Я обеими руками за групповую терапию, и лично я считаю, что это самый лучший способ психотерапии из всех, что есть. Но прежде чем вы начнете делиться личной правдой, я рекомендую вам:
1) убедиться, что вашу группу ведет опытный руководитель, желательно дипломированный групповой психотерапевт;
2) обсудить вопрос конфиденциальности с вашим психотерапевтом и с членами данной терапевтической группы – до того как вы начнете раскрывать любое потенциально преследуемое событие.
Суть в том, что в группах мы не можем гарантировать конфиденциальность, ведь другие члены группы не являются профессионалами в области психического здоровья; им не нужно соблюдать правила этики, чтобы получить государственную лицензию или сертификат. Из-за этого распространение личной правды среди членов группы, к сожалению, становится риском.
Соглашение о неразглашении[45] и засекреченная информация
Часто мы считаем, что не можем лечиться от ПТСР или моральной травмы, поскольку подписали соглашение о неразглашении или детали нашего задания были засекречены. Это не означает, что нам теперь нельзя прорабатывать свою травму в обстановке медицинского учреждения. Главное – обсудить это с психотерапевтом, сообщив ему, что нам запрещено обсуждать определенные детали нашей ситуации. Затем вместе с психотерапевтом надлежит продумать, как эти детали не затронуть.
Я не утверждаю, что наш психотерапевт должен быть бывшим сотрудником спецслужб (хотя это было бы удобно), но уразуметь, чего можно касаться во время терапии, а чего нельзя, – это не запредельная сложность.
Даты, места, названия подразделений, цели, маршруты и задачи – все это засекречено. Мы не обязаны предоставлять подобную информацию для обработки анализа нашего опыта; в данном случае мы не пишем ситреп[46].
Совместно с нашим терапевтом мы сумеем найти способы обсуждения деталей при соблюдении ответственности. На своих сессиях я предлагаю пациентам «уменьшить масштаб», если чувствую, что они начинают говорить о себе слишком подробно, и я всегда стараюсь не выводить нас из сферы допустимого.
Если вы все еще на действительной службе и состоите в особом подразделении, рекомендую обратиться к кому-то из своего командования, кому вы доверяете. Скорее всего, существует программа помощи именно для подобных пациентов. Все чаще внутри подразделений такого рода работают специалисты по охране психического здоровья. Да, это офицеры, но они входят в ваше подразделение не просто так (ведь если из-за проблем с психическим здоровьем вас не отправят в следующую командировку, это отразится на всех сослуживцах). Обсудите с ними вопросы секретности и ее степени; они, вероятнее всего, имеют соответствующий опыт работы.
Глава 6По-взрослому о суициде и попытках самоубийства
Вездесущий —
1) пребывающий в одно и то же время всюду (постоянный эпитет Бога); 2) везде успевающий побывать, во всем принимающий участие.
Суицид в армии – явление повсеместное[47]. Вполне вероятно, что каждый военнослужащий, читающий эту статью, потерял больше товарищей в результате самоубийства, а не в бою, и очень вероятно, что и мы лично знаем кого-то, кто покончил с собой. Надо перестать притворяться, будто этого не существует, и начать разговор о самоубийствах без обиняков, как на исповеди.
Понимаю, читать эту главу может быть некомфортно, особенно если вы сами не склонны к суициду. Может возникнуть опасение, что разговор о суициде подтолкнет кого-то к самоубийству или разрекламирует его, но это не так.
Сотрудники служб экстренной помощи, выезжающие на случаи самоубийств, рассказывают кучу жутких историй. Уж им-то известно, что самоубийства редко заканчиваются так, как человек это себе «нарисовал», тем более что большинство, предпринимая попытку лишить себя жизни, находятся под воздействием алкоголя или наркотиков. Это чертовски жестокий и отвратительный способ умереть, и все, кто склонен к суициду, уже знают, о чем речь. Мы знаем, но все равно думаем о том, как покончить с собой.
Я собираюсь говорить о самоубийстве таким образом, чтобы было понятно: многие из нас, страдающих ПТСР, либо пытались покончить с собой, либо очень серьезно об этом задумывались, в том числе и я. Возможно, читая эти строки, вы чувствуете себя некомфортно, но раз на кону стоит не что иное, как ваша жизнь, я не стану извиняться. Пристегнитесь и поехали!
Вернемся к шкале чувств:
Мы помним, что чувства, представленные на этой шкале, с обеих сторон одинаково ослабевают. Когда мы избегаем тех неприятных чувств, что показаны слева, мы одновременно становимся неспособными испытывать те хорошие чувства, что размещены справа, хотя мы в них и нуждаемся. В итоге мы «застреваем» посередине: оцепенение.
Оцепенение – это пугающее чувство. Мы знаем, что должны что-то чувствовать, а на самом деле – не чувствуем ничего. И вот задаем себе вопросы типа: «Что со мной не так?», «Я социопат?» В какой-то момент мы начинаем верить, что уже никогда не будем «нормальными». Мы просто ничего не чувствуем: ни радости, ни печали – лишь оцепенение.
Тогда у нас возникает мысль: «Я могу покончить со всем этим, совершив самоубийство». Внезапно мы начинаем что-то чувствовать – и это шок, ведь долгое время мы не чувствовали абсолютно ничего. Это приятно – вовсе не потому, что идея покончить со всем махом не ужасна, а потому, что мы снова чувствуем хоть что-то.
Очевидно, мысль о самоубийстве не дает нам правильных ответов, но зато теперь у нас появилось что-то новое. Это может придать нам бодрости духа и обеспечить прилив сил. Супруга (супруг) может заметить, что в нас что-то изменилось, а коллеги скажут: «Ты улыбаешься, ну наконец-то», – и только мы знаем почему. Внешние перемены в нас получили одобрение, и это приятно, и вот мы уже начинаем думать, что идея о самоубийстве, возможно, и правда не так плоха.
Беседуя с близкими или сослуживцами самоубийц, я раз за разом слышу одно и то же:
• «В последнее время он выглядел гораздо лучше».
• «Я увидел, что он стал улыбаться и принимать участие во всех делах».
• «Мы думали, что худшее уже позади».
Самоубийство стало для близких неожиданностью, поскольку они видели только то, что было снаружи.
Иногда мысли о самоубийстве служат нам неким механизмом преодоления или стратегией, которую мы разрабатываем, столкнувшись лицом к лицу со стрессом, чтобы помочь себе справиться с проблемой. Мы можем попробовать составить предсмертное письмо, пофантазировать, кто будет присутствовать на наших похоронах, или представить, насколько «лучше» станет нашей семье и близким после нашего ухода.
Тут вот какая штука: как и другие механизмы преодоления, этот тоже работает. Мысли о самоубийстве могут помочь нам почувствовать себя лучше и укрепить нашу веру в то, что покончить с собой – здравая мысль, даже если мы знаем, что это не так. Мы можем говорить себе: «Да не собираюсь я и впрямь что-то такое делать, я просто об этом думаю». Мы всё больше и больше разгоняем эти фантазии, пока не начинаем думать об этом постоянно. Неизбежно стресс, который мы испытываем, становится больше чего-то, с чем мы способны справиться, и мы начинаем искать решения – любые решения.
«Все случилось так быстро!» – фраза номер один, которую я слышу от военнослужащих после попытки самоубийства. Часто они находились под воздействием алкоголя или наркотиков, а в случае с ПТСР они в прямом смысле были не в своем уме. И все действительно происходило:
• «гораздо быстрее, чем пистолет оказался у меня во рту»;
• «гораздо быстрее, чем петля была на моей шее»;
• «гораздо быстрее, чем пузырек с таблетками исчез».
Отдадим себе отчет: фантазия может превратиться в действие с пугающей скоростью. Мы можем твердить себе, что ни за что и никогда не убьем себя, но с разогнавшегося поезда трудно спрыгнуть, особенно если мы раздавлены вконец.
Хочу, чтобы вы осознали вот что:
Превратив свои мысли о самоубийстве в инструмент преодоления, мы ближе к кульминации, чем нам кажется. Время обратиться за помощью.
Очень рекомендую книгу Пола Г. Куиннетта «Suicide: The Forever Decision»[48] – прекрасный материал, адресованный тем, кого посещают такие мысли. И, самое главное, настоятельно советую обратиться в организации по психологической службе ветеранов[49].
Вы не единственный военнослужащий, который, страдая от ПТСР, думал о самоубийстве или пытался покончить с собой. Это действительно очень тяжело, но, как говорил доктор Куиннетт, самоубийство – это решение, которое нельзя переиграть.
Еще в главе 2 мы узнали, что симптомы ПТСР могут коренным образом изменить нашу психику и систему убеждений. Так что вполне вероятно, что мы видим окружающее не таким, каково оно на самом деле, а через искаженный взгляд ПТСР.
Иными словами, не исключено, что мы ошибаемся.
Да, так я и говорю. Ты можешь ошибаться, друг.
Можно внушить себе, что, мол, всем станет лучше, если мы покончим с собой, – и наверняка это ошибка, и наша смерть окажется дерьмовейшим из шоу. Можно считать, что нам невозможно помочь, – и это, очевидно, ошибка, потому что мы не знаем того, чего не знаем.
Я понимаю, как вас все достало; ПТСР выматывает. Но…
Наверняка в вас больше смелости и решительности, чем вы думаете.
Может статься, что процесс исцеления сделает вас сильнее; он определенно сделает сильнее и вашу семью. Может быть – очень может быть – вы читаете все это не зря.