При такой поддержке Иванов быстро пошел вразнос. К тому времени у него окончательно разладились отношения в семье. Мало того что жена после родов отказалась покинуть Москву, так еще доброжелатели накапали о его амурных похождениях в Софии. Не остался в стороне от конфликта и отец оскорбленной дочери. Он смотрел волком на непутевого зятя и грозился сослать его из Софии туда, где Макар телят не пас.
Все это действовало Иванову на нервы. Выход из положения он искал в пьяных загулах и шумных компаниях. О его похождениях были наслышаны в аппарате атташе. Сотрудники с возмущением говорили «о недопустимости подобного образа жизни для советского разведчика» не только на партийных собраниях, но и во время служебных совещаний. Кизяков, не желая выносить сор из избы, старался как мог гасить волну недовольства и с нетерпением ждал окончания срока командировки Иванова, но так и не дождался. Тот в конце концов сорвался и подложил большую свинью не только себе, но и Кизякову.
В очередной раз под предлогом налаживания оперативно значимых контактов Иванов отправился на встречу. На загородной даче собралась веселая компания сынков болгарских партийных боссов. Вино лилось рекой, столы ломились от закусок, а глаза разбегались от соблазнительного вида пышногрудых и длинноногих красавиц. На одну из них Иванов положил глаз. Через несколько минут разговора они были уже на короткой ноге. Весь вечер и ночь он провел с ней. Его привлекли не столько ее женские прелести, сколько возможность добиться очередной победы на женском фронте над внучкой видного политического деятеля Болгарии.
Победа вышла ему боком. Подвели Иванова собственный язык и не дремавшая болгарская контрразведка. О ней узнали не только в аппарате атташе, но и на самом верху в Москве. Советские партийные боссы разразились громами и молниями. Иванов позволил себе неслыханную дерзость: без санкции руководства покусился на святое партийное наследие братской партии!
Кара последовала незамедлительно. Из аппарата военного атташе Иванов вылетел, как пробка из бутылки шампанского. На сборы ему дали 24 часа.
В Москве Иванова назначили на тупиковую должность — перебирать бумажки и чахнуть до пенсии в информационном подразделении центрального аппарата ГРУ В довершение ко всему жена и рассвирепевший тесть не желали больше видеть блудного зятя и не пустили даже на порог. Потеряв семью, а вместе с ней и дом, Иванов вынужден был скитаться по съемным квартирам.
По вечерам он возвращался в свой холостяцкий угол и от тоски готов был выть на стены. От него отвернулись все. Надеяться было не на кого. Маршал приказал навсегда забыть о нем. Накопившуюся горечь и обиду Иванов топил в стакане. О статье «оперативныерасходы», на которые государство не скупилось для разведчиков, чтобы они добывали ценную информацию, и которые он раньше, не стесняясь, пускал на себя, пришлось забыть. Теперь ему оставалось только кусать себе локти.
Тем временем и сама жизнь в Москве становилась не сахар. Генсек ЦК КПСС Л. Брежнев, в начале своего правления попытавшийся навести глянец на изрядно потускневший облик грядущего коммунизма, вскоре утомился и, как говорится, «лег на должность». Наступила эпоха застоя.
Страна вместе с дряхлеющим генсеком и Политбюро ЦК КПСС все глубже погружалось в болото всеобщего дефицита. Власть коммунистической партии трансформировалась во власть ее гигантского аппарата. Окрепнув и осознав свою силу, этот административный монстр, поглядывавший за «бугор» и в глубине души завидовавший жизни чиновников на Западе, принялся исподволь мостить себе мостик в счастливое капиталистическое будущее.
В дремучей сибирской тайге последние романтики продолжали еще прокладывать БАМ — эту магистральную дорогу в коммунизм, а в Кремле потерявший всякое чувство реальности генсек едва успевал принимать однунаграду задругой. И хотя от них за версту несло запахом самой настоящей «липы», ореол величия все сильнее кружил ему голову. И чем тяжелее становился иконостас на груди Брежнева, тем скуднее выглядели прилавки магазинов. Магическое слово «дефицит» стало в эпоху застоя главным движущим стимулом в установлении деловых отношений с нужными людьми. В то время, когда основная часть населения страны стояла в бесконечных очередях, вожди и номенклатурные работники купались в вызывающей роскоши.
Окончательно выжившее из ума Политбюро ЦК КПСС неумолимо приближалось к своей интеллектуальной и физической смерти. Вместе с ним стремительно разлагался партийнобюрократический аппарат. Не стали исключением и органы государственной безопасности, все более скатывавшиеся с позиций защиты государства к обслуживанию личных, групповых и корыстных интересов крупных и мелких партийных деятелей. Метастазы идейного и духовного разложения поражали карьеристов и так называемых блатников, оказавшихся на службе по протекции или благодаря наличию высокопоставленного родственника. Конец 70-х и начало 80-х годов ознаменовались для отечественных спецслужб небывалым ростом предательства в их рядах.
Все это происходило на глазах Иванова, теперь уже рядового обывателя. Разведчик так и не получился из него. Привычка пускать пыль в глаза знакомым и кружить головы барышням стала второй его натурой. Денег на это катастрофически не хватало. В последнее время он терзался одной и той же навязчивой мыслью: где их взять? Когда она пришла ему в голову: в конце апреля или в мае 1981 года? Собственно, это уже не имело значения. Мысль о продаже американской разведке секретных сведений засела в его больном сознании подобно занозе. С ней он ложился спать и с ней просыпался.
Первая попытка Иванова выйти на контакт с американцами в Москве провалилась самым нелепым образом. В тот день, 2 июня 1981 года, подрагивающей рукой он наконец решился вывести на листе бумаги то, что грозило ему смертным приговором. Но желание заполучить деньги оказалось сильнее страха. Та сладкая и безалаберная жизнь, которой он жил в последние годы, подобно наркотику убила в нем инстинкт самосохранения и сделала заложником своих низменных страстей и непомерных потребностей.
Прошел день, за ним другой. А он все не решался пустить в ход записку. Судьба словно предостерегала и пыталась остановить его от этого рокового шага. Утром, после очередного загула, Иванов стал собираться на службу с гудящей от перепоя головой. Рука автоматически потянулась в угол коридора, где обычно стоял кейс. В следующее мгновение хмель сняло как рукой. От ужаса в нем все помертвело. Кейса нет! А там, в коробке из-под сигарет, лежала записка с предложением своих услуг американской разведке!
Когда? Как это произошло? Все еще не веря в пропажу записки, он лихорадочно выворачивал карманы, заглядывал во все углы, перебрал мусор, но так и не обнаружил ее.
На негнущихся ногах Иванов спустился в подъезд и уже не помнил, как добрался на службу. Но за работу так и не смог взяться. Из рук валилось все. Он прислушивался к тому, что происходило за дверью кабинета, и вздрагивал от каждого шороха шагов в коридоре. В голове пульсировала только одна мысль: когда заберут? когда?
Рабочий день, которому, как ему казалось, никогда не будет конца, завершился буднично. Оживленный гул голосов вывел Иванова из прострации. Панический, не оставлявший ни на секунду страх гнал его домой. Там, запершись на замок, он напился в стельку и забылся в кошмарном сне. Наступил новый день. За окном деловито гудела Москва. Из соседней квартиры доносился шум семейной перебранки. Налестничной площадке царила сонная, тусклая тишина. За ним никто не собирался приходить и арестовывать.
Прошел месяц. Иванов подумал, что все обошлось. Жизнь и служба тягомотно тянулись опостылевшим чередом. Холодного дыхания контрразведки в свой затылок он не ощущал и, отбросив последние сомнения, решил повторить попытку. Но где и как, чтобы не засветиться?
Летняя жара сама определила наиболее подходящее место — дипломатический пляж у поселка Николина Гора. В те июльские дни там негде было яблоку упасть. Белые, розовые и шоколадные тела плескались в теплой, словно парное молоко, воде, а потом, спасаясь от палящего солнца, набивались как сельди в бочке под деревянные грибки и навесы.
В том столпотворении, что творилось на берегу и у летних торговых палаток, смешались все и все. И, как полагал Иванов, чтобы отследить его в такой толчее, Лубянке понадобилось бы выйти на пляж в полном составе. А с учетом дикого дефицита на плавки эта задача была практически невыполнима.
26 июля 1981 года Иванов в теплой компании приятелей выбрался на дипломатический пляж. Те даже не подозревали, что им предстояло сыграть роль массовки в задуманном им шпионском спектакле. В то время, когда они беззаботно купались, а потом с аппетитом уплетали сочный шашлык и пили прохладное вино, сам Иванов не спускал глаз с машины с дипломатическим номером и ее хозяина.
Приятели, разгоряченные выпитым, в очередной раз полезли в воду. Иванов, воспользовавшись моментом, быстро набросал записку для американского дипломата. Ее содержание коротко повторяло предыдущую, утерянную у ресторана «Советский». В ней он писал, что является офицером Генерального штаба Вооруженных сил СССР, ранее работал в аппарате военного атташе при советском посольстве. На протокольных мероприятиях встречался с военным атташе США. В настоящее время нуждается в деньгах и потому предлагает свое сотрудничество.
И когда рука поставила последнюю точку, он, осмотревшись по сторонам ине заметив ничего подозрительного, расслабленной походкой подошел к американскому дипломату. Это был советник экономического отдела посольства США в Москве Питер Сэмлер. Незаметно сунув ему записку, Иванов коротко бросил: «Буду ждать ответа на этом же месте 1 и 2 августа».
Минула неделя. Иванов снова появился на пляже с очередными статистами. Они, по его замыслу, должны были создавать благоприятный фон для контакта с американцами, а в случае слежки — отвлечь на себя ее внимание. Сэмлер не заставил себя ждать. На встречу он приехал не один, а с кад