Президиум Верховного Совета СССР внес изменения и дополнения в УК РСФСР, направленные, главным образом, на усиление уголовной ответственности за этот вид преступления. Действия, заключенные в самовольном отступлении без приказа, квалифицировались по ст. 58-1 «б» УК РСФСР (измена Родине, совершенная военнослужащим) и карались высшей мерой уголовного наказания – расстрелом с конфискацией всего имущества)[584]. За уклонение от службы путем подлога документов предусматривали наказание в виде лишения свободы сроком на пять лет, если же преступление было совершено в военное время или в боевой обстановке – расстрелом с конфискацией всего или части имущества.[585].
В соответствии с постановлением ГКО от 11 октября 1941 г. при складывающейся обстановке в целях восстановления порядка в воинских частях и оздоровления боевой обстановки к особо опасным дезертирам предусматривалось применение высшей меры наказания – расстрел перед строем. Объективная квалификация деяний, совершенных конкретными военнослужащими в условиях постоянного отступления, всеобщей неразберихи, деморализации и потери управления соединениями и частями, в ряде случаев вызывает сомнение. Часто это был суд скорый, без должного исследования всех обстоятельств. Как следует из справки Мильшейна, были расстреляны 10 210 человек, из них перед строем – 3321 человек. Наибольшее число воинских преступлений было совершено на Западном фронте: арестованы 4013 человек, из них расстреляны 2136, в том числе перед строем – 556[586].
16 января 1942 г. ГКО принял постановление № 1159с «О порядке передвижения военнообязанных в военное время и ответственности за уклонение от воинского учета». В соответствии с ним все уклоняющиеся от призыва и мобилизации привлекались к ответственности по п. 10 ст. 193 УК РСФСР (ст. 193 УК предусматривала наказание за воинские преступления).
Некоторые руководители настаивали на уточнении прав органов НКВД в борьбе с дезертирством. Так, нач. ОО НКВД Закавказского военного округа Н. Рухадзе в записке на имя Мильштейна от 3 сентября 1941 г. предложил «предоставить оперативным работникам ОО право расстрела в исключительной боевой обстановке только в 3-х случаях: 1) при дезертирстве с поля боя; 2) при неисполнении приказания командования и 3) при перебежке на сторону противника. В остальных случаях, по моему мнению, следует привлекать к ответственности в общеустановленном порядке. В этих случаях расстрел должен оформляться актом за подписями командира, комиссара, оперработника ОО, а при возможности и прокурора. Кроме того, практика показывает, что передача дел по дезертирству органам прокуратуры затягивает рассмотрение этих дел и не создает эффекта и перелома непосредственно в части. Было бы целесообразно в период военных действий создать тройки, предоставив им право разбирать дела и выносить приговоры по дезертирству с приведением их в исполнение на месте»[587].
Касаясь вопроса использования немецкой разведкой агентов из числа советских военнопленных, следует отметить, что здесь был допущен ряд ошибок, связанных с квалификацией преступлений. Некоторые советские военнопленные давали согласие на сотрудничество с немецкой разведкой лишь для того, чтобы хотя бы таким путем вырваться из плена и возвратиться домой. После заброски в тыл Красной армии эти «агенты» добровольно являлись в органы советской власти и рассказывали о заданиях, полученных от разведки противника. Несмотря на то, что они не выполнили ни одного задания немецкой разведки, практически все были арестованы органами военной контрразведки за сотрудничество с противником и впоследствии осуждены военными трибуналами.
Важное значение для квалификации преступлений лиц, перешедших на службу к немецким оккупантам, в районах, временно занятых врагом, имел приказ Прокурора СССР № 46 сс от 15 мая 1942 г… В нем отмечалось, что «в ряде случаев лица, перешедшие на службу к немецко-фашистским захватчикам, выдававшие партизан, коммунистов, советский актив, проявившие жестокое обращение с населением временно захваченных районов, привлеклись к ответственности не как изменники Родине, а по ст. 58-3 УК РСФСР. Наряду с этим имели место факты, когда привлекались к ответственности по ст. 58-1 «а» УК РСФСР лица, хотя и занимавшие при оккупантах административные должности, но оказывавшие помощь партизанам, подпольщикам, саботировавшие требования немецких властей». Приказ указал, что «не подлежат привлечению к уголовной ответственности советские граждане, занимавшие административные должности при немцах, если в процессе расследования будет установлено, что они оказывали помощь партизанам, подпольщикам и частям Красной армии или саботировали требования немецких властей, помогали населению в сокрытии запасов продовольствия и имущества или другими способами активно содействовали борьбе с немецко-фашистскими оккупантами; рабочие и мелкие служащие административных учреждений и лица, занимавшиеся своей профессией (врачи, агрономы, ветеринары и т. д.), если в результате тщательного расследования будет установлено, что в их действиях отсутствовали признаки, перечисленные в пункте 1 настоящего приказа». Приказ прокуратуры подчеркивал необходимость «не допускать огульного привлечения советских граждан по подозрению в пособничестве врагу, а добровольная явка с повинной при отсутствии тяжких последствий преступной деятельности обвиняемого должна рассматриваться как смягчающее вину обстоятельство»[588].
Этот приказ прокурора СССР по устранению недочетов в карательной политике органов безопасности был издан в мае 1942 г., а авторы исследуют предшествующий период. По нашему мнению, речь в прокурорском приказе должна была идти не только об устранении недочетов, но и об искоренении преступности и не только в армии и на флоте, но и в войсках и органах НКВД. Смотрим пп. 2 а, 2 б – «не привлекать к ответственности», а в начале войны привлекали, тысячи красноармейцев и командиров были заподозрены «в способствовании врагу», и широкое распространение получила такая мера наказания, как расстрел, особенно в первые месяцы войны.
Президиум Верховного Совета СССР 17 сентября 1955 г. с большим запозданием издал указ «Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.». Указ подчеркивал: «…прекращение состояния войны между Советским Союзом и Германией и руководствуясь принципом гуманности, Президиум Верховного Совета СССР считает возможным применить амнистию в отношении тех советских граждан, которые в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. по малодушию или несознательности оказались вовлеченными в сотрудничество с оккупантами»[589].
Право ВМН применялось к военнослужащим и по другим преступлениям. Так, 6 июля 1941 г. Президиум Верховного Совета СССР в интересах поддержания общественного порядка и предупреждения случаев паники принял Указ «Об ответственности за распространение в военное время лживых слухов, возбуждающих тревогу среди населения», которым виновные за совершение этого преступления карались по приговору военного трибунала тюремным заключением на срок от двух до пяти лет, если это действие по своему характеру не влечет за собой по закону более тяжкого наказания»[590]. Органы НКГБ получили право ареста и ведения следствия по этим делам, а органы НКВД все имевшиеся у них материалы по этим преступлениям, должны были «немедленно передавать в ближайшие органы НКГБ». 15 ноября 1941 г. НКЮ СССР в письме № 18/28 с «О применении ч. 2 ст. 58–10 УК РСФСР и соответствующих статей УК других Союзных Республик» дал следующее разъяснение: «В связи с запросами о квалификации преступления в отношении лиц, привлеченных за пропаганду или агитацию, содержащую призыв к свержению, подрыву ослаблению советской власти (ст. 58–10), р а з ъ я с н я ю, что в условиях военного времени, независимо от объявления местности на военном положении, необходимо применять вторую часть статьи 58–10 УК РСФСР и соответствующих статей УК других союзных республик»[591].
13 марта 1942 г. ГКО постановлением № 1379 с «Об охране военного имущества Красной армии в военное время» указывал: «Исходя из того, что хищения и разбазаривание военного имущества подрывают военную мощь Союза Советских Социалистических Республик, люди, творящие эти злодеяния, должны быть рассматриваемы как враги народа…»[592], а, следовательно, и меры к ним должны применяться суровые. Поэтому в органах и войсках НКВД была развернута кампания, в ходе которой наряду с явными виновниками, наживавшимися в трудные для страны дни и думавшими только о себе, шедшими на злоупотребления и преступления вполне сознательно, были и люди, к которым применялись не вполне адекватные меры воздействия. Например, в Высшей школе войск НКВД пять водителей похитили пять комплектов обмундирования. Трое военнослужащих были приговорены военным трибуналом к ВМН, один – к 10 годам лишения свободы и еще один – к пяти годам лишения свободы. Красноармеец Суходольский (11-я Отдельная пограничная комендатура) за попытку продажи двух похищенных мешков сена 29 марта 1942 г. был приговорен к расстрелу[593].
Спецификой карательной политики в годы войны было то, что репрессированию подвергались не только военные преступники, но и их ближайшие родственники. В совместном приказе НКГБ, НКВД и прокуратуры СССР о порядке привлечения к ответственности изменников Родины и членов их семей от 28 июня 1941 г. указывалось, что членов семей изменников Родины, совершивших побег или перелет за границу, привлекать к ответственности согласно инструкции, объявленной приказом НКВД СССР от 10 декабря 1940 г., немедленно после установления путем расследования факта побега или перелета за границу. Из текста данного приказа, хотя он и отсылал к Постановлению ЦК ВКП (б) и СНК СССР от 7 декабря 1940 г. «О привлечении к ответственности изменников Родины и членов их семей», усматривается, что членов семей изменников Родины привлекали к уголовной ответственности не в силу их виновности, а только в силу родственных отношений. И привлечение к ответственности осуществлялось, даже если члены семей не только не способствовали совершению конкретного факта измены, но и не знали о подготовке или совершении данного события. Разумеется, такая практика являлась грубым нарушением законности и впоследствии была осуждена.