[296] был утвержден японским правительством. На 1904 г. в Японии имелись 28 священников, 8 диаконов, 12 причетников и 151 катехизатор[297]. Если учесть, что наш военный священник окормлял приблизительно 2000 человек, то Японская православная церковь довольно долгое время могла обходиться собственными силами.
Проблемой, возникшей в связи с обеспечением возможности исполнения религиозных обрядов русскими военнопленными, стало отсутствие необходимых мест и предметов для организации богослужения. Из городов, в которых размещались военнопленные, православный храм имелся, например, в Осака. Становление осакской православной общины началось в 1878 г.[298], здесь незадолго до начала войны служил о. Сергий (Сидзуки). Имелся православный молитвенный дом в Сидзуока, Он был построен в 1883 г., через 6 лет после основания православной общины[299]. С 1881 г. действовал и молитвенный дом в Кумамото, но, по-видимому, очень небольшой[300]. В других городах, где размещались русские военнопленные, православных молитвенных домов или церквей, очевидно, не было, но наличие православных церквей и не могло существенным образом повлиять на организацию богослужений для военнопленных, поскольку посещать их военнопленным не разрешала военная администрация[301].
Помещения, отведенные для содержания солдат, не имели специальных мест для богослужения. Вначале сами пленные стремились приспособить для богослужения части своих бараков. Первое такое «место» было оборудовано в Мацуяме. Инициатором его организации стал о. Георгий (Селецкий). В Хаматера организацией места для богослужения занимался рядовой Петр Каширин, ставший затем церковным старостой, в Нагоя – Александр Дмитриевский, сын протоиерея, кончивший курс семинарии, в Сидзуока – подполковник Константин Васильевич Урядов. Всего к весне 1905 г. имелось 22 «места». Вещи, необходимые для организации богослужений, присылала миссия, некоторые предметы изготавливались воспитанницами и персоналом женской школы при миссии – чаще всего вышивались покровы и салфетки, некоторые предметы закупались миссией и самими пленными в складчину. Однако выделяемых мест не хватало, и с оборудованием их тоже возникали заминки.
В начале 1905 г. начинается сооружение отдельных помещений. В Нагоя, в Хигаси-Хонгвадзи, весной 1905 г. при активном участии генерала Александра Викторовича Фока была построена и освящена церковь с иконостасом, началось сооружение церкви и в Ниси-Хон-гвадзи (здесь инициатором был генерал Василий Федорович Белый). В Мацуяма в госпитале тоже устроили церковь. В этих местах инициаторами сооружения церквей были военнопленные, однако и японцы не оставались безучастными. Зимой 1905 г. о. Симеон (Мии) обратился к военному начальству с жалобой на то, что в Хаматера и Тенгачае «общественного богослужения для пленных совершать негде – все помещения тесны для того; просил он начальника приюта наскоро построить отдельное здание для богослужений»[302]. В Тенга-чаи, где в январе 1905 г. находилось около 5000 пленных, строительство здания затянулось, и в канун Пасхи 1905 г. места для служения фактически не было. Зато в Хаматера часовни были освящены уже в марте 1905 г. «Часовни построены во дворах: 1-м, где 3 тысячи пленных, 2-м, где 6 тысяч, и 4-м, где десять тысяч»[303], сооружены они были на пожертвования городских депутатов соседнего города Сакаи. Здания часовен располагались около казарм, за тремя рядами ограды. Они должны были открываться для совершения богослужения, чтобы все молящиеся «видели священнодействие»[304], для этого пол часовен поднимался на несколько ступеней от земли.
Оснащение мест для проведения богослужений необходимыми предметами хотя и вводило миссию в расходы, больших затруднений не вызывало. Лишь однажды о. Николай обеспокоился, что для новых временных церквей может не хватить икон. Сама миссия изготавливала иконы – их писала по присылаемым размерам Ирина Петровна Ямасита[305]. Часть икон – например, в Хаматера – была вывезены самими пленными из Порт-Артура. Кроме того, среди военнопленных оказалось «много просящихся писать иконы. Потому разосланы иконописный материал и инструменты; в Мацуяма – офицеру Инг-лизу, в Сидзуока – офицеру Рейнгардту, в Хаматера, Нарасино, Тое-хаси – нижним чинам»[306]. Для церкви в Хаматера иконы писал Павел Петрович Хаулин. Он оказался талантливым иконописцем и писал даже по заказу о. Николая для миссии «Воскрешение Лазаря».
Таким образом, в конечном итоге, несмотря на все трудности, формально возможность исполнения религиозных обрядов русским пленным была предоставлена, причем сами военнопленные принимали в обеспечении этой возможности деятельное участие. Их инициативность и настойчивость объяснялась, между прочим, не только избытком досуга или ностальгией. Они готовы принять и даже настойчиво просят прислать им священника, даже и японца, закупают вещи для церквей на свой счет, просят в миссии духовных книг и т. д., явно нуждаясь именно в духовном утешении.
Но именно с духовным утешением и возникли главные трудности. Во-первых, японские пастыри вынуждены были прибегать к незнакомым прежде методам работы, например, к коллективной исповеди. Инициатором использования этого опыта был о. Сергий (Судзуки). Он обратился за советом к о. Николаю и получил необходимые рекомендации и литературу. Следом за ним и другие священники стали практиковать коллективную исповедь, однако опыта такого рода не было не только у священников, но и у их паствы. Вопрос о проведении коллективной исповеди для солдат обсуждался на страницах «Вестника военного духовенства» и в 1904, и в 1905 гг., однако рекомендации давались довольно уклончивые – опыт Иоанна Кронштадтского воспринимался неоднозначно, а у полковых священников насущной необходимости в такой практике не было. Кроме того, для полковых священников в России существовали специальные издания с перечнем вопросов к исповеди. Японским же священникам такой литературы не доставало, да и русский язык не все знали в достаточной степени.
Мешали сближению священников с паствой и правила, установленные военным начальством. Иногда это приводило к конфликтам. Например, местные чиновники невзлюбили о. Сергия (Судзуки) и даже требовали «замены его кем-либо другим, более способным к сношению с ними»[307]. Его даже стали называть «кокузоку» (враг отечества). Причина недоразумения крылась в том, что чиновники, обязанные присутствовать на богослужениях, тяготились непонятной им службой, скучали, торопили о. Сергия. Иногда они бывали заняты другими делами, и о. Сергий тщетно дожидался переводчиков на богослужение. Возник конфликт с военной администрацией и у о. Симеона (Мии). Он «имел неосторожность привезти кому-то из Нагоя письмо и передать прямо, без освидетельствования его в правлении»[308], и разговаривал с пленными без участия переводчика. Переводчик – Миямура (Самуил Антонович) – сообщил об этом властям. Во второй половине июля 1905 г. из-за подобного нарушения правил был отстранен от служения о. Алексей (Савабе), ему было запрещено навещать военнопленных.
Наконец, существенной проблемой для священников стали проповеди. Проповедь могла бы не только утешить и успокоить страждущих, но и стать диалогом культур. Однако этого не произошло. Более или менее удачным был опыт о. Сергея (Судзуки), хотя первая проповедь и была не слишком удачной[309], а вот проповеди и отношение к военнопленным о. Павла (Мориты) вызвали даже его ссору с паствой[310] в Фукуцияма. Не слишком удачен был опыт и у других священников. «Я не верил ему»[311], – отмечает в своем дневнике солдат, слушавший проповедь о. Андрея (Метоки). Причин неудач было много: плохое знание русского языка, абсолютное незнание русской культуры и слабое представление о русских национальных традициях, предвзятое отношение к пастве, да и отношение к собственной деятельности. Большинство ограничивалось чтением вслух книг и молитв и полагало, что, помимо формальностей (связанных, например, с праздничными богослужениями), других задач у них нет.
Таким образом, военнопленные, имея возможность исполнять религиозные обряды, оказались лишены именно духовной помощи, в которой нуждались более, чем прежде. Уже с весны 1905 г. в бараках начинаются восстания, причем в иных случаях недовольстве оборачивается и против священников.
Западные христианские миссионеры и русские военнопленные в Японии в 1904–1905 гг
Опубликовано: Россия и Запад: диалог культур. Сборник статей XII международной конференции 28–30 ноября 2007 года. Вып. 14. Ч. II. М.: Центр по изучению взаимодействия культур, 2008. С. 78–88.
Первым христианским миссионером, проповедовавшим в Японии, был иезуит Франциск Ксавье, прибывший 15 августа 1549 г. на о. Кюсю в город Кагосима. Главы крупных феодальных кланов первоначально благожелательно отнеслись к европейским проповедникам, однако уже вскоре – 19 июня 1587 г. – последовал первый запрет на исповедование христианства, и большинство миссионеров спешно покинули Японию, однако не все. Проповедь христианства с большим или меньшим успехом продолжалась до 1614 г., когда Токугава Иэясу издал указ, объявлявший христианство вне закона. В 1639 г., после симабарского восстания, последовал указ о закрытии страны для иностранцев и новый запрет на исповедование Христа.