Что же касается метательного оружия, то здесь, конечно, главенствовал безраздельно лук. Арбалеты если и применялись, то в весьма ограниченных количествах (хотя, если верить летописной повести об осаде Москвы Тохтамышем в 1382 г., москвичи активно использовали «самострелы», а один из них, некий «соуконник, именем Адам», поразил «стрелой самострельной» некоего знатного татарина[443]. Примечательно, но имя этого «гражанина» и его «профессия» позволяют предположить, что он не коренной москвич, а «немец»). Немногочисленные находки русских средневековых луков и их фрагментов позволяют тем не менее с уверенностью утверждать, что конструктивно они относились к сложным, композитным, склеенным из нескольких сортов дерева, обмотанных при этом вываренной берестой и с усилением из сухожилий, костяных и роговых накладок[444]. Что же касается стрел, то, как отмечал известный отечественный археолог-оружиевед О. В. Двуреченский, «для XIV–XV веков характерно преобладание универсальных наконечников, они составляют 50 % при значительном количестве бронебойных, до трети от общего числа (35 %), и при незначительном количестве рассекающих (10 %)…»[445].
Определившись с тем, чем был вооружен русский воин конца XIV в., накануне пресловутой «ориентализации», посмотрим, как переменился комплекс его вооружения спустя 100–150 лет. Ведь если судить по описаниям иностранцев и актовым материалам, а также редким археологическим находкам, то в общих чертах новый русский «ориентализированный» оружейный комплекс можно считать сформировавшимся уже в 1-й трети XVI в., если не раньше, в последней четверти XV столетия. К середине же XVI в. он приобрел свой «классический» восточный вид, радикально отличаясь от привычного для европейцев вида – на Западе эволюция доспеха в позднем Средневековье привела к появлению сплошного «белого» доспеха, тогда как в Русской земле кольчатые и кольчато-пластинчатые доспехи победили все остальные.
Для начала приведем несколько ставших хрестоматийными описаний внешнего облика русского воина того времени, которые оставили иностранные наблюдатели. Пожалуй, едва ли не самым известным из них является то, что было оставлено имперским дипломатом С. Герберштейном. Его стоит, пожалуй, привести целиком, поскольку влияние Герберштейновых «Записок о Московии» на всю последующую европейскую Rossica, без преувеличения, просто огромно. По существу, барон задал тон для всех последующих описаний загадочной Московии и ее обитателей, и прочие европейские писатели так или иначе, но ориентировались на созданные Герберштейном образы.
Итак, как же описывал имперский посол русского воина (конного, конечно же, поскольку, как уже было отмечено прежде, по его мнению, московиты недооценивали пехоту) и комплекс его вооружения? По словам барона, «лошади у них (русских. – В. П.) маленькие, холощеные, не подкованы; узда самая легкая; седла приспособлены с таким расчетом, что всадники могут безо всякого труда поворачиваться во все стороны и стрелять из лука. Сидя на лошади, они так подтягивают ноги, что совсем не способны выдержать достаточно сильного удара [копья или стрелы]. К шпорам прибегают весьма немногие, а большинство пользуется плеткой, которая всегда висит на мизинце правой руки, так что в любой момент, когда нужно, они могут схватить ее и пустить в ход, а если дело опять дойдет до оружия, то они оставляют плетку и она свободно свисает с руки.
Обыкновенное их оружие – лук, стрелы, топор и палка [наподобие (римского) цеста (coestus)], которая по-русски называется кистень (kesteni), а по-польски – бассалык (bassalick). Саблю употребляют те, кто [познатнее и] побогаче. Продолговатые кинжалы, висящие, как ножи, спрятаны в ножнах до такой степени глубоко, что с трудом можно добраться до верхней части рукояти и схватить ее в случае надобности. Далее, повод узды у них в употреблении длинный, с дырочкой на конце; они привязывают его к [одному из] пальцев левой руки, чтобы можно было схватить лук и, натянув его, выстрелить (не выпуская повода). Хотя они держат в руках узду, лук, саблю, стрелу и плеть одновременно, однако ловко и без всякого затруднения умеют пользоваться ими.
Некоторые из более знатных носят панцирь, латы, сделанные искусно, как будто из чешуи, и наручи; весьма у немногих есть шлем [заостренный кверху наподобие пирамиды].
Некоторые носят шелковое платье, подбитое войлоком, для защиты от всяких ударов; употребляют они и копья…»[446].
Любопытным представляется сравнить это описание с теми, которые были записаны в конце XV – начале XVI в. в Европе со слов русских дипломатов. Так, в 1486 г. в канцелярии миланского герцога Сфорца со слов русского посланника грека Георга Перкамоты был записан рассказ о таинственной Московии, в котором, помимо всего прочего, сказано было и о внешнем облике русских воинов. Согласно записи, всадники московитов на войне пользуются копьями, луками и кривыми мечами (scimitarra), а для защиты используют они легкие панцири наподобие тех, что применяют воины султана[447].
Спустя сорок лет (и на что стоит обратить внимание, независимо от Герберштейна), Павел Иовий, епископ Ночерский, творчески переработав рассказ русского дипломата Дмитрия Герасимова, побывавшего в 1525–1526 гг. в Риме с посланием от Василия III к папе Клименту VII, поведал своим читателям о вооружении воинов-московитов. По его словам, всадники московского государя вооружены копьями, железными булавами и луками, а некоторые сверх того – еще и кривыми мечами (любопытно, что Иовий для этого в тексте применил выражение falcate sunt gladii). От неприятелей они, продолжал далее итальянский гуманист, защищались щитами, круглыми, как у турок, или сложной угловатой (angularibus) формы наподобие греческих (судя по всему, Иовий имел в виду балканские «гусарские» щиты характерного вида), а также панцирями (lorica) и «пирамидальными» (pyramidal) шлемами[448]. О том, что большая часть конницы московского великого князя – лучники, писал в своем «Доношении» и имперский же посол Ф. да Колло, побывавший в Москве на завершающем этапе первой Смоленской войны 1512–1522 гг.[449]
Пожалуй, этих описаний будет достаточно, потому как более поздние из них так или иначе, но испытали влияние «Записок о Московии» С. Герберштейна за редким исключением. К числу таких исключений принадлежит, пожалуй, французский авантюрист Ж. Маржерет, который, похоже, обошелся без «Записок о Московии», описывая московскую конницу. По его словам, «знатные воины должны иметь кольчугу, шлем, копье, лук и стрелу, хорошую лошадь, как и каждый из слуг; прочие должны иметь пригодных лошадей, лук, стрелы и саблю, как и их слуги»[450].
Но вот что любопытно – как уже было отмечено прежде, обычно «ориентализацию» связывают с татарской (конкретнее – с крымской) угрозой, однако, как следует из этих описаний, перевооружение русской конницы на «ориентализированный» («западноазиатский» или «османо-мамлюкский» по классификации, предложенной Л. А. Бобровым[451]) комплекс наступательного и оборонительного вооружения произошел еще до того, как Крым стал если не самым главным, то одним из важнейших врагов Русского государства. И что не менее любопытно – правдивость этих описаний подтверждается русскими актовыми материалами.
Главная и наиболее, пожалуй, характерная черта этого «западноазиатского» доспешного комплекса – это безусловное доминирование кольчатых и кольчато-пластинчатых доспехов и практически вытеснение ламеллярных. И если обратиться к духовным грамотам, что оставляли дети боярские времен Василия III и первой половины правления Ивана Грозного, «идучи на великого князя службу» или готовясь предстать перед Создателем, то перед нами предстает интересная картина. Перечень доспехов, что встречаются на страницах духовных грамот, достаточно разнообразен, включая в себя как разнообразные кольчато-пластинчатые («пансыри», «юмшаны», они же «юшманы», «бехтерцы» и «кольчюги») и мягкие («тегиляи») доспехи, которые усиливались зерцалами. Руки и ноги защищались наручами, бутурлыками и «наколенками», а голова воина – защитными наголовьями («шеломы» и «шапки», железные и «мисюрские»).
Самым распространенным видом доспеха, если судить по текстам духовных грамот, был пансырь. В просмотренных нами более чем шестидесяти духовных грамотах конца XV – начала 80-х гг. XVI в. упоминания о пансырях встречаются 15 раз, тогда как бехтерцы названы пять раз, юшманы упомянуты четыре раза, дважды – кольчуги и столько же – зерцала. Мягкий стеганый доспех, знаменитый тегиляй, встречается в духовных грамотах девять раз. Из 18 упоминаний о защитных наголовьях 15 принадлежит шеломам, а в остальных случаях речь идет о «шапках» («мисюрских» и «саженых»). Наконец, в шести духовных говорится о наручах, в пяти – о наколенниках и в двух – о бутурлыках[452].
От духовных грамот обратимся к разрядной делопроизводственной документации. В нашем распоряжении есть уникальный (без преувеличения) документ – так называемая «Боярская книга», датируемая 1556 г. и представляющая собой, по словам историка А. В. Антонова, «отрывок книги раздачи денежного жалования выборным служилым людям разных городов, составлявших государев полк»[453]. Собранные в этой «книге» данные на почти две сотни детей боярских позволяют составить достаточно четкое представление об «оружности и збруйности» верхнего слоя московских служилых людей в середине XVI в. Приведем несколько записей из этого документа, характеризующих доспешный комплекс зажиточног