: приказ от 20 июня о приведении частей в полную боевую готовность и запрещение отпусков отменить[150].Бывший начальник штаба 94-го кавалерийского полка У.А. Гречаниченко вспоминал: «22 июня 1941 г., до начала боевых действий, получил из штаба дивизии по телефону приказ – боевая тревога, людей из казармы не выводить. А в 4 часа утра налетели бомбардировщики»[151].
До 6 часов 30 минут войскам приграничных округов не давалось разрешение на ответные боевые действия, что привело к непоправимым последствиям. Система противовоздушной обороны, не приведенная в боевую готовность и не получившая приказа на открытие огня, не смогла дать отпор вражеской авиации. К тому же многие ее части находились на различных сборах, вдали от мест своего расположения. В Белостоке до 8 часов утра 4-я бригада ПВО бездействовала и не сделала ни одного выстрела по противнику. Она имела специальный приказ от помощника командующего Западным военным округом по ПВО до особого распоряжения не стрелять по вражеским самолетам. Молчала и наша тяжелая артиллерия, не получившая приказа на вступление в боевые действия. Следовательно, если на рассвете 22 июня 1941 г. и произошло что-то «неожиданное» для командного состава среднего и высшего звена, то этой и ошеломляющей неожиданностью было отсутствие приказа о начале боевых действий. К тому же, различные приказы и распоряжения доходили до войск с большим опозданием и не соответствовали сложившейся обстановки. А потеря управления и преступная беспечность привели к полной дезорганизации ряда частей Красной армии. Так, в сводках военных контрразведчиков сообщалось, что личный состав 4-й армии к 22 июня 1941 г. жил на квартирах в населенных пунктах. При первых же выстрелах среди красноармейцев началась паника, а мощный огонь немецкой артиллерии уничтожил две дивизии. По рассказам красноармейцев, которым удалось спастись, заслуживает внимания и тот факт, что не все части и соединения имели боеприпасы, не было патронов и у бойцов. Командование 4-й армии, несмотря на то, что наxодилось в пограничной области, не подготовилось к военным действиям. Застигнутые внезапным нападением командиры растерялись. Можно было наблюдать такую картину, когда тысячи командиров от полковников до младших командиров и бойцов обращались в бегство, а военное руководство не приняло решительных мер. В ряде мест партийные работники вместе с группами пограничников пытались задерживать бегущих с фронта. Но этого оказалось недостаточно[152]. Решения, принятые на основе искаженной информации, не отвечали обстановке, а выводы – реальным событиям. Во всем Западном округе 21 июня 1941 г. в 4.30 была прервана связь штаба с 3-й и 10-й армиями; в районе Гродно противник к середине дня вывел из строя все узлы связи. Ни со штабом фронта, ни с соседями не удавалось связаться в течение суток; были выведены из строя и линии связи в Прибалтике, это привело к тому, что штаб фронта с 23 по 26 июня не мог связаться с 11 армией.