о сына боярского. Например, о Никифоре Федорове сыне Вышеславцеве сказано, что «в Серпуховском смотре Микифор сам на аргамаке в доспесе в юмшане и в шеломе, а на верх доспеха приволока бархатна». Люди же его были снаряжены, согласно «Боярской книге», следующим образом – «за ним 3 (ч) в пансырех да (ч) в бехтерце, с рогатиною, да 5 (ч) в тегиляех в толстых, 3 (ч) с рогатинами, а четвертой с копьем, одни из них в шеломе, а на шти (ч) шапки медяны…». Никита Васильев сын Попадьина Квашнин явился на смотр «в пансыре с наручми и с наколенки». Степан Федоров сын Нагаев на смотре был «на коне в пансыре и в шеломе», а люди его, соответственно, «одни в колчюге, шапка на нем турская, 3 в тегиляях, на 2 шапки железные, на третьем бумажная»[454].
Если же обобщить данные по «збруйности» в целом, то выходит следующая картина: 127 детей боярских привели с собой на смотр 687 послужильцев (без учета кошевых слуг), снаряженных следующим образом. Шеломы имели 43 сына боярских и 118 их послужильцев, шапки – соответственно 9 и 8, шапки железные – 8 и 67, медные были у 51 послужильца и еще 2 носили шапки «бумажные» (надо полагать, стеганые). «Доспех» (в том числе «полный», под которым, похоже, подразумевался как корпусной доспех, так и защита ног и рук – правда, в «полном доспесе» на смотр выехало только 3 сына боярских, как, например, Иван Иванов сын Кобылин Мокшеев, «в полном доспесе, в юмъшане, и в шеломе, и в наручах, и в на-коленках»[455]) имели 82 сына боярских и 293 их послужильца. К сожалению, из кратких записей к книге неясно, что же представлял собой «доспех» (за очень редким исключением, когда подьячий конкретизировал тип доспеха – как в случае с Никифором Вышеславцевым). Кольчуга упоминается только один раз, и то в ней был послужилец Степана Нагаева), бехтерцы – соответственно 4 и 19 раз, зерцало – 1 раз (как и в случае с кольчугой, зерцальный доспех имел послужилец), в юшмане на смотр явились 2 сына боярских, а куяк (бригантина) был у 4 послужильцев. Весьма распространенным типом доспеха был тегиляй – на нем предстали на смотре 6 детей боярских (причем 4 носили его поверх основного доспеха) и 176 послужильцев. Наручи встречаются у 9 детей боярских и у 6 послужильцев, а «наколенки» – у 4 детей боярских[456].
Любопытная картина «збруйности» московских служилых людей предстает из «обидных списков» начала 70-х гг. XVI в. Так, сын боярский Иван Ознобишин вследствие нападения литовцев лишился «пансыря», «пансырь» числился среди прочего отнятого у стрелецкого сотника сына боярского Бориса Назимова, а новгородский сын боярский Никита Ушаков лишился, помимо всего прочего, «юмшана», «пансыря» и «шолома»[457].
Наконец, стоит привести сведения о «домашнем» арсенале царя Бориса Годунова, в котором хранилось 87 шеломов (в том числе и с наушами), 23 «шапки», 68 пансырей, 17 комплектов зерцальных доспехов, 14 юмшанов, 16 бехтерцов, 3 комплекта лат с 2 оплечьями (все импортные, литовские и немецкие), 4 пары наручей и сотня кольчуг[458].
Безусловно, представленные выборки не являются абсолютно репрезентативными, но определенные закономерности все же прослеживаются. Прежде всего бросается в глаза абсолютное преобладание кольчато-пластинчатых доспехов разных типов – от кольчуг и пансырей с байда-нами (различавшимися друг от друга типом колец, из которых составлялся доспех, и способом их соединения) до бехтерцов и юмшанов (различавшихся размерами пластин). Прочие виды доспехов, такие как калантари (если верить неизвестному автору «Казанской истории», в позолоченный калантарь облачился царь Иван IV в день решающего штурма Казани, да и то только согласно одному из списков повести[459]), куяки и иные, практически вышли из обихода.
Другая особенность – широкое распространение импортных доспехов, в особенности произведенных восточными мастерами (Северный Кавказ, Иран и, вероятно, Средняя Азия), хотя встречаются и ввезенные из Западной Европы кольчатые доспехи (пансыри «немецкие» и «меделянские», то есть североитальянской работы). Заметим, что доспехов «московской работы» также было немало, хотя, похоже, они использовались по большей части воинами победнее, тогда как импортный доспех имел статусный характер, подчеркивая отнюдь не обычное положение его хозяина. Впрочем, нет правил без исключений – доспехи московской работы высоко ценились теми же ногаями. Тамошние «князья» и мирзы постоянно выпрашивали у московских государей в подарок «пансырь доброй с наручи, и с наколенки, и с рукавицами, и с тягиляем, и с шеломом»[460].
Перемены претерпевают и защитные наголовья. Долгое время среди них доминировали «шеломы», характерным примером которых может служить знаменитый шелом царя Ивана Грозного (впрочем, относительно его происхождения и принадлежности давно идут споры). Однако, похоже, во 2-й половине века их постепенно начинают теснить «шапки» и «шишаки», отличавшиеся от шеломов своей конструкцией. Шапка и шишак имели, в отличие от шеломов, не сфероконический вид с сильно вытянутой кверху тульей и навершием-яловцом, а полусферический. При этом шапки не имели навершия, тогда как у шишаков небольшое навершие присутствовало[461]. Любопытно сравнить сведения, что дает нам коломенская десятня 1577 г. относительно вооруженности дворян и их послужильцев защитными наголовьями, с теми, что сообщает «Боярская книга», составленная двумя десятилетиями ранее. Согласно десятне, 283 сына боярских-коломнича вывели на смотр 127 своих послужильцев, при этом шеломы были у 77 детей боярских и 10 послужильцев, тогда как железные шапки – соответственно у 83 и 88[462]. Отметим также, что, судя по актовым материалам, иные образцы защитных наголовий, «мисюрские шапки» и прилбицы, встречались существенно реже, чем шеломы и «шапки» и, что называется, погоды не делали. Любопытно, но распределение доспехов и защитных наголовий среди как самих коломенских детей боярских, так и их послужильцев подтверждает наблюдения Ж. Маржерета, которые были процитированы выше.
Кстати, о качестве защитного вооружения. Князь Андрей Курбский, вспоминая о своем участии в осаде и взятии Казани в 1552 г., писал спустя много лет, как он, оказавшись в гуще рукопашной схватки, был сбит на землю и потерял сознание. «Очкнувжеся уже потом, – продолжал князь, – аки по мале године, аки над мертвецом, плачющим и рыдающим двема слугам моим надо мною стоящим и другим двема воином царским», которые посчитали князя убитым в сече. Однако, вопреки всему, князь, хотя и был изранен («многими ранами учащенна»), однако же остался жив, «понеже на мне збройка была праотеческая, зело крепка»[463].
Стоит заметить, что производство броней и шеломов на Руси в те времена представляло собой развитое ремесло с разделением труда между мастерами, специализировавшимися на изготовлении отдельных элементов доспеха. Так, в датированном 1573 г. списке мастеров, трудившихся в Бронном приказе при государевом дворе, числились «проволочные мастера» (4 человека), «тянувшие» проволоку для кольчато-пластинчатых доспехов, 4 шеломника, 14 пан-сырников (которые как раз и делали кольчуги, байданы и пансыри) и 7 юмшанников (и еще один мастер, ковавший доски для юмшанов), не считая тех, кто делал черновую работу или доводил готовые доспехи до совершенства, отделывая их[464].
И прежде чем продолжить наш рассказ об оружии русских воинов, несколько слов о щитах. Как уже было отмечено выше, Павел Иовий со слов Дмитрия Герасимова записал, что московитские воины используют два типа щитов – круглые и «греческие». Это утверждение как будто противоречит широко распространенному мнению, что московиты «классической» эпохи щитов не использовали. С одной стороны, это так. Если взять духовные грамоты, то в них «турские» щиты упоминаются трижды, и во всех случаях эти духовные грамоты составлены представителями титулованной знати[465]. Точно так же, если глянуть опись имущества царя Бориса Годунова, в ней мы найдем упоминание о щитах, богато украшенных, – один железный, другой «турской» железный, а третий – бухарский[466].
По всему выходит, что щит потерял свое прежнее значение, оставаясь статусным оружием. Вместе с тем ряд фактов позволяют усомниться в том, что щит совсем уж вышел из обихода. Во всяком случае, в 1568 г. немецкий гравер М. Цюндт по рисунку, сделанному с натуры Г. Адельгаузером, сделал гравюру, изображающую встречу русского посольства в Гродно в 1567 г., изобразив на нем, среди прочих московитов, нескольких всадников, вооруженных копьями и характерной формы «гусарскими» щитами. Памятуя же о том, что характерный «литовский» набор вооружения конного воина («съ кожъдыхъ осми служобъ людей ставити пахолка на добромъ кони во зброи з древомъ, съ прапоромъ, на которомъ бы былъ панъцеръ, прылъбица, мечъ, або кордъ, сукня цветная, павеза и остроги две…»[467]) бытовал в конце XV – начале XVI в. на той же Северщине и Смоленщине, вошедших при Иване III и Василии III в состав Русского государства, то вполне можно предположить, что в служилых «городах» по «литовской» «украйне» «гусарские» щиты вполне могли бытовать и много позднее после того, как Москва наложила свою руку на эти земли. И эти самые смоляне могли сопровождать посольство Ф. И. Колычева в Гродно, не говоря уже о том, что, к примеру, в так называемой «Дворовой тетради» записана «литва» и «литва дворовая». В Переяславле ее было 8 человек, в Ростове – 15, в Ярославле – 12, в Романове – 9, в Костроме – 32, в Юрьеве – 18, в Суздале – 2, во Владимире – 15, в Муроме – 12, в Серпухове – 3, в Можайске – 40 и в Медыни – 78 человек