Массивность и «грубость» (в оригинале использовано слово unartificially) ствола стрелецкой пищали, о которых писал Флетчер, были обусловлены особенностями технологии изготовления ружейных стволов. Сперва из железной крицы выковывалась металлическая пластина толщиной 7–8 мм, которая затем свертывалась по всей длине вокруг оправки нужной формы (круглой или полигональной – помним о полигональных стволах), и полученная трубка тщательно проваривалась и проковывалась. При этом получившаяся заготовка ствола несколько удлинялась, и для придания ей нужной длины ее концы разогревали добела и ударяли (осаживали) о наковальню. В результате заготовка укорачивалась, а на ее концах образовывались характерные утолщения, предохранявшие ствол от разрыва при выстреле[624]. Полученная заготовка («гладкая» или круглая в сечении, «грановитая» или же частью «гладкая», частью «грановитая») отправлялась потом на окончательную отделку и доводку.
Стволы ружей 2-й половины XVI в. и в особенности конца столетия по сравнению с 1-й его половиной за счет совершенствования технологии их изготовления стали длиннее и не так массивны, как прежде[625]. Так, во 2-й половине XVI в. на смену запиравшей тыльную часть ствола казенной пробке окончательно пришел казенный винт, использование которого позволяло сохранить цилиндричность и правильность зарядной каморы пищали. К концу XVI – началу XVII в., судя по всему, сложилась в общих чертах и система разделения труда при изготовлении ручного огнестрельного оружия. Раньше мастер изготавливал все необходимые детали пищали и затем собирал ее (в списке государева двора, датированном 1573 г., есть два мастера самопальных пищалей, «немчин» Михалко Семенов, Карпик Иванов и, судя по имени, еще один «немчин» Ганус Петров[626]), то теперь ее важнейшие составные элементы, ствол, замок и ложа, делались по отдельности разными ремесленниками. Во всяком случае, в царской грамоте 1622 г. упоминаются «тульские казенные самопальные мастера, ствольники и замошники», а в 1640 г. в царской же грамоте говорилось о «тульских самопальных ствольных и замошных и станошных мастерах»[627].
Разделение производства было вызвано, очевидно, не в последнюю очередь совершенствованием как самого ручного огнестрельного оружия, так и его важнейших составных элементов. Это коснулось не только самого ствола, но и ложи (в описи оружия, хранившегося в оружейной палате Кирилло-Белозерского монастыря 1668 г., названы пищали с прикладами «казачьими», «русскими», «карельскими» и «польскими», сделанные из дуба, ясеня, березы и рябины[628]), и в особенности замка. Отечественный оружиевед Е. В. Мышковский отмечал, характеризуя конструктивные особенности ружейных замков, освоенных в производстве русскими оружейниками 2-й половины XVI – начала XVII в., что «служилые люди из русских поместных войск вооружались самостоятельно, сообразуясь со своими вкусами (и добавим от себя – финансовыми возможностями. – В. П.), поэтому на вооружении в XVII в. (и в предыдущем столетии тоже. – В. П.) было много самых разнообразных ружей: русского изготовления, трофейных, закупленных правительством за границей»[629]. Как следствие, в конце XVI – начале XVII в. русские мастера-оружейники и «замошники» получили возможность ознакомиться с разными видами ружейных и пистолетных замков.
На протяжении большей части XVI в. излюбленным замком русских мастеров-оружейников был фитильный, характерным элементом которого был изогнутый курок S-образного вида, в котором закреплялся фитиль – «жагра» (отсюда встречающийся иногда в описях оружия термин – «жагорная пищаль»). Такой замок был простым в изготовлении, дешевым (даже неисправные кремневые замки из имущества боярина Никиты Романова были оценены в 5 алтын каждый, тогда как «замок жагра неметцкая» – всего лишь в 6 денег, то есть в алтын[630]) и обеспечивал надежное воспламенение пороха на зарядной полке пищали и выстрел при условии, что порох не отсыреет и фитиль будет тлеющим. Так, из-за сырой погоды, не позволявшей русским использовать свое превосходство в огнестрельном оружии, в том числе и ручном, была сорвана осада Казани в феврале 1550 г.[631]
Однако во 2-й половине XVI в. его начинают постепенно теснить, и чем ближе к концу века, тем сильнее, новые типы замков, колесцовые и кремнево-ударные. Любопытная деталь – на декабрьском 1557 г. смотре московских стрельцов они выступали перед государем с фитильными пищалями, а в 1581 г., во время осады Пскова королем Стефаном Баторием и его армией, часть стрельцов псковского гарнизона уже была вооружена «долгими самопалами»[632]. При этом автор «Повести о прихожении Стефана Батория на град Псков», участник обороны города, четко различает «ручницы» и «самопалы». Отметим также, что Станислав Немоевский, наблюдавший воочию московских стрельцов в первые годы XVII в., в своем дневнике отмечал, что они получают от казны только ствол своей «рушницы» с замком, аналогичным тому, что есть на «шкоцких рушницах» (буквально «jakie bywaja u szockich rusznic»)[633]. Его свидетельство также подтверждает тезис о распространении в русской пехоте на рубеже XVI и XVII вв. оружия с кремнево-ударными замками.
Новые образцы ручного огнестрельного оружия, оснащенные иными, чем фитильные, замками, получили на Руси характерное прозвище – «самопалы» (вариант – «санопалы»). Отечественный оружиевед Л. И. Тарасюк, проанализировав письменные свидетельства русских источников, отмечал, что «термин «самопал» возник как обозначение ручного огнестрельного оружия с искровыми механизмами автоматического воспламенения и применялся в XVI–XVII вв. только по отношению к оружию с колесцовыми и кремнево-ударными замками»[634].
Колесцовый замок, получивший на первых порах на Руси характерное прозвище «ливонский» (которое намекало на место первого знакомства русских с ним) был одним из них, и не самым распространенным, так как он был сложен и дорог в изготовлении и менее надежен, чем фитильный замок. Более простым и дешевым и, как результат, более распространенным стал кремнево-ударный замок, точнее, замки, поскольку к началу XVII в. было разработано несколько вариантов такого замка, различавшихся своим устройством. В актовых материалах и описях конца XVI – начала XVII в. встречаются упоминания о двух типах кремнево-ударных замков, отличавшихся друг от друга своим устройством – «свицкие» и «шкоцкие» (то есть «шведские» и «шотландские»), которые упоминаются, к примеру, в описях имущества Бориса Годунова и Михайлы Татищева. Другой пример – заказ на 100 затинных пищалей с «свицкими замки», который получили тульские оружейники в январе 1614 г., или заказ на «триста самопалов с замки и с ложи, ствол шести пядей, замки на свитцкое дело», выданный устюженским кузнецам в декабре 1616 г.[635] Из описи оружейной казны Кирилло-Белозерского монастыря следует, что в начале XVII в. использовался также так называемый «карельский» замок, а «свицкие» замки были уже освоены русскими мастерами (и надолго стали, пожалуй, самыми распространенными – вплоть до того, что, по мнению оружиеведа А. Н. Чубинского, в 1-й половине XVII в. стали именоваться «русскими»)[636]. Нельзя также исключить и хождения среди русских служилых людей конца XVI – начала XVII в. и «турецких» замков, которые могли проникнуть на Русь через Крым, Кавказ или Дон.
«Самопалы», как ружья, так и пистолеты, очевидно, во все возрастающих количествах завозились иностранными купцами (англичанами прежде всего, а затем голландцами через Нарву, а затем, после ее утраты, через Архангельск) с конца 50-х гг. XVI в. Немалое их количество было захвачено в ходе боевых действий в Ливонии (о чем свидетельствует, к примеру, название, которое на некоторое время закрепилось за колесцовыми замками – «ливонские»), и к началу 80-х гг. XVI в. они уже не были заморской диковиной и предметом исключительно царского или боярского обихода. Так, если в описи имущества Бориса Годунова упоминаются 6 «самопалов» – 4 «съезжих» (то есть кавалерийских) «самопала» с «ливонскими замками» (под которыми скрываются, как следует из их описания, именно колесцовые замки), самопал съезжий и самопал «турской долгой» с «свискими замками» и еще «аркобуз литовской», также с «ливонским замком», то Михайла же Татищев обзавелся целым арсеналом. В нем числился собственно Михайлов колесцовый «самопал съезжей» ценой в 5 рублей, охотничий «винтованный» самопал, 2 пары немецких «малых самопалов» (очевидно, речь шла о пистолетах) и два самопала, один короткий, другой долгий, оцененные вместе в 3 рубля. Но и это еще не все – в домашнем арсенале Татищева был еще и 21 «люцкой» самопал со «свейскими» и «ливонскими» замками, причем один из них, «великий», был оценен в 40 алтын (то есть в 1 рубль и 20 копеек), а остальные были проданы по 20 алтын за штуку[637]. Примечательно, что 10 татищевских самопалов были отданы безденежно новгородским казакам станицы атамана Кирши Федорова, «которые прибираны в Новегороде для воровского приходу».
Одним словом, к концу XVI в. «самопалы», несмотря на их дороговизну и более сложное устройство по сравнению с фитильными пищалями, довольно быстро распространились не только в русской пехоте, но и в коннице. И нет ничего необычного в завещании сына боярского В. С. Литвинова, который отписал в 1584 г. своему сыну, помимо коня, кольчуги, саадака и сабли, еще и «двое пары короткие неметцкие, да два самопала долгие»