.
Утром 22 июня диктор говорил о потоплении английских судов, о бомбардировке немецкой авиацией шотландских городов, о войне в Сирии, но ни слова о нападении на наши села и города, об истекающих кровью и умирающих пограничных гарнизонах. Свое сообщение диктор закончил информацией о погоде, а далее… следовала утренняя гимнастика[619].
27 июня поступило сообщение Совинформбюро: «На всем участке от Перемышля и до Черного моря наши войска прочно удерживают госграницу»[620]. Но уже к исходу 25 июня части вермахта продвинулись на западе на 250 км, к 10 июля они находились уже на северо-западном направлении – на 500 км, на западном – на 600 км, на юго-западном – на 350 км от границы. Враг захватил Латвию, Литву, значительную часть Украины, Молдавии и Белоруссии[621].
В выступлении по радио 3 июля 1941 г. Сталин дважды в категоричной форме заявил, что лучшие дивизии врага уже разбиты и нашли себе могилу на полях сражений и та же участь якобы постигла отборные части авиации противника. Лгал и А.С. Щербаков, выступая с докладом 29 сентября 1941 г. на собрании актива Московской организации ВКП (б) «О состоянии партийно-политической работы в Московской организации ВКП (б)»: «…Однако всюду и везде, куда вступают гитлеровские отряды, они находят пустые закрома, выжженные поля, опустевшие фабрично-заводские корпуса, из которых оборудование вывезено или уничтожено. Надо рассказывать трудящимся, что в тылу врага непрестанно ухудшается положение рабочих и крестьян, растет ненависть к фашизму как в самой Германии, так и особенно в оккупированных ею странах». Но Щербаков был прав, когда говорил, что «враги не ждут специальных собраний или бесед, они действуют более гибко, пуская провокационные слухи в очередях в магазинах, в трамвае или в поезде, в столовой или курилке, в беседе с глазу на глаз… Ведь не секрет, что кое-кто верит провокаторам, бредням и тому, что «фашисты бьют евреев и коммунистов, а русских не трогают»[622].
Население с большой осторожностью относилось к официальной информации. Например, в московском магазине на Большой Серпуховской улице пожилой мужчина говорил: «Не хочется слушать радио: каждый день сообщают, столько сбили самолетов и уничтожили танков. Это неправда. Если бы это было так, то немцы давно бы пешком ходили, а они еще сильны и пешком ходить не думают»[623].
Вскоре после сталинского выступления по радио 3 июля 1941 г. некоторые секретари ЦК и обкомов ВКП (б) начали требовать объявления решительной борьбы с «болтунами и шептунами». Так, в конце июля 1941 г. зам. наркома авиационной промышленности А.И. Кузнецов своим приказом категорически запретил ведение разговоров об ущербе и жертвах вражеских бомбардировок объектов наркомата. В других учреждениях не позволялось рассуждать о трудном положении в тылу, снабжении продуктами и товарами первой необходимости и, конечно, о положении на фронте[624]. Но, как говорится в народе: «Шила в мешке не утаишь», и население получало объективную информацию по различным источникам: от фронтовиков, раненых, лечившихся в госпиталях, командированных, отпускников и других лиц. Нельзя не учитывать того, что лживую информацию получили и те, кто завтра становился в строй защитников Родины.
Против недостоверной информации выступали многие представители интеллигенции. 12 июля 1942 г. по этому поводу высказался и писатель А.П. Довженко: «Что более всего раздражает меня в нашей войне – это пошлый, лакированный тон наших газетных статей. Если бы я был бойцом непосредственно с автоматом, я плевался бы, читая в течение такого длительного времени эту газетную бодренькую панегирическую окрошку или однообразные, бездарные серенькие очерки без единого намека на обобщение, на раскрытие силы и красоты героики. Это холодная, наглая бухгалтерия газетных паршивцев, которым, по сути говоря, в большей мере нет дела до того, что народ страдает, мучится, гибнет. Они не знают народа и не любят его… Я нигде не читал еще ни одной критической статьи ни о беспорядках, ни о дураках, а их хоть пруд пруди, о неумении эвакуировать, о неумении правильно ориентировать народ и т. п. Все наши недостатки, все болячки не разоблачаются, лакируются, и это раздражает наших бойцов и злит их, как бы честно и добросовестно ни относились они к войне»[625].
Такие самостоятельные суждения вразрез с официальным мнением не могли быть не замечены властью[626].
В первые месяцы войны все средства массовой информации постепенно перестраивают свою работу. Еще до создания Информбюро 22 июня 1941 г. в эфире появился первый военный выпуск последних известий. В нем на всю страну прозвучали призывы: «Наше дело правое, победа будет за нами!», «Все силы на защиту родной советской земли!», «Удесятерим трудовые усилия для помощи Красной армии!». В выпусках «Последних известий» передавались сообщения фронтовых корреспондентов и материалы из газет. Население жадно читало не только сводки с фронтов, но и репортажи фронтовых корреспондентов, публицистику, стихи замечательных писателей и поэтов А. Суркова, К. Симонова, М. Шолохова, Л. Леонова, А. Толстого, Б. Горбатова и др. В июле для действующей армии и тружеников тыла появились передачи «Письма с фронта и на фронт», «Слушай, фронт» и другие. В конце 1941 г. началось вещание на оккупированные немцами территории.
Несомненно, самыми информированными структурами советского госаппарата в начале войны были Третьи Управления НКО, НКВД и НКГБ. Именно они имели наиболее полное представление о положении на фронте и в прифронтовой полосе. Собираемые и обобщаемые советскими спецслужбами преимущественно негативные сведения, предназначенные для узкого круга партийных и советских руководителей, отражали реальное положение дел, что исключало возможность обмана, потому что были всеобъемлющими и давали возможность иметь четкое представление о происходивших событиях на различных фронтах и в тылу. Эти правдивые и своевременные сведения, направляемых в Центр, позволяли ГКО и Ставке перераспределять материальные и людские ресурсы, планировать дальнейшие стратегические операции. Но в первые недели войны военной контрразведке НКО, НКГБ и НКВД пришлось приложить немало усилий для выяснения истинного положения на фронте. Последствия отсутствия информации в штабах фронтов и армий были крайне тяжелыми. Наступивший в первые дни войны короткий, но очень болезненно воспринятый информационный вакуум кардинально повлиял на характер и дальнейшее ее развитие. И военной контрразведке пришлось приложить немало усилий для выяснения истинного положения на фронте, потому что на основе редких, отрывочных, а порой и противоречивых сведений, поступавших к ней, трудно было сделать определенные выводы о противнике. Порой приходилось исходить лишь из предположений и догадок.
Советское военное командование, не имея объективных сведений о состоянии дел на фронтах и находясь в плену довоенных представлений, вместо организации оперативного отхода войск отдавало приказы на нанесение контрударов по противнику. Так, в течение 22 июня 1941 г. командующий и штаб Западного фронта не получили ни одного донесения из армий. А частая потеря управления не позволила сосредоточить основные усилия обороняющихся на угрожаемых направлениях, приказы и распоряжение доходили до войск с большим опозданием и не соответствовали сложившейся обстановки. Служба тыла была дезорганизована. При проведении контрударов механизированные соединения вводились в сражение по частям без четкой организации взаимодействии и надежного прикрытия с воздуха. Отходившие с тяжелым боями красноармейцы и командиры не знали и того, что управление ими было фактически парализовано. Уже на рассвете 22 июня немецкой агентуре в ряде районов удалось нарушить проволочную связь с войсками. В результате штабы фронтов (военных округов) и армий не могли оперативно руководить подчиненными частями. К тому же радиосредствами войска были обеспечены плохо. Вот и получилось, что штабы фронтов не имели сведений об обстановке в полосе боевых действий и соответственно не могли информировать об этом Главное командование и Генштаб РККА[627]. Прерванные связи с центром, стремительное продвижение вражеских войск привели к тому, что некоторые командиры и их штабы оказались полностью дезорганизованы. Одной из причин создавшегося положения было то, что у нас вплоть до начала войны связь Генштаба с фронтами предполагалось обеспечивать в основном по общегосударственной сети, узлы и линии которой сосредоточивались в крупных промышленных и административных центрах. Причем запасных узлов связи и обходов крупных населенных пунктов не было. К тому же узлы связи размещались в помещениях, не защищенных от воздушного нападения противника. Вдоль шоссейных и железных дорог проходили воздушные линии связи. Это делало их крайне уязвимыми для противника, а кабельных подземных магистралей не было[628]. Секретарь Лунинецкого райкома партии Пинской области В.И. Анисимова в конце июня 1941 г. сообщал в центр: «Штаб 4-й армии после бомбардировки его в Кобрине до сих пор не собран, и отдельные части штаба ищут друг друга. Место пребывания командующего армией генерал-майора Коробкова до сих пор неизвестно. Никто не руководит расстановкой сил… Проведенная в нашем районе мобилизация людей и коней эффекта не дала. Люди скитаются без цели, нет вооружения и нарядов на отправку людей. В городе полно командиров и красноармейцев из Бреста, Кобрина, не знающих, что им делать, беспрерывно продвигающихся на машинах на Восток без всякой команды, так как никакого старшего войскового командира, который мог бы комбинировать действия войск, нет»