[383]), приступали к осадным работам. Из заранее заготовленных и подручных материалов (отсюда и обыкновение осажденных сжигать городской посад, с тем чтобы лишить осаждающих строительных материалов и топлива) ратные возводили контрвалационную линию («град против града») из туров[384] для того, чтобы воспрепятствовать вылазкам осажденных (оборона крепостей, как видно из обоих описаний, была активной). Если же периметр осажденного города и крепости был слишком велик, то войско ограничивалось постройкой нескольких укрепленных лагерей, промежутки между которыми патрулировались конными и пешими заставами и патрулями-сторожами. Одновременно мастеровые под руководством «мудрых градоемцев» готовили всякую «градоемную снасть» – те же осадные башни-туры, которые должны были быть придвинуты к городским валам, большие щиты, за которыми могли бы укрываться ратники, идущие на штурм, лестницы и пр., в том числе и так называемый «примет» – разного рода материалы (дерево, солома, хворост и пр.), посредством которых можно было бы засыпать рвы и поджечь городские башни и городни (участки стен по валу).
Чтобы ускорить взятие города, осаждающие стремились перекрыть доступ осажденным к воде, и пока одна часть войска занималась осадными работами, другая заготавливала фураж и провиант, параллельно опустошая окрестности. Тем самым не только пополнялись торока, вьюки и возы в кошу (причем, согласно «Закону судному людем», взятая добыча делилась из расчета 1/6 князю, а остальное все шло воинам, причем на свою долю могли рассчитывать и те, кто оставался в то время в лагере[385]), но и зрелищем разоряемой и опустошаемой округи в уныние и «тугу» приводились осажденные, которые, наблюдая за всем этим и не получая помощи, рано или поздно должны были пасть духом.
Атака планировалась в направлении городских ворот и прилегающих к ним башен и городней – здесь, где сплошной дерево-земляной вал был прорезан проездом в город, фортификация его была слабее и осаждающие могли рассчитывать сломить оборону защитников города и ворваться внутрь. Судя по всему, именно здесь и применялись пресловутые «пороки» (стенобитные орудия-камнеметы), а со 2-й четверти XV в. их постепенно вытесняют первые артиллерийские орудия – так, в 1426 г. великий князь Литовский Витовт осаждал псковский пригород Воронач, «пушками шибая и пороками»[386]. Впрочем, переоценивать эффективность ранней осадной артиллерии не стоит. Каменные ядра, пусть даже и большого калибра, были не слишком эффективны против традиционной русской дерево-земляной фортификации. Что с того, что она, осадная артиллерия, снесла бы стоящие поверх вала башни-стрельницы или стены-городни, если сам вал оставался бы практически неповрежденным? Да и сами пушки были еще достаточно несовершенны и даже порой опасны не столько для осажденных, сколько для самих осаждающих. Характерный пример – в 1428 г. Витовт пошел было войной на Великий Новгород, взяв с собой немалый наряд, «и пушки и тюфяки и пищали», но застрял под новгородским «пригородом» Порховом. Среди прочих Витовтовых «съсудов градобийных» была и «пушка велика велми, Галка именем». Пушку эту, по сообщению русского книжника, везли «на сороце конех от утра до обеда, а от обеда до полудни на иных сороце конех, а до вечера на иных сороце конех». Немецкий мастер Николай, отливший «Галку» и управлявший ею, похвалялся пред князем, что он «не токмо же княже, сею пушкою стрелницу разобью, но и церковь Святого Николы каменую в граде раздражу». И ведь исполнил пушкарь свое обещание – пущенное «Галкой» ядро действительно снесло башню-стрельницу, пробило насквозь церковь Святого Николы и, сохранив немалую убойную силу, пролетело через Порховский кремль, сбило парапет на другой стороне стены Порховского кремля и угодило в лагерь литовских войск, побив немало ратных и коней княжеских. Однако сам пушкарь не успел порадоваться своей меткости – первый выстрел «Галки» оказался и последним, ее разорвало, а самого мастера «расторгну и размета невидимо где, яко ничтоже обретеся его нигдеже никогда-же, ни тела, ни кости, точию полкабата (полкафтана. – В. П.) его остася…»[387]. Справедливости ради отметим, что и этого единственного выстрела оказалось достаточно, чтобы порховчане поспешили откупиться от Витовта богатым выкупом в 5 тыс. рублей (еще столько же добавили новгородцы, и новгородский архиепископ от себя дал еще 1 тыс. на выкуп пленников – итого в сумме вышло 11 тыс. рублей. Неплохая цена одного выстрела!).
Вот и выходит, что даже введение в повседневный военный оборот осадной артиллерии не слишком изменило ход событий во время осад. Если городские фортификации были крепки, а дух защитников силен, то оставалось надеяться только на счастливый случай или же брать «град» измором, раз за разом приходя под него, опустошая окрестности и демонстрируя горожанам и гарнизону осажденной крепости свою непреклонную решимость так или иначе, но взять желанный приз. Именно так и взял Витовт Смоленск в 1404 г. Осадив с большой ратью город, он стоял под ним семь недель до самой Пасхи (в тот год она пришлась на 5 апреля ст. ст.), «колико бився и тружався, и пушкамы бив». Но, несмотря на все усилия, он был вынужден уйти ни с чем, лишь «по зажитьем и по волостем Смоленьскым много зла учинил», потому как «град бо Смоленск крепок бе велми»[388]. Однако спустя несколько месяцев Витовт вернулся под Смоленск и в июне того же года взял его, воспользовавшись тем, что смоленского князя в городе не было, а «гражане же не могуще терпити гладо во граде, изнеможением и от всякия истомы», то есть попросту измором и опираясь на своих доброхотов в осажденном городе[389].
Прошло столетие, а ситуация не переменилась – для того чтобы овладеть все тем же Смоленском, московским великими князьям Ивану III и его сыну Василию III пришлось организовать четыре похода на город, потребовавших серьезных усилий всего Русского государства. Впрочем, это и неудивительно – дошедшие до наших дней свидетельства современников описывают Смоленск начала XVI в. как весьма мощную крепость. Так, С. Гурский, секретарь королевы Боны, второй жены великого князя Литовского и короля Польского Сигизмунда I, сообщал, что город – неприступная крепость «благодаря самой реке, болотам, а также человеческому искусству, стенам из дубовых бревен, сложенных срубом в виде четырехугольников, набитых глиной изнутри и обмазанных ею снаружи; окружена она рвом и столь высоким валом, что едва видны верхушки зданий, а сами укрепления не могут быть разбиты ни огнем пушек, ни таранами, и невозможно устроить под них подкопы, чтобы разрушить или сжечь с помощью мин, огня или серы»[390]. Примерно о том же писал и анонимный немецкий автор. По его словам, «крепость не имела каменной стены, но только была окружена дубовыми загородками, наполненными очень толсто для сопротивления камнями и землею; через эти перегородки не проникло ни одно ядро»[391].
Смоленская эпопея Ивана III и Василия III развивалась следующим образом. В начале августа 1502 г. передовые отряды немалой русской рати во главе с сыном Ивана III Дмитрием Жилкой подступили к Смоленску, а к концу месяца с подходом главных сил и «наряда» обложение города было завершено. А дальше события развивались по описанному прежде сценарию. Пока основная часть рати, по сообщению литовской «Хроники Быховца», «город Смоленск мало не весь пушками обложивши, и день и ночь безпрестанно его добывали, и за великими турами, насыпаючи песком и землею, невымовныя штурмы на него чинили»[392], летучие отряды русской конницы «ходили да землю (литовскую. – В. П.) воевали: город… Оршу изгонили и выграбили и волости все и за Мстиславль по Березыню и по Видбеск (Витебск. – В. П.) и по Двину выграбили и выжгли и людей в полон ввели, а Витебска посады пожгли…»[393]. Однако смоляне, несмотря на постоянный обстрел из русской артиллерии, «сидели крепко», а начавшаяся осень и распутица серьезно затруднили снабжение русской рати. Все, что можно было съесть или сжечь в смоленской округе, за несколько недель «стояния» под Смоленском было съедено и сожжено, а подвоз по раскисшим от непрерывных дождей дорогам превратился практически в неразрешимую проблему. 16 сентября Дмитрий Жилка бросил свои полки на штурм смоленских валов, но атака была отбита с серьезными потерями, и на следующий день осада была снята, и русские начали медленное отступление, утешаясь тем, что за время осады они «граду учиниша зла много и людей под градом побиша много, а волости и села повоеваша и пограбиша и пожгоша и полону выведоша множество бесчисленно»[394].
Учтя печальный опыт летне-осенней кампании 1502 г., Василий III поздней осенью 1512 г. предпринял свой оказавший первым, но не последним поход на Смоленск. И снова наперед главных сил к Смоленску была отправлена «лехкая» рать, блокировавшая город и прервавшая его сообщение с внешним миром, а за ней, спустя месяц, в конце декабря, по установившемуся санному пути – и сам великий князь с немалым войском и немалым же «нарядом». В ходе последовавших осадных работ были возведены батареи на обоих берегах Днепра, с которых начался обстрел города, и под прикрытием туров осаждавшие начали приближаться ко рву и валам Смоленска. Смоляне упорствовали в своем нежелании открыть ворота великому князю, и Василий II решил ускорить ход событий, кликнув охотников попытать счастья в штурме. В конце января, по сообщению псковских летописей, «князь велики даше псковским пищальником, Хороузе сотнику с товарыщи три бочки меду и три бочки пива, и напившися полезоша к городу, и иных городов пищальники, а посоха понесоша примет». Штурм охотниками был предпринят в полночь, после того, как на протяжении всего дня артиллерия великого князя палила по городу (еще одна любопытная деталь ведения осады!). Однако предпринятая атака не имела успеха – осажденные ждали атакующих «и много под городом пищальников и посохи прибили, а псковских пищальников много же побиша, зане же оны пьяны лезли»