читывая, что Фарасман был ревностным и лояльным служакой, не исключено, что Анастасий счел необходимым не менять его (напомним аналогичный пример с Патрикием) долгое время, видимо, вплоть до появления на Востоке Ипатия. Очевидно, император вновь решил дать племяннику возможность приобрести публичный авторитет, на этот раз в спокойном регионе, назначив его магистром Востока и поручив одновременно урегулировать ряд церковных проблем (PLRE. II. 579; 843).
Итак, вновь приходится констатировать, что и при Зеноне, и при Анастасии о преемственности в развитии военной знати говорить не приходится: военная верхушка сменилась полностью за этот период несколько раз. Родственные связи в ее среде не были нормой, но скорее исключением, во всяком случае, не влекли за собой тенденцию к возникновению особого политически привилегированного социального слоя. Напротив, родственные связи высших военных, имевших даже косвенное отношение к правящей фамилии, становились и обузой для государства, и одной из предпосылок их истребления. Личные амбиции тех из них, кто в глазах имперского населения обладал хотя бы какими-то правами на престол, провоцировали локальные политические кризисы, само возникновение которых стало показателем деформации основных принципов позднеантичной государственности и постепенного усиления авторитарности имперской власти. Ухудшение экономической ситуации, отразившейся на комплектовании армии, на фоне обострившихся внешнеполитических противоречий заставило быстро изыскивать альтернативные источники пополнения войск, что не могло не сказаться на положении высшего офицерства империи. В 70–90 гг. правящая элита, апробировав в качестве военной верхушки исавров, вновь вернулась к практике использования на ключевых постах армейского руководства империи выслужившихся при помощи персональных качеств офицеров, что вновь закрывало путь к формированию устойчивых магистерских династий. Однако возрождение магистратской модели командования не сделало ее единственной и доминирующей, поскольку переход к формированию войск на преимущественно наемнической основе потребовал от правительства дополнительных мер по контролю за армией, что привело к своего рода экспериментам Анастасия в кадровой политике. Наметились изменения и в самих институтах армейского командования (возникновение экстраординарных постов), осложнившие поиск точных ориентиров в персональной политике. В целом установка была сделана уже Львом I на преданность в ущерб профессионализму и государственным интересам, быстро приведшая к вызреванию фамильно-династийной модели военного руководства как альтернативе модели магистратской. Фамильная же политика в формировании военной элиты империи была плохо совместима с принципами конституции Константина I. Все эти противоречивые и по своей сути противоположные тенденции высшего военного администрирования, сложившиеся в конце V в., достались в наследство Юстиниану I, и поэтому представляется, что многие реформы императора и его персональная кадровая политика могут быть лучше поняты именно с учетом их реальной эволюции.
РАННЕВИЗАНТИЙСКАЯ ВОЕННАЯ ЗНАТЬ ПРИ ЮСТИНЕ И ЮСТИНИАНЕ
После неожиданной смерти Анастасия, не имевшего прямых наследников, правящей верхушке предстояло совершить выбор императора в довольно нетрадиционной ситуации. Фактически впервые в ранневизантийской истории не только отсутствовал сильный легитимный лидер, но и не было достаточного политического равновесия между высшими чинами гражданской и военной администрации. Вследствие того, что в последние годы правления Анастасия магистры Ипатий, Иоанн, Патрикий во многом публично скомпрометировали себя военными неудачами, нарушением дисциплины перед лицом мятежников, впервые реальный баланс власти на некоторое время серьезно сместился в сторону гражданской элиты. До известной степени этим обстоятельством объясняется отсутствие переговоров между военным и гражданским руководством относительно кандидатуры будущего императора (проблема дискутировалась главным образом сенатом и гражданскими чиновниками; единственным военным был комит экскувитов), а также активная деятельность гражданских придворных по выдвижению его из собственной среды. Ипатий, кроме того, находился на Востоке и не мог воздействовать на ход выборов[362]. Примечательно, что сколько-нибудь серьезно в расчет не принимались командиры и офицеры гвардии; видимо, в статусе т. н. конституционной силы им отказывали. Однако особенность сложившейся ситуации, в которой неизбежно должна была возрасти политическая роль гвардии, первыми поняли препозит Амантий, пытавшийся через Юстина подкупить экскувитов (Malala, 410; Evagr. IV. 2), и магистр оффиций Келер, советовавший сенату и верхушке гражданской администрации как можно скорее определиться с кандидатурой на престол, пока за них этого не сделали другие силы (De cer. I. 93). Любопытно, что только схоларии попытались хоть каким-то образом отстоять право армейской верхушки на участие в выборах императора (в чем, думается, отразились трения между старой и новой гвардией), выдвинув в качестве своего кандидата неназванного (Патрикия. — PLRE. II. 842) стратилата, не принятого, прежде всего, венетами, что говорит об утрате авторитета анастасиевыми магистрами. Господами положения тем не менее остались экскувиты, силой заставившие сенат и высших потестариев признать их ставленника. В этом плане можно говорить о политическом кризисе, во многом порожденном слабостью военного руководства империи.
Одним из первых шагов правительства Юстина стала реабилитация военных оппонентов Анастасия и назначение их на магистерские посты: возвращенный из ссылки Диогениан получил восточный магистерий, с которого был, следовательно, смещен Ипатий (Malala, 411); Виталиан стал презентальным магистром (Ibid. 412). Создается впечатление, что произведя фактически полную замену военного руководства империи, новый император как можно скорее стремился нейтрализовать возможное возмущение в его среде тем, что оно было полностью отстранено от выборов преемника Анастасия. Акцент при формировании новой военной элиты был сделан как на противников прежнего режима, так и на родственников “выбранного” императора. Последнее, на наш взгляд, объясняется слабостью связей Юстина, карьера которого была в основном связана с гвардией, с армейским офицерством. Так, Юстином был, видимо, вскоре после интронизации магистр Фракии Руфин заменен на Германа, племянника императора[363], под благовидным предлогом отражения набегов антов. То, что Прокопий (BG. III.40.5) называет Германа “стратегом всей (разрядка наша. — Е. Г.) Фракии”, прежде всего наводит на мысль о постепенной замене, но не резком смещении Руфина. Думается, Герман получил полномочия регионального стратега-автократора с подчинением ему всех командиров расквартированных во Фракии войск. Помимо политической, в этом была и военная необходимость: магистр Фракии не мог обеспечить взаимодействия походной армии и войск дукатов после недавнего мятежа Виталиана; кроме того, видимо, сказывалась ориентация дуксов на магистра оффиций, у которого они могли найти защиту от магистров войск. Уже Проб, племянник Анастасия, назначался в 517 г. против тех же антов командующим какой-то армией, но при этом Руфина не лишали его магистерского ранга. Герман фактически был поставлен во главе экстраординарной военной структуры (прямой ступени к будущей юстинианивой военной квестуре — Nov. Just. 41; 50), в состав которой вошли магистерий и дукаты Фракии и Скифии в целях более эффективного управления всеми (очевидно, отсюда и у Прокопия στρατηγός λης Θράκης) ее армейскими группировками. Параллельно был достигнут и желанный политический результат: командование Фракии было поставлено под контроль и, видимо, постепенно частично заменено. Сиюминутность политической мотивированности новых назначений достаточно отчетливо отразилась в том обстоятельстве, что спустя некоторое время правительство Юстина вновь активно использовало на военной и дипломатической службе и Ипатия, и Руфина (Proc. BP. I. 11. 24).
Сложнее дело обстояло с презентальным магистерием, единственным после гибели армии Ипатия в 514 г. Неудачной претензией на престол завершилась долговременная карьера Патрикия, которого отправили упрочивать халкедонизм в Эдессу (PLRE. II. 842). На его место Юстин назначил своего племянника Юстиниана. Первоначальное официальное положение Юстиниана при Юстине, исходя из адресов переписки константинопольского двора с папой Гормиздой (Coll. Avell. 154; 162), определяют так: “Юстиниан, который до восшествия его дяди на престол служил еще в дворцовых схолах, был тотчас новым императором возведен в ранг illustris comes (без сомнения domesticorum)”[364]. Однако это лишь одна из возможных реконструкций, основывающаяся в значительной мере на последовательности событий в рассказе Зонары (XIV. 5): “Говорят, что они (= византийцы. — Е. Г.) по приказу императора Юстина и Юстиниана убили его (= Виталиана. — Е. Г.) во дворце… стратилатом же воинов был назначен Юстиниан” (источник этой последней детали рассказа Зонары не поддается выявлению). То есть, согласно этой версии, Юстиниан два года должен был быть комитом доместиков и наследовал презентальный магистерий путем политического убийства. Но возможна и другая реконструкция. Так, в одном из посланий к папе упомянуты magistri militum Vitalianus ас Justinianus (Coll. Avell. 230). Юстиниан назван коллегой Виталиана и Захарией (Zach. Rhet. VIII. 2). У Виктора Туннунского последовательность событий (с известной хронологической сдвижкой) иная: вначале “Иоанн, который раньше Юстина был избран для империя, назначается епископом в Гераклею Фракии”, затем Юстиниан был сделан “ех candidato (заметим, без каких-то промежуточных ступеней) magister militum ordinarius” (а. 520), и лишь спустя время в столицу возвращается Виталиан (а. 522). И хотя одно из своих писем 519 г. Гормизда адресовал “Юстиниану комиту доместиков” (Coll. Avell. 154), вряд ли новая правящая фамилия была настолько политически близорукой, что сразу представила бывшему мятежнику вместе с соответствующим рангом и единственную в империи армию.