В соответствии со ст. 7 Указа Президиума Верховного Совета СССР «О военном положении» в местностях, объявленных на военном положении, все дела о преступлениях, направленных против обороны, общественного порядка и государственной безопасности, были подсудны военным трибуналам[557]. Одновременно военным трибуналам предоставлялось право рассматривать дела о спекуляции, злостном жульничестве и иных преступлениях, предусмотренных УК союзных республик, если военное командование признает это необходимым по обстоятельствам военного положения. Причем законы войны предъявляли повышенные требования ко всем гражданам, независимо от их принадлежности к армии. Безусловно, в условиях военного времени недопустимы такие действия, которые наносят невосполнимый вред состоянию боеготовности частей и подразделений, не способствуют мобилизации всего населения к борьбе с врагом. К ним в первую очередь относятся ложные слухи, деморализующие людей, находящихся в повышенном морально-психологическом состоянии. Вышестоящим судом для всех военных трибуналов была Военная коллегия Верховного Суда СССР. Безусловно, она была поставлена в такие условия, при которых основная задача ее деятельности определялась как формирование жесткой судебной политики и карательной практики трибуналов, действующих в Вооруженных Силах. Были и такие моменты в ее истории, когда политическое руководство страны фактически принуждало Военную коллегию прямо участвовать в расправах с неугодными лицами. Однако с самого начала войны в работе коллегии просматривалась явная тенденция к гуманизации применения уголовного закона, к своеобразному «сдерживанию» военных трибуналов на местах от огульного, порой необоснованного вынесения самых строгих мер наказания к командирам и красноармейцам, которые в сложнейших условиях поражения и отступления Красной армии проявили недостаточную твердость и мужество. Об этом свидетельствует, например, позиция Военной коллегии по вопросу неоправданно широкого применения высшей меры наказания, особенно в начале войны, да и позже. Статистика показывает, что Военная коллегия примерно третьей части всех осужденных, чьи дела пересматривались или приговоры утверждались в коллегии, заменила эту меру лишением свободы[558].
Следует учитывать, что на военный трибунал оказывалось давление, о чем свидетельствует приказ № 270 от 16 августа 1941 г., в котором все без разбора советские военнопленные объявлялись предателями и изменниками. Военным судьям приходилось работать и под жестким контролем особых отделов, которые участвовали в назначении судей, наблюдали за работой, вплоть до несогласие с их решениями. А информировать вышестоящее руководство о нарушениях в работе военных трибуналов было прямой обязанностью особистов. ОО обращали внимание на недопустимость такого рассмотрения уголовных дел военнослужащих, когда решения военными трибуналами готовились заранее, до начала судебного заседания, которое затем превращалось в пустую формальность. На подготовленном заседании военного трибунала в течение 15–20 минут без достаточного разбирательства выносились приговоры по 35–40 делам[559].
Надзор за деятельностью судебных органов и органов госбезопасности осуществляла военная прокуратура, в основу ее работы было положено Временное наставление по работе военных прокуроров. Но следует иметь в виду, что ее надзор не был эффективным, так как проводился от случая к случаю, и с ним не очень-то считались. Над решениями прокуроров довлело сознание ужесточения репрессивных мер к различного рода военным преступлениям.
В условиях сложной военной обстановки военные прокуроры главное внимание уделяли борьбе с агентурой противника, с правонарушениями, посягающими на боевую мощь армии, пресечение трусости и паникерства, дезертирства, членовредительства, которые получили распространение в Вооруженных Силах. На военных прокуроров были возложены многие, несвойственные им функции. Они стали осуществлять надзор не только за исполнением законов, но фактически контролировать выполнение всеми должностными лицами и красноармейцами постановлений ГКО, приказов Главнокомандующего и наркома обороны, а также военного командования на местах, включая решения Военных советов фронтов[560]. Например, в числе основных нарушений постановлений Военного совета в Ленинграде в первом блокадном году были нарушения приказов по гарнизону: об укреплении революционного порядка, правил светомаскировки и поведения при воздушных тревогах и артобстрелах, противопожарных правил; нарушения паспортного режима, решения об экономии электроэнергии; уклонение от трудовой повинности и от обязательной подготовки населения к ПВО; несоблюдение правил о порядке въезда в город и выезда из него и др.[561].
В поле зрения военных прокуроров находились и такие вопросы, как исполнение боевых приказов, осуществление боевых операций, своевременное снабжение войск вооружением, боеприпасами, продовольствием и обмундированием, сбережение военной техники и пр. При этом в ходе расследования нельзя было снижать требования по соблюдению норм уголовно-процессуального законодательства, в том числе касающихся пределов доказывания. Однако вполне понятно, что за короткий временной отрезок вряд ли можно было провести расследование совершенного преступления, хотя, как известно, приказом НКЮ СССР № 357 в 1942 г. были значительно расширены полномочия органов дознания, в подследственность которых были переданы такие преступления, как побег с поля боя, дезертирство, расхищение военного имущества, преступное нарушение уставных правил казенной службы, а также и хозяйственные преступления.
Безусловно, и на военную прокуратуру, как и на другие органы правосудия, свое негативное воздействие оказывал тот стиль жесткого руководства, который сложился в чрезвычайной обстановке войны.
В правовом положении и карательной политике особых отделов важное значение имело установление правил производства ареста военнослужащих и проведение следствия по преступлениям лиц рядового и командного состава. Из директивы 3-го Управления НКО СССР от 27 июня 1941 г. право производить аресты военных всех степеней за совершенные преступления после получения санкции высшего начальника было дано начальникам органов 3-го Управления[562].
Порядок ареста постоянно уточнялся высшими органами власти и руководством НКВД. Так, постановлением ГКО № 187сс от 17 июля 1941 г. ОО было предоставлено право ареста дезертиров в необходимых случаях и расстрела на месте[563]. Отвечая на запросы с мест, 8 сентября 1941 г. Главный военный прокурор Красной армии дивизионный военный юрист Носов дал следующее разъяснение: «Дезертиров и лиц, вернувшихся из плена, особые отделы вправе арестовывать без предварительной санкции прокурора. Однако при дальнейшем производстве следствия аресты эти должны оформляться с санкцией военных прокуроров, разумеется, при наличии к этому оснований»[564].
По существовавшему порядку арест красноармейцев и младших командиров должен быть согласован с прокурором дивизии; арест среднего начсостава – с командованием и прокурором дивизии; арест старшего начсостава – с Военными советами армий и соответствующими прокурорами; порядок ареста высшего начальствующего состава – с санкцией НКО.
Надо иметь в виду, что с начала войны органы безопасности стремились строго регламентировать правила ведения следствия ОО, которые занимались подготовкой материалов для военных трибуналов не только по личному составу Красной армии и Военно-Морского флота, но и по гражданским лицам в прифронтовой полосе. Так, из спецсообщения от 28 сентября 1941 г. зам нач. 3 УНКВД УССР ст. лейтенанта ГБ Медведева нач. 3 УНКВД СССР майору ГБ Горлинскому стало известно о результатах расследования по волынкам (волнениям), имевшим место на шахтах «Комсомолец» и № 5 им. Ленина в Горловском районе Сталинской области[565].
Категория гражданских лиц, подлежавших следствию, была расширена с началом контрнаступления Красной армии. 16 января 1942 г. ГКО постановил: «Следствие в отношении лиц, уклонившихся от сдачи оружия, проводить в кратчайший срок, и дела на них направлять в суды, а в случаях злостного скрытия оружия направлять на рассмотрение Особого совещания НКВД». Данное постановление было объявлено приказом НКВД СССР № 00146 от 19 января 1942 г.[566]. Директивы и приказы НКВД СССР четко указывали объекты следственной работы. Например, директива Л.П. Берии № 283 от 6 декабря 1941 г. возложила следствие по делам о дезертирах на ОО НКВД, а там, где их не было, – на территориальные органы НКВД[567].
Когда речь идет о работе следователей не только ОО НКВД, как составной части репрессивной политики советского государства, то по существу она была обусловлена не только военным временем, возрастанием преступности, активизацией противников советской власти, но и сложившимися правилами и традициями 1930-х гг. Нельзя даже предположить, что она внесла какие-либо коренные изменения: те же методы, в том числе, и применение физического воздействие при допросах. Широкие права, данные особым отделам в начале войны, нередко приводили к скорому, неправедному суду над подчиненными, подмене карательной политикой воспитательной работы. «Война все спишет» были не только словами, а служили прикрытием для незаконных действий не только для ряда командиров, но и оперативных работников. И совершенно прав известный историк Н. Петров, утверждающий, что практически весь инструментарий, наработанный в годы «Большого террора», остался на вооружении НКВД