Это раздел о военных преступлениях, и здесь «неудобная» информация. Преступление может быть совершено путем активного участия в нем (акт совершения) или путем непринятия мер по его предотвращению (акт бездействия). Отнеситесь к теме серьезно, это обширный вопрос, не из простых. Мы переживаем по поводу того, что, как мы считаем, мы совершили, чего не сделали или что мы «должны были предвидеть». Обратите внимание на это «мы считаем». Моральная травма крушит наши базовые установки и убеждения, а совершение преступления – дело сложное.
В понятие «военные преступления» входят, в частности, случайные или преднамеренные убийства некомбатантов; пытки, месть или убийства из садистских побуждений; неизбирательная агрессия; сексуальное насилие; неспособность (реальная или мнимая) предотвратить гибель военнослужащих или гражданских лиц.
Достаточно сказать, что там, где стреляют, происходят вещи, которые трудно исправить по возвращении домой. Становится сложно разграничить – кто мы такие на войне и кто же мы дома – и вот мы задумываемся, может ли наша жизнь иметь какую-то ценность, если в прошлом мы поступили неправильно.
Все совершают ошибки, это данность. Поступки из категории «Преступные действия руководства» – это особо изощренное, рискованное поведение, которое часто подразумевает совершенно несправедливые взаимоотношения. Последствия могут быть ужасными, поскольку токсичные лидеры чувствуют себя как рыба в воде в ситуациях, характеризующихся хаосом и минимальным контролем, например на войне. Совершая преступные деяния, «лидеры» рушат все разумные ожидания относительно морально-этического поведения, и очень маловероятно, что восторжествует справедливость, поскольку в армии это не принято[25]. Притеснения, дедовщина, незаконные приказы и сексуальное насилие, как правило, отслеживаются и пресекаются, пока мы недалеко от штаба; но в полевых условиях продажные изворотливые психопаты, в чьих руках в буквальном смысле находятся жизни и смерти, срываются с цепи.
Не то чтобы для меня это было неожиданностью.
Наполеон сказал: «Удивительно, на что способен человек ради кусочка цветной ленты» – или значка участника боевых действий, или «Бронзовой звезды», или любой другой медали, если на то пошло. Ниже – примеры некоторых действий руководства, которые можно отнести к преступным (и это далеко не всё):
• неоправданный риск, которому подвергаются военнослужащие и их безопасность;
• объявление бойкота одному из военнослужащих до такой степени, что тот совершает самоубийство;
• угроза применения насилия к военнослужащим.
Думаю, что и здесь можно смело ссылаться на книгу «Dirty Dozen» Роберта Саттона[26]: оскорбления, нарушение личного пространства, прикосновения без разрешения, угрозы, подколы, вспышки гнева, унижение, позор, затыкание рта, сквернословие, повышение голоса и игнорирование.
К сожалению, быть сволочью – еще не нарушение воинского устава. Но так быть не должно. И хотя случаи неправомерного поведения командиров зачастую широко известны, но те, кто принимает решения, выбирают ничего не решать.
Выбирают. Ничего. Не решать.
Из-за токсичных лидеров наши доверие и уверенность могут быть полностью подорваны.
В армии токсичные командиры подрывают моральный дух подразделения, а потом дома наша неспособность в принципе кому-либо доверять распространяется на остальные взаимоотношения. Мы начинаем во всем ожидать подставы, бесимся и даже разрабатываем в голове подробные планы мести. Мы вновь и вновь мучаемся угрызениями совести за то, что не сделали ничего, чтобы предотвратить такое поведение.
Итак, подведем итоги главы[27]. К частым последствиям моральной травмы относятся случаи, когда люди, ее перенесшие:
• наносят себе увечья;
• перестают ухаживать за собой;
• злоупотребляют психоактивными веществами;
• ведут себя безрассудно, неосмотрительно;
• занимаются саморазрушением;
• испытывают чувство обреченности;
• испытывают отвращение к себе;
• утрачивают способность сопереживать другим;
• испытывают внутренние страдания;
• испытывают угрызения совести, чувство вины;
• занимаются самобичеванием.
Что дальше?
Важно признать и осознать: то, что мы пережили, может повлиять на нашу жизнь в долгосрочной перспективе – эмоционально, поведенчески, духовно и социально. Посттравматическое стрессовое расстройство и моральная травма – это сущая оплеуха, и остальная часть этой книги посвящена тому, как вернуть себе свою жизнь.
Теперь, когда у нас на руках есть все разведданные, газ – в пол! Разработаем план военной операции. Во-первых, бросим вызов нашим базовым установкам и убеждениям. Затем обсудим методы доказательной медицины для лечения ПТСР и моральной травмы, чтобы вы могли принять информированное решение о том, какое лечение подходит именно вам. После этого обсудим создание группы поддержки: как выбрать терапевта, найти новых друзей, говорить с родственниками, друзьями и коллегами. И, наконец, рассмотрим, как установление здоровых границ защитит нас от рецидива.
Придется потрудиться, но тысячи других военнослужащих уже сделали это – и вы тоже можете.
Глава 4Как происходят изменения: введение в «Большую двойку»
Вот вам триггерное предупреждение[28]: многим из вас не понравится то, что я (#мегера) собираюсь сказать. Но чтобы излечиться от ПТСР или моральной травмы, нам необходимо начать с честного разговора о наших базовых установках и убеждениях.
1. Верю ли я, что перемены возможны? 2. Хочу ли я меняться?
Это два важных вопроса – та самая «Большая двойка», – которые мы должны задать (и ответить на них) предельно честно, прежде чем пуститься в это путешествие.
Нам надо спросить себя: «Верю ли я в то, что я могу избавиться от симптомов ПТСР и вернуть себе жизнь?» Мы знаем, что именно этого и хотим, но вопрос-то совсем в другом. Мы должны спросить: «Верю ли я, что для меня это реально?»
Можем покрутить эту тему туда-сюда.
• Реально ли, что наступит момент, когда я не буду думать об этом каждый божий день?
• Реально ли, что наступит время и я больше не буду думать о самоубийстве никогда?
• Это реально, что я хороший человек, и это ПТСР заставляет меня не верить в это?
• Реально ли такое, что я научусь понимать себя, а может, даже и прощу?
• Верю ли я, что это все вообще реально?
Я понимаю, ответить на эти вопросы нелегко. Может, сейчас вы кричите: «Вирджиния, ты не понимаешь, что я натворил, где я был, как это случилось, – ты вообще не в курсе!» Вы правы: по вашим дорогам я не ходила. Единственное, о чем я вас прошу, – максимально честно поговорить с самим собой и спросить: «А я верю, что перемены для меня – реальны?»
• Хочу ли я излечиться от ПТСР и готов ли я проделать работу, которая для этого потребуется?
• Хочу ли я этого настолько сильно, что покину свою зону комфорта и впрягусь в нечто сложное, изматывающее, поскольку как раз оно и нужно, чтобы выправиться?
Решение обратиться за помощью по поводу ПТСР сопряжено с риском, поскольку, чтобы преодолеть ПТСР, необходимо работать с другим человеком – лицензированным психотерапевтом[29] – и быть с ним откровенным. Я не отрицаю, это тяжкий труд и, кроме того, присутствует страх открыться кому-то постороннему: мы можем бояться осуждения или испытывать ужас прожить свою травму заново.
Лечение ПТСР влияет на нашу жизнь, на наши отношения с самим собой и окружающими. Не всем нравится ошибаться, и в ходе лечения мы можем обнаружить, что были несправедливы по отношению к себе или высказывали неверные суждения. А возможно, нам придется заглаживать свою вину или же кого-то прощать.
Причина, по которой мы задаем себе эти два важных вопроса, заключается в том, что ни терапевт, ни исследования – никто и ничто, кроме нас самих, – не могут убедить нас в истинности того, что мы сами изначально подвергали сомнению.
Перечитайте этот текст еще раз, прочтите его вслух, поскольку все это – суровая правда. Если мы не верим, что перемены возможны, – значит мы правы. Если мы не хотим меняться – мы теряем время зря.
Есть множество причин, почему военнослужащие соглашаются на терапию, даже ответив «нет» на оба вопроса «Большой двойки». Может, мы дали обещание супруге, или нас направило командование, или это было частью испытательного срока. Не все, у кого ПТСР или моральная травма, верят в возможность перемен, и не все хотят меняться. И это нормально. Я не осуждаю, потому что понимаю это.
Возможно, вы – чей-то супруг, друг или сослуживец – читаете эту книгу, так как хотите помочь тому, кто вам дорог, и мысль о том, что близкий человек не получит помощь, вас не устраивает.
Дело вот в чем: повторюсь, это – нормально, и я советую вам не давить, отступить ради собственного здравомыслия. Слышать это тяжело, потому говорю вам с любовью: вы не можете контролировать то, во что верит другой человек. Вы никого не сможете заставить измениться, поскольку жизнь так не устроена. Знаю, это кажется несправедливым, ведь вы осознаете, что ПТСР влияет и на вас, и на близкого человека, – я и сама понимаю, что, может быть, ваша семья рушится или это наносит вред вашему подразделению.
Суть в том, что единственный человек, который может изменить меня, – это я, а единственный человек, который может изменить вас, – э