В отношении своих цезарей Константин применил модель, практиковавшуюся еще Галлиеном: он определил им наставников из числа префектов претория[121]. Думается, что именно им, а не цезарям, Константин доверил реальное командование войсками. В самом деле, трудно приписать авторство победы над франками, например, пятнадцатилетнему Криспу в 320 г.[122]. Но многолетнее сотрудничество и совместные походы цезарей и префектов претория таили в себе опасность оформления этих удачливых в войнах тандемов в самостоятельную политическую силу. Вынужденное политическое убийство Криспа[123], не исключено, мотивировалось его ориентацией на возрождение определенных элементов тетрархии. Еще И. Фогель предположил, что причиной гибели Криспа стало его напоминание отцу о необходимости добровольного, по образцу Диоклетиана и Максимиана, отречения ввиду приближающегося срока двадцатилетнего правления Константина[124]. Думается, Крисп подпал под влияние своих наставников из офицерства, которых на борьбу за восстановление тетрархии подтолкнули недавние назначения цезарей из числа военных (Валент, Мартиниан) Лицинием. Казнь Криспа, открыто выразившего их взгляды, не ликвидировала самой базы оппозиции династизму в армии. Во всяком случае, так можно понять фразу Аврелия Виктора, что Константин назначил своего племянника Далмация цезарем вопреки серьезному противодействию военных (Aur.Vict. De caes.41. 15: obsistentibus valide militaribus)[125], стремившихся, видимо, к восстановлению политической адоптивации и, тем самым, к обеспечению себе в перспективе императорской власти. Офицерство, на наш взгляд, воспротивилось провозглашению Далмация по причине отсутствия у последнего каких-то серьезных военных заслуг перед государством. Как минимум сочувствующим элементом в этой оппозиции были, конечно же, префекты претория, являвшиеся, по диоклетиановой схеме, прямой ступенью к цезарату.
Перед Константином, как и ранее перед Диоклетианом, встала задача сломить влияние префектов претория на армию. Но, в отличие от основателя тетрархии, Константин разрешил эту проблему в духе своей концепции кровнородственной преемственности власти. Он изъял у префектов претория функции армейского командования более решительно, чем Диоклетиан, и передал их не цезарям, которые отныне считались наследниками престола и членами правящего дома без перспективы на будущую власть, но специально учрежденному высшему командному институту — magistri militum. Такая реконструкция причин этой едва ли не самой важной из реформ Константина вполне согласуется с данными источников. Зосим (II. 33. 3), не объясняя в целом мотивов реформирования префектуры претория Константином, отметил, что “он ревностно старался принизить ее и другими способами”. Иоанн Лид (De mag. II. 10 = III. 40), описывая акт изъятия у префектов претория командования над дворцовыми схолами и армией, подчеркнул, что для этого возникла необходимость (ανάγκη γέγονε). Оба (единственные!) источника единодушно отмечают сознательность и решимость этого шага Константина, его резкий разрыв с существующей административной практикой.
Значение реформы трудно переоценить: в результате ее была, наконец, найдена оптимальная, принципиально новая, модель административного устройства высших эшелонов власти империи, резко снизившая зависимость императоров от армии. Разделение властей на самом высоком уровне государственного управления “замыкало” все разнородные политические интересы на центральной власти, которая в значительной мере от них эмансипировалась. Тем самым была пресечена опасная тенденция рассеивания государственного суверенитета римского народа, перенесенного на императора, и сложилась реальная основа для проведения политики, в большей мере руководствовавшейся государственными интересами. Отсюда более предпочтительной формой престолонаследия становится кровнородственный династизм, напрочь отрицающий адоптивацию диоклетианова типа. Разделение, уравновешивание взаимозависимыми административными функциями, конкуренция гражданских и военных властей делали любую династию устойчивой, Эти факторы при пресечении одной династии “включали” выборный конституционный механизм, состоявший из высших чинов армии и гражданской бюрократии (который необходимо отличать от церемоний публичного провозглашения уже избранного императора), для того, чтобы дать жизнь другой. “Административная революция” завершилась: Константином был найден верный принцип балансировки государственного механизма, его преемники лишь отлаживали и совершенствовали систему. И, наконец, в результате реформы префектуры претория[126] возник новый тип гражданской и военной элиты, отличавшийся от прежних, выросших из экстраординарных властных структур кризисного периода, тем, что он более соответствовал традициям античной государственности. По сути дела, при Константине возникла тенденция к превращению региональных префектур и армейских магистериев в высшие имперские магистратуры, конечно, модифицированные временем и обстоятельствами, сочетавшие в себе коллегиальность, точно определенный объем административных функций, ограниченный срок полномочий. Назначение на эти посты было прерогативой императора, и уже это делало их открытыми по характеру. Императорская власть, “выстрадав” в качестве modus vivendi династизм в течение столетия экспериментов, стремилась во имя собственной устойчивости не предоставлять ни префектуры, ни магистерии членам правящей фамилии. Произошло как бы резкое разграничение законодательного суверенитета и исполнительной власти магистратур, очередное в римской истории: ближайшие родственники императора в силу династийно-легитимного принципа потенциально обладали частью перенесенного на императора суверенитета римского народа, соединение которого с одной из высших магистратур было чревато опасностью узурпации под легитимным знаменем.
Поэтому после возникновения региональных префектур и магистериев наметилась тенденция к резкому ослаблению власти цезарей[127], а также к постепенному исчезновению цезарата в качестве института соправительства. Более того, отсутствие цезарата именно в этом статусе является одним из основных признаков политической стабильности империи, даже в периоды пресечения династий[128].
И префектура, и магистерии были доступны через службу лицам любых социальных слоев свободного населения империи, что делало их высшими ступенями в гражданском и военном cursus honorum, существовавших после реформы Константина отдельно друг от друга, Приведем лишь несколько разновременных примеров гражданских и военных карьер. Флавий Аблабий, выходец из социальных низов Крита: мелкий чиновник канцелярии наместника Крита — викарий Азианы — префект претория при Константине и Констанции II (PLRE. I. 3–4). Максимиан, потомок карпов-дедитициев, сын табулярия провинциального оффикия: адвокат — презид Корсики — викарий Рима — префект Галлий при Валентиниане I и Грациане (PLRE, I, 577–578). Из простых солдат, соответственно, до магистра кавалерии и презентального магистра выслужились Арбицион (Amm. XVI. 6. 1) и Гайна (Soz. VIII. 4. 1). Начиная с правления Константина I (на наш взгляд, это было прямым следствием сложившегося в 307–312 гг. политического альянса Константина и галльской аристократии[129], в котором одна сторона была заинтересована в захвате власти, другая — в восстановлении своего социального престижа и влияния) с новой властью активно сотрудничала сенаторская аристократия, достигавшая высших должностей и консулата путем долгого cursus honorum. В этом плане достаточно сослаться на карьеру Симмаха, ставшего префектом Рима и ординарным консулом после длительной службы на разных уровнях гражданского управления (ILS. 2946). Константин не оттолкнул от участия в государственной власти и иллирийских военных: исследователи отмечают, что ему удалось после 324 г. сломить универсалистски настроенную иллирийскую военную клику средствами дипломатии[130], и, добавим, тем самым открыть перспективу службы в рамках новой имперской конституции. Таким образом, позднеримская служилая имперская знать после завершения административных реформ Константина, на длительную перспективу определивших ее структурные особенности, сформировалась не как феодализирующаяся, но все еще как античная, точнее позднеантичная, с учетом всех модификаций “административной революции”, по своему характеру.
Разумеется, новая имперская элита высших должностных лиц оказывала определенное воздействие на формирование политики государства; конечно же, в поздней античности, как и при любом монархическом устройстве существовал фаворитизм. Отсюда выявление степени такого влияния требует учета многих факторов: конституционного объема компетенций и их возможности воздействовать на решение проблем, сопредельных либо выходящих за круг полномочий определенной должности, реального баланса между высшими военными и гражданскими чинами в каждой конкретно складывающейся политической ситуации как в столице, так и в провинциях, системы правительственного контроля над отдельными магистратурами, армией и ее командным составом, а также способности ее реагировать и быстро находить ответ в критические периоды, и, конечно, целого спектра субъективных обстоятельств (малолетство и слабохарактерность императоров, влияние на них через жен и т. д.).
Изъятие военных функций у префектов претория, согласно Иоанну Лиду (De mag, II. 10 = III. 40), проходило в два этапа: передача командования над гвардейскими подразделениями магистру оффиций, а над армией — στρατηγοί. Полагают, что возникновение magisterium officiorum падает на период между 312 и 314 гг.