20 декабря 1941 г. Берия по согласованию со Сталиным объявил о дополнительных поручениях ГКО, адресованных НКВД. На чекистов возложили агентурное освещение и контроль за ходом и сроками строительства всех главных оборонительных предприятий, эвакуированных на Восток; отслеживание соблюдения графиков железнодорожных перевозок и разнарядок на распределение продовольственных ресурсов на фронте и в тылу; наблюдение за состоянием санитарно-эпидемиологического надзора, чтобы иметь упреждающую информацию для предотвращения массовых вспышек заболеваний тифом в тылу Красной армии[789].
Военная контрразведка, занимаясь текущей повседневной работой, обращала внимание и на то, как проходила эвакуация населения местными властями. Для руководства всей работой по эвакуации населения, его размещения и устройства на местах СНК союзных республик, краевые и областные исполкомы образовали отделы по эвакуации. Сотрудники управлений военной контрразведки по приказанию Меркулова от 24 июня 1941 г. были обязаны ни в коем случае не покидать обслуживаемую территорию без специального разрешения вышестоящих органов, «виновные в самовольной эвакуации, не вызванной крайней необходимостью, будут отдаваться под суд»[790]. В директиве НКГБ № 168 от 1 июля 1941 г. снова подчеркивалось, что чекисты могли эвакуироваться только с последними отступающими частями Красной армии, приняв предварительно необходимые меры к проверке, насколько тщательно уничтожены на территории, занимаемой противником, фабрики, заводы, склады, электростанции, все, что могло оказаться полезным врагу в его борьбе с советским народом. Это говорит о том, что самовольное оставление ими места службы расценивалось не как обычное дезертирство, а как особо тяжкое преступление, которое приравнивалось к контрреволюционному преступлению. Угрозы ареста и предания суду не были пустым обещанием. Каждый чекист должен «твердо помнить, что в захваченных врагом районах необходимо создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу и срывать все их мероприятия»[791].
В течение первых недель войны по существу не было централизованной системы обеспечения продовольствием, отсутствовали медперсонал, поверка и учет, не было руководителей и даже неизвестны места назначения эшелонов. Трудности в обеспечении продовольствием испытывали и воинские эшелоны. Об этом, в частности, сообщал 17 ноября 1941 г. капитан ГБ Волков зам. нач. ТУ НКВД СССР, майору ГБ Пронину[792]. Многие из эвакуированных, особенно коммунисты и комсомольцы, в обращении к местным властям изъявляли желание отправиться на фронт. При эвакуации возникало много вопросов, по которым следовало принимать меры, но это не входило в компетенцию органов госбезопасности. Так, по сообщению нач. УНКГБ по Орловской области, капитана ГБ Фирсанова от 2 июля на имя Меркулова указывалось, что «население, следующее эшелонами с фронтовой полосы в порядке эвакуации, в своем большинстве и особенно коммунисты, заявляют настойчивое желание отправить их организованным путем на фронт с воинскими частями или организовать из них особые воинские подразделения. Местные военные власти этого вопроса самостоятельно не решают. Считал бы целесообразным об этом поставить в известность Правительство СССР».
В начале войны в работе сотрудников военной контрразведки, как и других структур НКВД, были серьезные недостатки в проведении эвакуации. Об этом свидетельствовали письма на имя высшего политического руководства страны и ведомства безопасности. Так, 15 августа 1941 г. Л.П. Берия получил «особо секретное» письмо из г. Мелитополя Запорожской области от группы членов партии, участников Гражданской войны, которые посчитали своим долгом сообщить наркому о ряде фактов поведения сотрудников НКВД: «…на шоссе появилось много автомашин и автобусов с эвакуированными работниками НКВД и милиции прифронтовых областей. Эти товарищи едут со своим семьями, имея у себя вооружение, причем многие имеют кроме винтовок по несколько револьверов. Сам факт отсутствия работников НКВД и милиции очень неблагоприятно сказывается на настроении населения, сея среди него панику. Многие говорят: «Если НКВД и милиция бежит, то, видно, что-то неблагополучно». В то же время командный состав вновь формируемой в Мелитополе дивизии носит пустые кобуры из-за неимения у них оружия.
13 августа с.г. двоим из нас, а именно Муравьеву и Макарову, пришлось по служебным делам быть в Запорожье. Мы наблюдали там большое количество эвакуированных работников НКВД и милиции, слоняющихся большим группами на базаре, стоящими в очередях в магазины и гуляющих на улицах, либо на бульварах»[793]. 21 августа 1941 г. Л.П. Берия поручил наркому внутренних дел Украины В.Т. Сергиенко «расследовать и виновных наказать».
В ряде обращений к Сталину указывались не только недостатки в работе НКВД, но и о положении в прифронтовой полосе. Так поступили жители г. Журавич Гомельской области Белоруссии Ягутко, Ранчикова и Смолина в письме от 25 июля 1941 г. Оно заслуживает того, чтобы привести его полностью.
«Дорогой Иосиф Виссарионович!
Мы любим Родину! Нам лучше на фронте. Мы стараемся работать лучше. Но один в поле не воин. Нет у нас в Белоруссии порядка. Нет крепкого человека, который бы взялся навести порядок. Война. Бойцы стойко дерутся. Многие командиры, особенно из высшего начальства, болтаются на машинах здесь, в тылу, не зная, где часть. Когда проверяли документы, у них путевки вести часть на Бобруйск, а они идут на Пропойский район (направление на Москву). По всему тылу паника. Люди бегут все из городов, где ничего нет (Бобруйск, Рогачев, Могилев и др.). Первыми грузятся милиционеры, работники НКВД, а за ними все. Тысячи военных и штатских машин загрузили шоссе, на них жены командиров, ответственных работников. Машины стоят несколько дней. Они моются, пудрятся, везут собачек. В то же время бойцы по сотне километров идут пешком. Мы возмущены таким порядком, мы требуем взять машины для бойцов, высадить несознательных людей, но наш военкомат молчит. А сколько бы пользы они дали армии.
Обращаемся к Вам, пришлите крепкого большевика, насадить порядок. Тыл будет крепким, и армия будет сильнее.
Мы требуем наказать всех бежавших из производства гор. Могилева и других тыловых. Они прячутся у нас, в Журавичах, ибо в Могилеве сгорел один дом, а все побежали.
Стоит встать на шоссе Пропойск – Рогачев, и будет порядок в тылу. Машины вернут армии и командиров некоторых… Такое мнение у многих граждан, все кричат на руководителя, но толку нет. Учитель А. Баскин требовал в военкомате конфисковать бегущие машины и отдать армии, но его не слушали. Он сам отобрал машину, будучи в карауле, посадил раненых бойцов и отправил в Кричев»[794].
Такие письма и телеграммы в ГКО и НКВД – крик души, просьбы о помощи, о восстановлении элементарного порядка и, конечно, привлечении к ответственности преступников. Но обстоятельного расследования по многим фактам неблаговидного поведения некоторых чекистов, как и других сотрудников госаппарата и партийных органов, не проводилось. В условиях всеобщей неразберихи большинство случаев оставалось без внимания.
На недостатки в работе ОО с местным населением указывали и руководители военной контрразведки армий и дивизий. Так, 9 августа 1941 г. нач. ОО НКВД 20-й армии, бригадный комиссар Воистинов сообщил Берия о неудовлетворительной работе органов НКГБ и НКВД среди местного населения[795].
В условиях неразберихи первых месяцев войны было много примеров негативного поведения сотрудников органов и войск НКГБ и НКВД. Некоторые из них вместо того, чтобы поддерживать общественный порядок, тоже поддавались панике. В результате жулики и проходимцы, пользуясь случаем, крали сотни тысяч государственных средств, бросали противнику государственное имущество и безнаказанно бежали в глубь страны. Так было в Одессе. 25 августа 1941 г. некая Н. Осмоловская сообщила Л. Берии о том, что «при первых известиях о наступлении на Одессу фашистских бандитов многие из работников НКВД, проживавших по ул. Энгельса, показали всем пример постыдного бегства и трусости, создавая тем самым панику, трудности, неразбериху, мешая работе военных организаций и лицемерно называя свои предательские действия «плановой эвакуацией». Они постыдно оставили город и трудящихся на произвол судьбы, в первую очередь обеспечивая себя, свои семьи продуктами, деньгами»[796].
«Вредные преждевременные эвакуационные настроения и растерянность, дезорганизовывали этим всю систему государственного аппарата на местах, что привело к уничтожению продовольствия и имущества, так необходимых для снабжения населения и войсковых частей». 5 июля 1941 г. военный прокурор Витебского гарнизона Глинка сообщил: «…Тревога и паника усилилась еще и тем, что в городе стало известно о том, что ответственные работники облорганизации эвакуируют сами свои семью с имуществом, получив на ж.д. станции самостоятельные вагоны, причем жены этих ответработников из НКВД, облисполкома, парторганов и другие стали самовольно уходить с работы. Милиция работает слабо, а НКВД также сворачивает свою работу…»[797]. По сообщению нач. 3-го отдела 10-й армии, панике способствовало то, что в ночь с 22 на 23 июня позорно сбежало не только партийное и советское руководство Белостокской области, но все сотрудники органов НКВД и НКГБ во главе с начальством. О недостойном поведении работников свидетельствуют докладная записка нач. УНКВД по Ленинградской области Лагунова Л. Берии, в которой речь шла о панике и действиях руководящего состава Красногвардейска, в том числе и нач. РО НКВД, вызванной артобстрелом противником железнодорожной станции, об аресте виновных в преждевременном подрыве предприятий, объектов Красногвардейска и о предложениях ОО Северного фронта по предотвращению в дальнейшем подобных ситуаций