[457]. А в годы войны на пунктах военной цензуры только г. Москвы и Московской области с 15 по 1 декабря 1941 г. было обработано 2 505 867 штук корреспонденции, или 100 % к поступившей[458].
Анализ перлюстрированной корреспонденции показывает, что наряду с сообщениями положительного характера, проникнутыми патриотическими чувствами (20,2 %), в сложный период войны (январь 1942 г.) имелось довольно значительное количество (7,01 %) писем, в которых ярко выражены упаднические и даже паникерские настроения[459].
Для обеспечения обработки всей корреспонденции в установленные сроки (задержка писем цензурой не должна превышать 36 часов) негласные штаты «ПК» (цензуры) были увеличены на 2 тыс. единиц, нормы обработки документов на одного сотрудника за рабочий день составили: читка 1000 писем, вскрытие – 6000, заклейка – 4000. Наркомы внутренних дел и начальники УНКВД должны были требовать от работников военной цензуры обеспечение нормальных сроков прохождения корреспонденции, отметив, что задержка почты вызывает недовольство со стороны населения и бойцов Красной армии[460].
В условиях тяжелых оборонительных боев летом и осенью 1941 г. особое значение для каждого фронтовика имело своевременное получение писем. Вести из дома от родных и близких были связующим звеном тыла и фронта, помогали переносить трудности военного времени. Руководство НКВД принимало усилия для решения этой задачи, в частности, следило за разгрузкой военно-почтовых баз и военно-сортировочных пунктов за своевременной рассылкой красноармейской корреспонденции и через командование соединений и частей устраняло недостатки в получении корреспонденции и печати адресатами. А 4 октября 1941 г. Политбюро ЦК ВКП (б) приняло специальное Постановление «О мерах ускорения доставки писем на фронт». Наркомат связи, комиссары соединений и частей должны были обеспечить, чтобы вся поступающая в полевые и почтовые станции корреспонденция отправлялась в части и соединения в день получения, а в самой части была бы немедленно доставлена бойцам и командирам[461].
В НКВД, ОО фронтов, армий, корпусов и дивизий принимались необходимые меры для повышения эффективности работы ВЦ. Ряд ОО этому уделял мало внимания. Такое отношение к возможности использования военной цензуры было в корне неправильным и приводило к тому, что ряд отделений ВЦ превращался в придаток военно-полевых баз. К тому же, материалы военной цензуры находились вне поля зрения политического аппарата, не соблюдалась военная тайна. Поэтому УОО НКВД предлагало руководству Красной армии и Военно-Морского флота обязать политические органы более активно вести среди красноармейцев и командиров разъяснительную работу о сохранении военной тайны, выпустить для фронта специальные открытки и конверты с лозунгами, пропагандирующими необходимость сохранения военной тайны и соблюдения строгой бдительности, в частях и подразделениях выделить специальных лиц, которые бы писали для малограмотных бойцов письма, проинструктировав их о том, что следует сообщать своим родным[462].
В работе военной цензуры встречались серьезные недостатки, особенно в территориальных органах. Так, проведенная 5 ноября 1941 г. внезапная проверка учреждений связи в Свердловской области выявила, что исходящая корреспонденция в области, объявленные на военном положении, в том числе в Москву и Ленинград, не имели штампа военной цензуры в 1073 отправлениях. Это свидетельствовало о том, что она не поступала на пункты ВЦ. Было обнаружено много дефектов: пропуск писем, подлежащих «К», а также писем, в которых следовало изъять текст; перепутаны и утеряны вложения; небрежное изъятие текста; дефекты при вскрытии письма; плохая заклейка письма; неправильная штамповка[463].
Ряд недостатков не зависел от цензоров. Хорошо известно, что основным методом работы военной цензуры была читка писем и телеграмм, но в отделениях в первые месяцы войны вообще не было никаких технических средств, даже простейшей лупы, не говоря уже о тех, которые позволили бы в полевых условиях читать скрытые тексты (например, залитые чернилами) или обнаружить подделку.
Когда речь идет о недостатках в работе военных цензоров, то надо иметь в виду и сложные условия, в которых им приходилось трудиться. Вспоминает сотрудница цензорского направления майор ГБ в отставке В.С. Тишкина: «Работать порой приходилось в жутких условиях, в блиндажах и подвалах при свете фитиля, горевшего в приплюснутой гильзе. Радовались, когда подключали генератор. Работа по 10–12 часов. У многих сотрудниц стремительно садилось зрение. Надо учитывать, что эти пункты находились в ближайшем тылу»[464].
В работе военной цензуры особое внимание уделялось личному составу действующей армии. В дальнейшем усиление политического контроля переписки распространилось и на другие территории советского тыла. Нельзя не учитывать того, что враждебные элементы пытались использовать направление корреспонденции в части Красной армии с клеветническими измышлениями о положении в тылу, рассчитанными на внесение в ряды красноармейцев и командиров пораженческих настроений, а в ряде случаев – призывов к измене Родине. С другой стороны, проникшие в Красную армии отдельные антисоветские элементы в своих письмах к родственникам и знакомым распространяли провокационные слухи.
Что из себя представляла корреспонденция в годы войны, шедшая с фронта и на фронт? О чем же конкретно писали отцы, мужья и братья с фронта своим родным? Какие проблемы их заботили более всего? Приведем наиболее характерные выписки по обработанным документам[465]. Прежде всего они, как в зеркале, отражали настроение народа и его армии и давали возможность политическому руководству страны, органов госбезопасности, командованию Красной армии принимать необходимые меры для устранения многих недостатков. Хотя надо иметь в виду, что корреспонденты, хорошо знакомые с работой НКВД, зачастую «осторожничали». Люди, воспитанные в условиях шпиономании и подозрительности 1930-1940-х гг., уже особо не доверяли бумаге свои мысли. Какая-то часть населения обоснованно внутренне сомневалась в соблюдении ст. 28 Конституции СССР 1936 г., гарантировавшей тайну переписки, и в своих письмах старалась не касаться политических проблем, сосредоточивая основное внимание на описании проблем бытовых. И, как мы убеждаемся в настоящее время, это решение было правильным, потому что в «лучшем» случае письмо с такой негативной информацией, с точки зрения государства, конфисковывалось (док. «К»), а в худшем – поступало в оперативную разработку со всеми вытекающими для семьи последствиями. А корреспонденция с фронта была разная: от победных реляций до пораженческих настроений. Были письма, которые помогали борьбе с врагом, были и другие – снижавшие боевой дух бойцов, рождавшие пораженческие настроения.
Несмотря на сложное положение, многие из них выражали оптимизм. Но в начале войны, особенно после проигрыша приграничного сражения, таких писем было меньшинство. Зато немало писем шло с фронта, в которых были жалобы на усталость от войны и тяжесть военной службы. 5 февраля 1942 г. на имя Щаденко и Кузнецова было направлено специальное сообщение: «Из пропущенных через отделения ВЦ в Коми АССР писем, исходящих из Архангельского ВО от военнослужащих: «…Лиза, кормят очень плохо, чтобы только не умереть голодной смертью, что попадает, все поедаем: мерзлую картошку, листья капусты да и то с трудом, не найдешь. Хоть так-то живем, а домой велят писать, что все хорошо. Шинели от умерших старые, с фронтовиков сняли и нам дали, ходим как шпана». Из письма В.А. Минаева (907-й отдельный батальон связи): «Живу я сейчас плохо, обмундирование зимнее не дают, а в летнем, сам знаешь, как в настоящее время ходить, холодно. Комиссар говорит, что скоро дадут, а скоро возможно протянется целый год. Кормят тоже незавидно, одним словом, можно сказать плохо»[466].
Ряд писем отражал упаднические настроения и трусость отдельных бойцов и командиров. Из октябрьского 1941 г. письма Медведева (856 отдельной кабельно-шестовой роты): «Теперь сообщу о том, что я пережил, в особенности со 2-го октября и по настоящее время. Первое – со 2-го числа на нашем направлении противник начал наступление, бомбил два дня, а 3-го числа захватил нас врасплох своими танками и разбил все наши машины и окружил со всех сторон. Мы бежали в тыл трое суток, голодные и на спавши. Перенес и теперь переношу большие трудности, и что будет дальше, не знаю, останусь жив или нет». Из письма К.Ф. Чулкова (907 отдельный батальон связи): «Наш полк весь разбит. На нас напали врасплох германцы, мы кинулись, кто в чем, чтобы успеть выскочить, тот остался жив, нас из 250 осталось только 28…»[467].
В ходе просмотра корреспонденции, исходившей от военнослужащих действующих армий, было установлено, что значительная часть из них в своих письмах описывает ход боевых действий отдельных частей, восхваляет германскую армию, передает провокационные слухи, сообщает о потерях личного состава и материальной части, пишет о различных недостатках, приводящих к отступлению, и даже пересылает антисоветские и нацистские листовки. В письмах также указываются дислокация, передвижение наших частей, их название, оперативные направления, данные о личном составе, вооружении и др. По одной только 59-й армии Волховского фронта с 1 по 15 апреля из числа обработанных 86 622 писем оказалось 5238, разглашавших военную тайну, и в таких случаях военная цензура вынуждена была прибегать к конфискации писем