.
Однако «тонкой красной линии» русских полков, развернутых вдоль берега Оки от Калуги до Коломны, сложно было долго препятствовать попыткам неприятеля преодолеть позиции «берегового разряда», особенно если разведка ошибалась и теряла врага из виду, как это было в кампанию 1571 г., а противник проявлял настойчивость в попытках «перелезть» через реку. Тогда (как, впрочем, и в следующем году) татары, совершив фланговый маневр, стремились вынудить русских покинуть оборонительный рубеж по Оке и заставить их принять бой если не на марше, то, во всяком случае, на неподготовленной позиции с перевернутым фронтом. И тогда государева рать скорым маршем отступала с «берега» к Москве (по возможности на заранее присмотренные позиции, как это было в 1572 и 1591 гг.). При этом большой воевода, прикрывая отход главных сил, мог оставить арьергард из «резвых людей» «травитися» с неприятелем и «над резвыми передовыми людьми, которые вскоре Оку реку перелезут, поиск учинить и… над крымскими над резвыми перелазными людьми по государеву наказу чинить поиск сколько бог поможет»[349].
Если все складывалось удачно и русские вовремя начинали отход с «берега», то они, как в 1572 и 1591 гг., успевали опередить татар и встать на облюбованную позицию, развернув там гуляй-город и укрепив обоз-кош. Сражение вступало в решающую стадию, однако, по степному обычаю, стороны не сразу бросали в бой все силы, стремясь как можно быстрее сломить сопротивление неприятеля. Прежде воеводы с обеих сторон прощупывали намерения противника, его готовность к продолжению битвы, моральный дух и боеспособность. Это прощупывание осуществлялось посредством «травли» и поединков отдельных всадников и небольших отрядов. Характерная фраза из летописной повести о Молодинском сражении – «наши плъкы с крымскими людми травилися, а съемного бою не было»[350], то есть противники ограничивались преимущественно «лучным боем», не вступая в серьезную схватку с активным использованием холодного и огнестрельного оружия. И видимо, именно во время «травли» и использовался преимущественно равно как русскими, так и татарами знаменитый «хоровод» (описывая его, князь Курбский сообщал, что, когда во время одной из вылазок из осажденной Казани татары «начаша под шанцами круги водити и герцовати, стреляющее из луков по подобию частости дождя…»[351]).
Впрочем, одной лишь «каруселью» русские (и татарские) всадники не ограничивались. Если противник дрогнул, они легко могли перейти от «лучного боя» к «съемному», атакуя врага «жестокими напуски» холодным оружием – копьями, саблями и боевыми топорами. Можно предположить, что при этом атакующий в обычно разреженных (с тем, чтобы было удобнее стрелять из луков и биться холодным оружием) боевых порядках отряд невольно приобретал форму клина, во главе которого скакали командир и наиболее храбрые и хорошо вооруженные воины. Правда, при этом командир на лихом коне рисковал врубиться в ряды неприятелей сам-друг, если не в гордом одиночестве. Именно так и случилось с князем Курбским под Казанью, когда он во главе своего «полка» атаковал было прорывающихся из Казани татар. «И всех первие вразихся во весь полк он бусурманский и памятаю то, – вспоминал он позднее, – иже, секущесь, три разы в них (татар. – В. П.) конь мой оперся, и в четвертый раз зело ранен повалился в средине их со мною». Оказывается, «те все благородные (дети боярские «полка» Курбского. – В. П.), их же уже собралось было аки со триста, яже обещались и устремились были со мною вкупе на них (татар. – В. П.) ударити, да погладили возле полка их, не сразився с ними», поскольку «прежних их некоторых зело поранили, близ себя припустя их, или негды убояшесь толщи ради полку (татарского. – В. П.)…», и пока Курбский рубился с татарами, проезжаючи, аки былинный богатырь, через их «полк», его люди, «возвратився, паки з зади оного бусурманского полку сещи начаша, наезжаючи и топчючи их»[352].
На «травлю» полки (об этом говорят и русские источники, и иностранные наблюдатели) выступали поочередно: «Полки учали, выходя из обозу, битися: большей полк, правая рука и передовой и сторожевой, которой же полк по чину»[353]. Смена полков и сотен позволяла воеводам поддерживать «пламя» схватки, сменяя потрепанные и израсходовавшие запас стрел в колчанах сотни на свежие, отдохнувшие под прикрытием гуляй-города или обоза – даже если конные сотни потерпели неудачу в «съемном бою», всегда оставалась надежда отступить в свой кош и там отсидеться, отбиться от неприятеля. Именно так и случилось, к примеру, в июле 1555 г. под Судьбищами или в августе 1615 г. под Орлом, где князь Д. М. Пожарский столкнулся со знаменитым польским полковником А. Лисовским и его «лисовчиками». Неожиданная атака на лагерь «лисовчиков» не имела успеха, противник опрокинул и обратил в бегство русских, однако сам Пожарский «не с великими людьми», «одернушася телегами и сидеша в обозе»[354], сумел отбиться от неприятелей и дождаться возвращения беглецов, после чего вынудил Лисовского отступить. А вот под Венденом в октябре 1578 г. аналогичная стратагема успеха не имела – под покровом ночи русская конница, потерпев неудачу в дневном бою и не слушая увещевания воевод, бежала из укрепленного лагеря, бросив на произвол судьбы пехоту и наряд.
Сам по себе маневр отхода и смены сотен («отвод») был достаточно опасным и требовал хорошей согласованности действий и отступающих, и идущих им на смену. В ходе сражения на окраинах Москвы в мае 1571 г., судя по всему, отсутствие четкой координации действий между «стравщиками» и их сменщиками привело к тому, что татарам удалось на плечах отступающих ворваться в русский обоз и тем самым добиться победы в сражении. Во всяком случае, только так можно трактовать фразу из победного «сеунча» Девлет-Гирея в Стамбул: «Была великая битва и яростная схватка. Нечестивцы (русские. – В. П.) не смогли выдержать удар. Они отступили и побежали к своему табору. Воины ислама прорвались в табор (русских. – В. П.) за врагами»[355]. Годом позже татарский Дивей-мурза, главный советник Девлет-Гирея («дума царева») и его правая рука на поле боя, прикрывая во главе своих нукеров отход конных татарских «сотен» («своих татар стал отводити»), замешкался и попал под удар внезапно контратаковавших русских ратников и попал в плен[356]. Если же смена сотен и полков осуществлялась в должном порядке, то противник мог получить крайне неприятный сюрприз. Так, 28 июля 1572 г. русский Передовой полк князей А. П. Хованского и Д. И. Хворостинина, усиленный наемными «немцами» ротмистра Ю. Фаренсбаха, «пришел на крымской на сторожевой полк, да с ними учял дело делати с немцы и с стрельцы и со многими дворяны и з детьми боярскими и з бояръскими людми, да мчял крымъской сторожевой полк до царева полку»[357]. Когда же хан, обеспокоенный вестями о поражении своих людей, бросил в бой резервы, русские воеводы повели своих ратников назад и навели преследующих татар на изготовившихся к бою стрельцов и наряд, укрытых за стенами гуляй-города. «И в те поры из-за гуляя князь Михаило Воротынской велел стрельцем ис пищалей стреляти по татарским полком, а пушкарем из большово снаряду ис пушек стреляти. И на том бою многих безчисленно нагайских и крымъских тотар побили», – сообщал неизвестный русский книжник[358]. Нечто подобное произошло и под Добрыничами зимой 1605 г., когда конница Лжедмитрия I, опрокинув конницу русскую, доскакав до русского обоза, неожиданно для себя натолкнулась на засевших за набитыми сеном санями стрельцов. Одновременный залп «полковой» артиллерии и стрелецких пищалей ошеломил неприятелей и обратил их в бегство, русская конница опомнилась, собралась с духом и кинулась преследовать хоругви самозванца «добрых две мили, убивая всех, кого настигала, так что всю дорогу помостили трупами»[359].
«Травля» могла длиться весь световой день, как, к примеру, в июле 1591 г., когда крымский «царь» «пришол к Москве на третьем часу дни и к обозу приступал со всеми людми. И государя царя и великого князя Федора Ивановича Всеа Русии бояре и воеводы князь Федор Иванович Мстисловской и конюшей и боярин и дворовой воевода Борис Федорович Годунов и все бояре и воеводы с крымским царем Казы-Гиреем и с царевичи, и с мурзы, и со всеми крымскими людми, и с нагайскими людми, сшедчися полки, билися весь день с утра и до вечера и из наряду по них стреляли»[360]. Воеводы не торопились выводить из обоза в поле полки, не выяснив «допряма» намерений противника и опасаясь какой-либо хитрой каверзы с его стороны. И если схватка носила нерешительный характер, то «травля» могла повториться снова и снова – как это было при Молодях, где русские и татары «травилися» 29 июля, затем 31 июля и 1 августа. Если же нет, то тогда ею могло все и закончиться, как это было в мае 1591 г., когда, увидев, что русские намерены продолжать бой, хан и его воеводы решили, что продолжать «дело» дальше не имеет смысла. Признаков того, что неприятель вот-вот дрогнет и обратится в бегство, не было (да и быть не могло – как-никак, но «отступать некуда, позади Москва»), русские позиции с наскока не возьмешь, а превосходство государева войска в артиллерии и огнестрельном оружии было подавляющим и грозило серьезными потерями при переходе от «травли» к решительному штурму гуляй-города и коша. Итог – в ночь татары обратились в поспешное отступление, «вдали плещи»