Дезертирами и изменниками Родины на всех фронтах являлись, главным образом, антисоветские элементы, оказавшиеся на передовой, лица из числа ранее осужденных за различные преступления и направленные в действующую армию для искупления своей вины, состоявшие ранее в антисоветских и националистических организациях, а также неустойчивые люди, попавшие под влияние нацистской пропаганды и не верившие в победу Советского Союза над Германией. Например, 23 июня 1941 г. добровольно сдался врагу командир 48-й сд генерал-майор П.А. Богданов. Его предательство не было случайным. В начале 1938 г. он был исключен из партии и в течение нескольких месяцев находился под следствием. В конце 1938 г. восстановлен в партии, а в 1939 г. назначен командиром 48-й сд. В лагере в Сувалках он выдал немцам комиссара своей дивизии Фоминова и ст. политрука Колобанова. В сентябре 1941 г. Богданов написал заявление с предложением создать из военнопленных отряд для борьбы с Красной армией и был назначен нач. контрразведки 1-й Русской национальной бригады, участвовал в карательных акциях. В 1950 г. казнен как предатель.
Но в плен сдавались и переходили к врагу и другие военнослужащие. В начале войны десятки летчиков перелетели к немцам вместе с боевыми самолетами. Позже из них и находившихся в лагерях летчиков была сформирована «русская» авиачасть люфтваффе под командованием полковника Мальцева. Были среди них и два Героя Советского Союза: истребитель капитан С. Бычков и штурмовик ст. лейтенант Б. Антилевский[689]. Понятно, что истребителей в целях вербовки не очень-то напугаешь, смерть да и другие методы не играют роли: взлетев, летчик без проблем пересечет линию фронта. Значит, в основе этого негативного явления были более глубокие причины, чем ненависть к советской власти. Например, можно ли считать изменниками Родины тех жителей Западной Украины, Западной Белоруссии, Бессарабии и Прибалтики, которые не признали советскую власть своей властью? С юридической точки зрения, да. К 1941 г. они стали жить в другой стране и обязаны были соблюдать все ее законы. Но есть одно серьезное понятие – историческое сознание. Поэтому слово «предатель», думается, по отношению к ним не совсем точное. Скорее сказалось наследство многовековой вражды к России и русским[690].
Ситуация, безусловно, непростая, но ни о какой «второй гражданской войне» речи быть не может. К немцам бежали сепаратисты – от бандеровцев до прибалтов; идейные и упорные противники режима; те, кто делал ставку на победителя; нельзя исключить тех, кто пытался вырваться из лагеря и при удобной возможности перейти к своим; но самая массовая категория, те, которым просто хотелось выжить (как говорил Гете: «Невозможно всегда быть героем…»)[691]. И совершенно прав писатель П. Ткаченко: «Война, как самое неестественное положение людей, так потрясает их души и все естество их, что в одних побуждает величие духа, братскую любовь к ближнему, способность сопротивляться злу. Других же коверкает страхом, превращая в человеческий бурьян, в зверей, гася их души и пробуждая в них самое низменное нутро. Те, кто не находит в себе сил сопротивляться неумолимым обстоятельствам. Впрочем, так бывает не только во время войны. Но на войне это проявляется особенно остро[692]. Многие люди участвуют в войне не потому, что им этого хочется, а потому, что иного выхода у них, по сути, не остается. И не обвинять, и не обличать тут следовало бы по нормальным, не искаженным человеческим понятиям, а пережить беду вместе с ними, когда война коснулась своим черным крылом[693].
И все же, где тот критерий и можно ли разделить понятия «не умели воевать» или «не хотели воевать», т. е. умение и желание, квалификация и мотивация в такого рода «деятельности», как война, где от человека требуется ежеминутно преодолевать основной для всего живого инстинкт самосохранения? Однако заключение многих следователей НКВД, как правило, сопровождалось стандартному выводу: «проявил слабость в борьбе против захватчиков»[694].
Военным контрразведчикам порой сложно было различить, кто сдался, то есть добровольно перешел на сторону врага, пусть даже в критической обстановке, а кто попал в плен либо будучи в безнадежном состоянии – без оружия, без снарядов и патронов, раненым или контуженным, либо по трагическому стечению других обстоятельств: будучи окруженным и безоружным перед вооруженным врагом. Вообще тут невозможно судить человека за то, что он сдался сам. Ведь психологически его уже подвели к тому, что он должен сдаться, и доказать, сам ли ты это сделал, или тебя подбросило волной от разорвавшейся рядом гранаты и контузило, невозможно, да и не нужно. Ему кричат, чтобы он сдался, обещают хорошую жизнь. И, насмотревшись на смерть товарищей, у него уже произошел психологический надлом, и надо покончить с собой, чтобы не попасть в плен, а в голову приходит мысль: жить, любой ценой жить[695]. Давайте спросим сегодняшнего читателя: как бы каждый из нас повел себя в этой чрезвычайной ситуации? Ведь можно прожить долгую жизнь, так и не узнав, кто ты – подлец или герой. И все потому, что «жизнь не складывалась, не посылала испытаний, которые загнали бы тебя в ситуацию, из которой только два выхода – сделать Добро или Зло»[696].
Особое беспокойство у ОО НКВД вызывали случаи массового бегства с поля боя и групповые переходы военнослужащих на сторону противника. Официальная советская историческая наука долго игнорировала очевидный и бесспорный факт беспримерного массового дезертирства, массовой сдачи в плен и перехода на сторону врага, искала и находила все новые и новые «причины поражения Красной армии». Но действительность такова, что в начале войны отдельные группы бойцов отрывались от своих подразделений, сами снимались с позиции и отправлялись в тыл. По сообщениям ОО Ленинградского, Северо-Западного, Западного, Карельского, Юго-Западного и Южного фронтов, в частях Красной армии имели место случаи групповых переходов военнослужащих на сторону противника и даже братание с немецкими военнослужащими на Волховском фронте. Массовое дезертирство было характерно в национальных частях Прибалтики. По неполным данным, на 4 декабря на всех фронтах было совершено 102 групповых перехода с общим количеством 1944 военнослужащих. По данным ОО НКВД Южного фронта, только в сентябре 1941 г. изменили Родине – сдалось в плен противнику 1470 человек[697].
Член ВКП (б) Н. Богданов направил письмо на имя И.В. Сталина, в котором указал, что «был на передовой позиции с августа 1941 г. не просто как военнослужащий, но и как писатель, как психолог, как научный работник, изучающий происходящее. Я видел массу примеров героизма, но я видел то, что целыми взводами, ротами переходили на сторону немцев, сдавались в плен с вооружением безо всяких «внешних» на то причин. Раз не было внешних, значит, были внутренние…»[698]. В своих воспоминаниях командир разведгруппы 56-го танкового корпуса вермахта Г.Н. Чавчавадзе отмечал: «В ночь на 22 июня танки перешли границу и двинулись по дорогам Литвы в направлении Двинска. Сижу, высунув голову в люк, и вижу – вдоль нашей колоссальнейшей колонны, проходящей прямо по дороге без единого выстрела на Восток, навстречу идут в строю с оружием красноармейцы. Проходят. Я не удержался и кричу: «Здорово, ребята!» Первая реакция на мои слова: «Где в плен сдаваться?». Это шла колонна советских военнопленных. Сами шли без немецкой охраны. Причем с оружием…»[699].
Россия в своей тысячелетней истории не знала такого массового дезертирства и предательства – солдат, офицеров, генералов (в 1941 г. – красноармейцев, командиров и генералов). Ни в Русско-японской (1904–1905), ни в Первой мировой (1914–1918) войнах не было ничего подобного. Да и отношение к попавшим в плен в Русской Императорской армии было иное: пребывание в плену не считалось воинским преступлением, к пленным относились как к страдальцам, им сохраняли чины, награды, денежное довольствие, плен засчитывался в стаж службы. А 7 июня 1906 г. император Николай II принял следующее решение: «Время нахождения нижних чинов в плену в минувшую войну с Японией считать за действительную службу»[700].
Массовое пленение и дезертирство являлись основной составляющей безвозвратных потерь Красной армии 1941 г. Даже у финнов в плену оказались 64 188 советских солдат[701]. За исключением северного фланга войны (Северный и Северо-Западный фронты) число пленных и пропавших без вести в 7-10 раз превосходило число убитых[702].
Военные контрразведчики отмечали характерные особенности действий различных групп дезертиров. Так, рядовые солдаты, дезертировавшие без документов, пробирались в тыл глухими проселочными дорогами, обходя посты заградительных отрядов. Лица же начальствующего состава, дезертировавшие из частей, обычно пытались открыто пользоваться транспортом, изображая командированных по спецзаданиям. У этого вида дезертиров, как правило, были поддельные командировочные предписания, продовольственные аттестаты и чистые бланки с печатями. УОО фронтов обратило внимание на значительное количество военнослужащих, отстававших от своих частей. Проверка выявила частые случаи умышленного отставания. Еще в годы Первой мировой войны в русской армии стал широко известен этот весьма примитивный, но трудно поддающийся выявлению в боевых условиях способ дезертирства. Военнослужащие (как правило, нижние чины) умышленно отставали от своих частей, следовавших на фронт, а затем являлись к местному воинскому начальству, которое, чтобы побыстрее избавиться от неорганизованных одиночек, спешно направляло их в ближайшую тыловую часть, где они прочно закреплялись. «Опыт» Первой мировой пригодился некоторым и во Вторую мировую. Случалось и так, что вооруженные дезертиры создавали банды, занимавшиеся грабежом в прифронтовой зоне. Военной контрразведке приходилось вести борьбу и с этим злом. ОО периодически высылали оперативные группы в места наиболее вероятного «оседания» дезертиров для поимки или уничтожения бандитов.