[289]. Установление при Маркиане ровных отношений с вандалами и признание за ними роли равноправного гаранта существования Западной империи под эгидой представителей феодосиевой династии, с которой Гензерих породнился, объективно упрочивало византийские позиции на Востоке уже тем, что ей не нужно было растрачивать свой военный потенциал, ввязываясь в дела Запада. И, наоборот, любая попытка переориентации отношений с вандалами и Италией должна была повлечь за собой перераспределение византийских сил и финансов в ущерб обороне на Востоке[290]. В этой связи не случайно, что сближение Льва и Рицимера, возможное только на основе совместной антивандальской акции, увязывается Приском с двумя посольствами: миссией Татиана к Гензериху, даже не принятой вандалом, и параллельной отправкой Константина к персам, задачей которого было отказать Перозу в дальнейших византийских субсидиях по совместной охране Каспийских Ворот (Prisk. fr. 31). Видимо, несдержанный Ардабур в письмах к каким-то друзьям на Востоке отозвался отрицательно о таком решении проблемы кавказских проходов, стратегическая значимость которых ему, как магистру Востока, была прекрасно известна. Письма попали к Зенону и были переданы императору в надежде на награду. Аспар, когда на его сына пало подозрение в измене, проявил объективность и потребовал вызвать Ардабура в столицу. На слушаниях в сенате выяснение истины переросло в спор о правоте замечаний Ардабура и, далее, о необходимости вмешательства в дела Запада. Видимо, средства, высвободившиеся после отказа платить субсидии персам, Лев планировал передать на подготовку африканской экспедиции[291]. Не случайно полемика Аспара и Льва велась именно вокруг Татиана. Пылко защищая честь семейства, Аспар одновременно защищал и внешнеполитический курс невмешательства в италийские дела и требовал не разрывать отношений с Гензерихом, но позволить ему и дальше представлять интересы феодосиевой династии на Западе. У этого курса в столице явно были сторонники, поскольку было известно, что вместе с Аспаридами Лев расправился и с рядом сенаторов (Chron. Pasch. 596), видимо, именно за последнее (надругательство над их трупами показывает, как велико было ожесточение) получив прозвище “Мясник”. Вероятно, эта полемика сделала Аспара неформальным лидером противников политического универсализма, тем более, что он был к этому времени главой сената (primus patriciorum — Marc. Com. a. 471; Chron. Pasch. a. 467). В этом плане совершенно прав А. С. Козлов, утверждая, что в основе конфликта Аспара и Льва “лежала борьба собственно византийских правящих группировок”[292].
Победителем из первой ссоры вышел все же император, демонстративно отвернувшийся от Аспара. Он стал пренебрегать советами Аспара, как, например, в конфликте готов со скирами (Prisk. fr. 35)[293], сделал Татиана консулом на 466 г. (PLRE. II. 1054), не восстановил Ардабура на восточном магистерии. Но, несколько переоценивая влияние Аспара на государственных федератов и презентальные силы, он принял на службу отряд некоего Тита (Vita Dan. Styl. 61), который, видимо, слившись с исаврами Зенона, образовал ядро экскувитов (Lyd. De mag. I. 16); одновременно Лев взял под контроль дворцовые схолы, назначив Зенона комитом доместиков[294]. Утверждение Анфимия на западноримском престоле и начало африканского похода задержала только война против готов и гуннов 466–467 гг., в которой участвовал и Аспар. Полемика его с императором получила огласку, и на Западе ходил упорный слух об отставке Аспара и гибели Ардабура за их провандальские настроения (Hydat. 247).
Новым в кадровом курсе Льва по отношению к военной верхушке после 465 г., после открытого столкновения по вопросам вмешательства в дела Запада, стала опора на членов императорской фамилии: после Василиска на опасный фракийский магистерий с его множеством федератов назначается Зенон (PLRE. II. 1201). При подготовке африканской авантюры Лев принял решение о восстановлении поста второго презентального магистра, назначив на него Василиска[295]. С неизбежностью должно было произойти новое перераспределение всех имевшихся в наличии походных войск, в том числе и государственных федератов. В кампании 466–467 гг. против готско-гуннских сил действовали, помимо Ардабура (Iord. Rom. 336), Аспара, Анфимия (Sid. Carm. II. 280–7), Василиска, также Анагаст, Острис, Хелхал и “некоторые другие римские стратеги” (Prisk. fr. 39). После возвращения Василиска из Африки о гипостратеге Хелхале и этих “некоторых других” уже ничего не известно. Представляется, что, кроме Остриса, они вместе с подчиненными им отрядами были переданы во вторую, и в целом в экспедиционную, армию Василиска, многочисленность которой потрясла воображение современников. Известно также о некоем Дамонике, “из дуксов ставшем стратилатом экспедиции” (Malala. 373)[296], и о действовавших со стороны Пентаполя отрядах Ираклия и Марса (Theoph. AM 5963). Организация вандальской экспедиции 468 г. очень близко напоминает африканский поход 441 г, презентального магистра Ареовинда с рядом magistri vacantes (Theoph. AM 5941).
Фиаско африканской экспедиции, скомпрометировав политику Льва, определило содержание политической борьбы в Константинополе в последующие два года. Думается, что император сам искал оправдание неудачи своей акции, Очевидно, с этой целью Лев навязал Василиску, искавшему спасения в храме (Proc. BV. I. 6. 26), версию о прямой вине за поражение Аспара (тем более, что отрицательное отношение его к вандальской экспедиции не было секретом), подтолкнувшего Василиска к взятке от Гензериха, Василиску предлагалось на время отойти от дел и распустить порочащие Аспара слухи; одновременно Лев метил в противников своего курса в сенате. Провокация удалась: Аспар с Ар-дабуром бежали от возмущения в столице в один из храмов Халкедона, требуя для переговоров самого императора (PG. 147. 80). Этот эпизод закончился самым неожиданным образом: согласно “Житию Маркелла”, несмотря на многочисленные демонстрации народа против “виновников” поражения экспедиции, между Львом и Аспаридами был достигнут компромисс, внешним выражением которого стало назначение сына Аспара Патрикия цезарем и его женитьба на дочери императора (PG. 116. 741). Думается, противники Льва не были ослаблены слишком нелепым обвинением в их адрес, и император был вынужден, таким образом, извиниться перед неформальным лидером сторонников невмешательства в дела Запада. Наглядным “за” и “против” в политической борьбе 468 г. были все-таки сохранившаяся презентальная армия Аспара и жалкие остатки второй, командиром которой, видимо, на некоторое время, пока не успокоились страсти, был некий Идувинг (PLRE. II. 586).
Примечательно, что ни Аспар, ни Ардабур не прибегали к военной силе при защите от несправедливых обвинений. И вообще ни о каком давлении на Льва с помощью каких-либо частных вооруженных свит нет сведений вплоть до гибели Аспаридов. Таковых, как мы видели, у них просто не было. Упоминание Кандидом ойкета Ардабура Мартина (FHG. IV. 136), в сочетании с информацией о том, что Ардабур принимал участие в готско-гуннской войне 466–467 гг. (Iord. Rom. 336), подразумевает наличие у последнего ойкии на тех же основаниях, на каких ими обладали прочие командиры официальной походной армии. Ойкия Ардабура, видимо, находилась во Фракии, на что указывает сообщение Феофана (AM 5962) о попытке устранить Зенона с помощью экскувитов именно там; только с этими данными можно соотнести рассказ Кандида о предательстве ойкета Мартина, стоящий у автора в одном ряду с информацией о попытке Ар-дабура привлечь экскувитов на свою сторону. Отсюда очевидно не только отсутствие частных войск Аспаридов в столице, но и сомнительно, что знаменитый закон от 28 августа 468 г. (CJ. IX. 12. 10) был направлен, как считают[297], против Аспаридов. Трудности с определением абсолютной хронологии вандальской экспедиции 468 г. и, особенно, получения в Константинополе вестей о ее гибели уже сами по себе не исключают того факта, что подписание и издание этого закона могло просто совпасть по времени с известиями о разгроме византийского флота. С другой стороны, его формулировки убеждают в том, что он был адресован провинциальным собственникам, поскольку ответственность за проведение закона в жизнь возлагалась на viri clarissimi provinciarum rectores.
Что же тогда двигало Острисом, когда он практически сразу после расправы бросился с малым количеством воинов мстить за Аспара? Следует ли в этом акте, внешне поразительно напоминающем месть за Аэция в 455 г. (Marc. Com. a. 455), видеть клиентскую верность букеллария патрону? Народная поговорка (“Нет у мертвого друга, кроме Остриса”. — Malala. 372) делает акцент только на личной дружбе, которая могла сложиться за годы давней совместной службы. В нашем распоряжении есть еще примеры такого рода. В 515 г. презентальные магистры Патрикий и Иоанн отказывались выступить против мятежного Виталиана, опасаясь, в случае своего поражения, обвинения в недостаточном рвении вследствие их давней дружбы с бунтовщиком (Malala. 404). Острис в качестве федерата оплачивался все же казной, а не лично Аспаром. Иными чувствами руководствовался ойкет, Мартин, донесший на заигрывания Ардабура с экскувитами Зенону и явно не питавший к своему командиру пиетета: достойный пример “верности” клиента.
Более трудным представляется вопрос, почему в столице оказался отряд Остриса. Ни под одну из приведенных в запретительном законе 468 г. (CJ. IX. 12.10) категорий — armata mancipia seu buccellarios aut Isauros — отряд как будто не подпадал. Официально он мог считаться оффикием при претории