Накануне битвы царь призывал богов на помощь (Xen. Cyr., VII, 1, 1; Curt., IV, 13, 12–13), проводил жертвоприношения (Hdt., VII, 223; Xen. Cyr., III, 3, 57; VII, 1, 1), а также производились гадания о судьбе будущей битвы (Hdt., IX, 37; 44; Xen. Anab., I, 8, 15; Xen. Cyr., VI, 4, 12–13). Ведь самих царей обучали искусству мантики (Xen. Cyr., I, 6, 2). Перед Гавгамелами Дарий III обращался за помощью к Митре, солнцу и огню (Curt., IV, 13, 12; 14, 24). Непосредственно перед боем жертвовали начатки от трапезы и совершали возлияния (Xen. Cyr., VII, 1, 1). О походных обрядах известно, что во время похода на саков Дарий I на холме сделал своеобразного идола, одев на свой скипетр кафтан-кандис и тиару с диадемой, и стал молить Аполлона (Ахура-Мазду?) о дожде — вода была необходима для выживания армии (Polyaen., VII, 12).
Золотая пластинка с изображненим мага с пучком прутьев и сосудом из Аму-Дарьинского клада. Воспроизведено по: Dalton M. O. The Treasure of the Oxus with Other Examples of Early Oriental Metal-Work. London, 1964. Pl. XV, 69.
Персидские жрецы-маги — носители ритуалов и хранители религиозных традиций, сопровождали войско повсюду. Хранители огня поддерживали священное вечное пламя и распевали в честь него гимны (Xen. Cyr., VIII, 3, 12; Curt., III, 3, 9). Они могли своими действиями прекратить бурю (Hdt., VII, 191). Маги приносили жертвы богам, делая возлияния вином, молоком или медом и забивая животных, мясо которых затем съедалось на пиршестве, оставляя богу лишь дух животного[234]. Жертвенные животные затем шли на питание воинам (Xen. Cyr., V, 4, 14). Маги объясняли природные явления (Hdt., VII, 37).
Цари перед алтарем со священным огнем, вверху — Ахура-Мазда. Ахеме-нидская халцедоновая печать (VI–IV вв. до н. э.). Национальная библиотека в Париже. Воспроизведено по: Ghirshman R. Perse: Proto-iraniens, Mèdes, Achéménides. Paris, 1963. P. 269, fi g. 330.
На ход войны оказывали воздействие и царские сновидения, которые опять же толковали маги[235]. Также персидская знать на всем протяжении своей истории активно обращалась к вавилонским халдеям за толкованием своих снов и знамений (Nic. Damas. Frg., 66 (FGrH, 90, frg. 66, 9; 11–12); Curt., III, 3, 6). Уже Кира Великого в лидийском походе сопровождала пророчица-сибилла Герофила из Эфеса (Nic. Damas. Frg., 67–68 (FHG. T. III. P. 406; 408; FGrH, 90, frg. 67–68, 8)). Кир Младший вопрошал гадателя грека-амбракиота Силана (Xen. Anab., I, 7, 17). В начале 479 г. до н. э. зимовавший в Фессалии Мардоний послал своего представителя карийца Миса в греческие святилища с вопросами к оракулам (Hdt., VIII, 133–135). За предсказание победы Дарий I приказал освободить от налогов земледельцев (садовников) храма Аполлона в Магнезии-на-Меанде (SEG, XXVI, 1291)[236]. Даже во взятых персами Афинах Ксеркс приказал следовавшим с ним изгнанникам произвести жертвоприношения на акрополе по существовавшему тогда обычаю (Hdt., VIII, 54–55). В начале Платейского сражения Мардоний приказал гадать по эллинской традиции, что было сделано жрецом Гегесистратом из Элиды (Hdt., IX, 33; 37–38)[237]. Сами персидские вельможи в первой половине IV в. до н. э. посылали с вопросом о судьбе кампании даже к оракулу Аполлона в Дельфах (Diod., XV, 8, 4; 10, 2).
В романе Харитона персидский царь Артаксеркс совершал победные жертвоприношения Гераклу (Мелькарту) в Тире (Chariton., VIII, 5, 2). В 411 г. до н. э. сатрап Лидии Тиссаферн приносил жертвы Артемиде Эфесской (Thuc., VIII, 109; ср.: Timoth., 160–161); и даже с просьбой о пощаде знатный перс прибегал, как и греки, к ее алтарю (Xen. Anab., I, 6, 7).
Общей политикой персидских царей было не только объявление себя местными правителями[238], но и почитание богов покоренных и иноземных народов, чтобы добиться, с одной стороны, покровительства самих божеств, а с другой — благожелательного отношения местного населения. В подвластных странах восстанавливались и реконструировались храмы местных божеств[239].
Однако была и другая политика — разгром вражеских городов и храмов в них[240]. Так действовали в странах, с которыми вели непримиримую войну, особенно во время восстаний. В восставшем Вавилоне Ксеркс приказал разрушить главный храм Мардука Эсагилу и вывезти золотую статую бога в Персеполь (Hdt., I, 183; Strab., XVI, 1, 5; Arr. Anab., III, 16, 4), чтобы лишить жителей его поддержки и возможности проводить церемонии венчания на царство (481 г. до н. э.)[241]. В качестве репрессалий, чтобы лишить местное население поддержки локальных богов, персы вывозили статуи богов и священные подношения, которые затем размещались в важнейших городах империи: в Вавилоне, Парсагадах или Сузах (Arr. Anab., VII, 19, 2)[242]. Глумление Камбиза над египетскими святынями, вызванные подозрениями царя в измене египтян, древние просто объясняли психическим нездоровьем царя (Hdt., III, 27–29; 37; Diod., X, 14; Strab., XVII, 1, 27; Just., I, 9, 1–2)[243]. В убийстве же быка-аписа обвинялся и Артаксеркс III (Plut. De Isid., 31= Moral., 355c; Ael. Var. hist., IV, 8; VI, 8). Как пояснял Цицерон, маги советовали Ксерксу разрушить храмы в Аттике, поскольку местные боги не должны быть запертыми в стенах святилища (Cicer. Legg., II, 10, 26; cp.: Hdt., VIII, 109)[244].
Если местные божества не проявляли благосклонности, несмотря на жертвоприношения, их по первобытному обычаю можно было даже наказать. После того как шторм разрушил два моста через Геллеспонт, по которым персидская армия должна была переправиться в Европу, разгневанный Ксеркс приказал заклеймить море, бросить в воду пару кандалов и дать 300 ударов бичом[245]. Похожий случай наказания водной стихии описал Геродот: когда во время похода Кира Великого на Вавилон один из священных белых коней утонул в реке Гинд (совр. Дияла), восточном притоке Тигра, царь в гневе велел армии сделать реку мелким ручьем, проведя от нее 360 каналов (Hdt., I, 189–190; 202). С греческой точки зрения такие действия рассматриваются как проявление спеси и абсурда варварского тирана (Aesch. Pers., 747–752; Hdt., VIII, 109). Однако французский культуролог Доминик Брикель видит в поведении Ксеркса индоевропейский обычай перехода героя через враждебные воды, спор с ведийском богом «сыном вод» Апамом Напатом за победу в войне[246], ведь по зороастрийской доктрине соленая морская вода просто представляла собой испорченную злым духом пресную[247]. Согласно другому предположению, в данном акте пролив представляется как царский слуга или раб, который был наказан за противодействие монарху[248]. Вероятно, как и в шаманской практике, локальное божество можно было как ублажать жертвами, так и наказывать за противодействие. Ведь в начале второго, удачного пересечения Геллеспонта по новым мостам тот же Ксеркс, совершив возлияние, бросил в пролив чашу-фиалу и сосуд-кратер из золота, а также меч-акинак (Hdt., VII, 54; ср.: Aesch. Pers., 749–752)[249]. Подобным же образом и Александр Македонский при переправе через Геллеспонт принес в жертву Посейдону быка и совершил возлияние из золотой фиалы нимфам-нереидам (Arr. Anab., I, 11, 6; ср.: VI, 19, 5).
Еще об обычаях, связанных с войной, известно, что при получении известия о взятии Сард ионийцами и афинянами Дарий I потребовал лук и запустил стрелу в небо, воскликнув: «О Зевс! Позволь мне воздать афинянам!» (Hdt., V, 105; 108). Этот выстрел чем-то напоминает римский обычай, когда жрец-фециал бросал священное копье в сторону страны врага, что было знаком объявления войны (Ovid. Fast., VI, 205–208). С другой стороны, действия Дария могут быть истолкованы в связи с благословением-африном, просящим победу у стрелы, которую царь Виштасп дал сыну Зарера Баствару в пехлевийском сочинении «Айадгар-и Зареран»[250].
Ктесий таким образом описывает действия Дария и царя европейских скифов в начале войны между ними: «И посылали друг другу луки; более же сильными были луки скифов. Поэтому и Дарий, бежав, перешел мосты…» (Phot. Bibl., 72a, 17). В рассказе Геродота такого факта не упомянуто. «Отец истории» повествует лишь о том, что скифские цари послали Дарию в качестве символических даров птицу, мышь, лягушку и пять стрел (Hdt., IV, 131). Лук же рассматривается у скифов символом силы и царской власти[251]. Если признать описание Ктесия некоторым образом соответствующим действительности, то имелось в виду традиционное состязание противников в силе использования своего главного оружия, а не какой-то специфический иранский обычай, ведь и царь эфиопов послал Камбизу лук с предложением персам его натянуть и уже затем идти на него походом (Hdt., III, 21; ср.: IV, 9)[252].
Царь, охотящийся на грифона. Ахеменидская печать. Музей изящных искусств в Бостоне, 21–1193. Воспроизведено по: Frankfort H. Cylinder Seals: A Documentry Essay on the Art and Religion of the Ancient Near East. London, 1939. Pl. XXXVIIn.
О бытовых обычаях, которые, очевидно, действовали и на войне, известно, что в знак верности своему обещанию персы подавали правую руку