[131]. Учреждение же армейских магистериев относят к последним годам жизни Константина[132]. На наш взгляд, это произошло вскоре после назначения Далмация цезарем в 335 г., когда Константину потребовалось резко ослабить ориентированное на восстановление тетрархии офицерство (Aur. Vict. De caes. 41. 15). А. Демандт предположил, что Константин создал посты магистров армии с целью придать опытных военных, которые могли бы руководить крупными операциями, своим сыновьям-цезарям. Однако это плохо согласуется с данными Зосима об учреждении императором только двух магистров — конницы и пехоты (Zos. II. 33. 3). Не засвидетельствованы магистры войск у сыновей Константина ни на момент его смерти, ни во время свидания Константина II, Константа и Констанция II в сентябре 337 г.[133] в Паннонии, где, по счету А. Демандта, их должно было бы быть от трех до шести человек. Думается, что оба недавно созданных магистра находились при самом Константине, тем более что в последние месяцы своей жизни он готовился к крупному походу против персов (Fest. Brev. 26). Думается, что эти два магистра, которым, по Зосиму (II. 33. 3), были подчинены все войска империи, сыграли не последнюю роль в передаче власти сыновьям Константина. А. Демандт с достаточным основанием предположил, что первым Константиновым военным магистром был Флавий Урсус, германец, ординарный консул 338 г.[134]. На наш взгляд, не было случайным именно то, что для новой должности был избран германец, который в силу происхождения не только не мог претендовать на цезарат сам, но и видал основу своего благополучия в лояльности легитимной династии, чем становился естественным соперником, стремящимся к восстановлению диоклетиановой конституции, а также соперником префектов претория. Очевидно, Урсус был в числе factio militaris (Eutrop. X. 9. 1), устроившей резню потомства Констанция Хлора от Феодоры, за что и получил ординарный консулат. Для этого наследникам Константина пришлось отставить уже назначенного ординарным консулом на 338 г. Лоллиана (CLRE. 19). Эта factio поддерживала настрой солдат (Евсевий особо подчеркивает роль ταξίαρχοι’ — Euseb. Vita Const. IV. 63; из контекста видно, что это были высшие командиры армии[135]) за родных сыновей Константина против “партии двора”, возглавляемой Юлием Констанцием, сводным братом покойного императора, и префектом претория Аблабием[136]. Иными словами, в ходе острого политического кризиса, последовавшего за неожиданной смертью Константина, в котором даже Констанций II выступил не ведущей, а ведомой силой[137], недавно созданный путем изъятия у префектов претория военных функций (чем была рассеяна оппозиция династизму в офицерских кругах) magisterium militum решительно высказался за легитимно-династийный принцип имперской конституции, обеспечивавший ему право на жизнь. Но в ходе этого кризиса армейский магистерий проявил себя и достаточно серьезной силой, которую необходимо контролировать системой специальных мер.
По Зосиму (II. 33. 3), у префектов претория было изъято право командования армией и право военной юрисдикции, но были оставлены обязанности сбора военной анноны и снабжение ею солдат. В их компетенции была конскрипция и адэрация воинской повинности (CTh. VII. 13), а также право суда над ветеранами, коль скоро те становились после отставки частными людьми (CTh. VII. 20. 5). Согласно Иоанну Лиду (De mag. II. 10), в их ведении были оставлены также и оружейные фабрики. Армейские магистры были обязаны координировать с префектами претория любое передвижение войск, поскольку это было связано со снабжением и вооружением (CTh. I. 7. 1); что, в свою очередь, не позволяло бесконтрольно сконцентрировать в одном месте войска для попытки узурпации. Собственно, только конституционное право суда над военными и делало magisterium potestas магистратурой, а не чисто офицерской должностью. Однако до 365 г. воины, против которых были возбуждены иски по гражданским делам, подлежали суду провинциальных наместников (CTh. II. 1. 2), и только с 365 г. магистры имели право юрисдикции над военными по всем видам преступлений (CTh. IX. 2. 2). Видимо, до 365 г. указанный порядок юрисдикции распространялся и на дуксов, чья зависимость от гражданской администрации проявлялась по тем же параметрам, что и у магистра войск. В какой-то мере эта серьезная разница в административных функциях между префектами претория и магистрами войск и обусловила то первенство первых над вторыми в официальной иерархии, которое отразилось в Notitia Dignitatum. Другая причина состояла в том, что управленческие права армейских магистров довольно продолжительное время не “привязывались” к определенным регионам: магистры либо находились при императорах, либо направлялись с поручениями, напоминая до известной степени комитов эпохи принципата. Их “регионализации” препятствовало и то обстоятельство, что императоры IV в. довольно часто лично возглавляли походы. Тем не менее в официальной ранговой иерархии при константиновой династии армейские магистры были viri clarissimi и comitiva primi ordinis, как и префекты претория[138].
При Константиновой династии магистры войск, видимо, чаще входили в консисторий, чем префекты претория, которые из-за службы в регионах часто отсутствовали в императорских резиденциях[139]. Однако влияние магистров in praesenti, судя по источникам, было незначительным по сравнению с comites consistoriani: у них запрашивали мнение, главным образом, с точки зрения военной оценки сложных ситуаций. Аммиан (XV. 5. 18), повествуя о срочном собрании консистория по поводу узурпации Сильвана, отметил, что магистра Урзицина туда приглашали только в качестве военного эксперта; политические оценки происшедшему давали лишь гражданские чины, что соответствовало разделению функций по управлению государством. Примечательно, что армейские магистры при перечислении в законе 362 г. присутствующих в консистории, видимо, попали в разряд “et cetera” (CTh. XI. 39. 5), в то время как при Диоклетиане военные участвовали на равных с гражданскими дигнитариями в совете принцепса: admissi ergo iudices pauci et pauci militares (Lact. De mort. 11. 6).
В литературе нередко переоценивается общность интересов провинциалов и армии в позднеантичную эпоху, которая якобы представляла собой питательную среду для узурпации; с этой точки зрения трактуются взаимоотношения императоров и магистров войск. Например, Р. Блокли считает, что “император должен был найти равновесие между централизаторскими тенденциями центральной власти (которая включала его самого) и местными интересами военных и провинций. Эта попытка найти равновесие, которое является характерной особенностью политической системы Поздней Римской империи, очевидна в отношениях Констанция II с его генералами”[140]. Однако представляется, что начиная с Диоклетиана правительству удалось возвести довольно эффективный барьер как раз между интересами армии и провинциалов. Исследователи с большим основанием отмечают, что интересы военных являются ключом для понимания всего комплекса экономических мер тетрархии, которые надолго определили хозяйственную политику Поздней империи[141]. Существенный объем натуральных поставок для армии (военной анноны, лошадей, одежды — CTh. VII. 4; 5; 6; 23; 24), часто без возможности их адэрации, разорительная, особенно для мелких хозяйств, конскрипция (CJ. X. 42. 8; 62. 3; Lact. De mort. 7. 3) уже сами по себе создавали основу того, что “экономические интересы правящего класса, государственной казны, которые были тесно связаны с налогоплатящими coloni и производящими рабами, а также интересы армии находились в устойчивом противоречии друг с другом”[142]. В провинциях, несмотря на привилегии и усиленные льготы ветеранам со стороны правительства (предоставление земель, сельскохозяйственного инвентаря, налоговых иммунитетов — CTh. VII. 20. 3; 8; 9) с целью обеспечения резерва пополнения армии[143], складывалась противоречивая ситуация: дети ветеранов всячески уклонялись от наследственной обязанности военной службы (CTh. VII. 22. 2; 13. 1–7), а куриалы от тягот муниципальных повинностей бежали в армию, откуда государство безуспешно изгоняло их на протяжении всего позднеантичного периода. В приграничных районах Диоклетианом фактически был восстановлен, хотя и в модифицированной форме, институт territoria militaria: земли без права отчуждения передавались limitanei, которые существовали на получаемую от государства аннону, но не обрабатывали эти земли сами[144]. Частное солдатское землевладение, разрешенное некогда Северами, под действием этих факторов в IV в. начало постепенно свертываться[145]. Всеми этими мерами армия и провинциалы противопоставлялись друг другу экономически и в плане социального статуса, и неудивительно, что в источниках речь идет, главным образом, об их противоречиях, нежели об общности интересов. Жалобы провинциального крестьянства на солдатские насилия встречаются уже в архиве Абиннея (Р. Abinn. 27–28). Фемистий повествует о грабежах воинов дунайских фрурий в отношении провинциального населения (Them. Orat. X. 136). Законодательство фиксирует постоянные конфликты из-за незаконного использования военными частных пастбищ (CTh. VII. 7. 3–5), произвол солдат на постоях (CTh. VII. 9; 11). Аммиан (XXII. 4. 7), говоря о правлении Констанция II, отметил: “Ведь в те времена даже воин по отношению к своим был наглецом и грабителем”. Наконец, в нашем распоряжении есть целая анонимная программа IV в. реформирования расходов на армию, столь обременительных для провинциального населения