«Открытие» Японии и заключение «ансейских договоров» 1854– 1858 гг. не сразу открыли дорогу в Японию проповедникам. Однако уже в 1859 г. в Японию прибывают католические проповедники. В Йокогаме начинается строительство постоянной католической церкви. «Протестантские миссионеры далеко отстали от католических; они стали наезжать лишь с 1859 г.»[312], но вскоре в Нагасаки и в Йокогаме были построены первые епископальные церкви. 2 июля 1861 г. в Хакодатэ прибыл миссионер из России – отец Николай (Иван Касаткин).
В 1865 г. в Японии получил распространение китайский перевод книги Генри Уитена «Международное право», сделанный американским миссионером Уитоном Мартином. Согласно взглядам Уитена, Япония должна была относиться к странам «полуцивилизованным», наравне с Турцией, Персией, Сиамом, Китаем и Кореей. Для того, чтобы эти страны воспринимались Европой и Америкой как «цивилизованные», «следовало ввести там христианство». Книга произвела на японцев огромное впечатление[313]. Интерес к христианству объяснялся во многом стремлением к обновлению политической жизни в стране. «Кое-кому из христианских прозелитов <…> не чужда была, очевидно, не ими самими изобретенная мысль предания отечества под власть иностранцам»[314]. Не стеснялись миссионеры и различных уловок, ухищрений[315] и подкупа обещаниями подарков и денег новообращенным. Вскоре политическая активность христиан вызвала новый конфликт.
В 1867 г. многие христиане-японцы, а также иностранные миссионеры были арестованы. В 1868 г. проповедь христианства вновь была запрещена. «Именно христианство рассматривалось как наиболее опасный элемент, который грозит размыванием духовных основ. <…> Только летом этого года было арестовано и брошено в тюрьму более 2400 последователей христианства»[316].
Но миссионеры не спешили покидать страну. «В Йокогаме живут три иезуита, в Нагасаки четыре, если не больше, в Хакодатэ два, в Хёго, открытом в прошлом году, основывается пост. Протестантских миссионеров почти столько же, за исключением Хакодатэ, где их еще нет. Из Йокогамы <…> положительные сведения об одном американском миссионере, который многих уже приготовил к крещению. В Нагасаки и окрестностях его, по японским официальным известиям, до тысячи католиков. <…> В Хакодатэ ровно год как поселились двое иезуитов-миссионеров»[317]. Достигла первых успехов и православная проповедь.
В марте 1869 г. Общественная Ассамблея Японии отменила смертную казнь для японских последователей христианства. Наконец, в 1873 г., «когда миссия Ивакура вернулась из поездки по западным странам и доложила, как высоко там чтут свою религию, христианство в Японии было легализовано»[318].
Хотя вначале проповедников Христа в Японии было немного, но и при малом их количестве ситуация оказалась непростой. Нередко миссионеры становились заложниками политики европейских государств, стремившихся упрочить свое влияние в Японии, как раз в период революции Мэйдзи. Кроме того, отношение к миссионерам самих японцев во многом объяснялось отношением к иностранцам вообще – наводнившим Японию аферистам разного рода, «моральным отбросам европейских наций»[319], высокомерно относящимся к японцам и во всякую минуту готовым пустить в ход оружие.
Существенной трудностью для проповедников стал японский язык. Некоторые успехи, без сомнения, были достигнуты. Француз Рони составил грамматику японского языка, католический проповедник Джеймс Кёртис Хэпбёрн в 1867 г. составил систему записи слов японского языка латинскими буквами, а англичанин Дж. Бэтчелор, с конца 1870-х годов проповедовавший в Хакодатэ, ввел практику записи языка айнов латинскими буквами. Несомненных успехов в изучении языка и в переводе Библии достиг о. Николай.
Еще одна проблема проповедников – их взаимная неприязнь. Протестанты, например, старались вредить католикам. Неприязненные отношения с католическими миссионерами сложились у о. Николая.
В Хакодатэ они всячески избегали общения с ним, «обращаясь даже в не совсем приличное бегство из дома»[320], где нечаянно заставали его, хотя прежде и были знакомы. С протестантами отношения были несколько более терпимы. Со своей стороны, о. Николай всячески стремился избежать конфликтов и даже стремился к общению[321] с миссионерами других вероисповеданий.
Начало Русско-японской войны поставило под угрозу деятельность о. Николая. Он должен был решить, остается ли в Японии или уезжает в Россию. Сразу же возникли опасения. Поскольку русское посольство собиралось выехать, попечение об о. Николае, как и о других русских, должен был взять на себя кто-либо из посланников европейских держав в Японии. Отец Николай опасался, что французский или немецкий посланник (оба – католики) будут настаивать на его выезде[322]. В результате о. Николай остается на попечении французского посланника Арманда. Последний прислал официальное письмо, заверяя в готовности оказать любое содействие, однако, когда 2 февраля 1904 г. о. Николай нанес ему визит, то принял русского миссионера любезно, уверял, что будет делать все для безопасности миссии, но визита отдать не обещался[323]. Осторожность Арманда оказалась ненапрасной: во второй половине февраля в Хиросаки «католического миссионера, француза, стали подозревать в шпионстве и называть “ротан” (русский шпион)»[324], а в июне 1904 г. едва не убили протестантского миссионера в Акаси[325]. Иностранцы вынуждены были даже вешать на домах таблички «я не русский». Однако обязанности свои Арманд исполнял тщательно – деньги и посылки для миссии передавал регулярно, причем вскоре – лично. Он оказался фактически единственным иностранцем, который посещал о. Николая регулярно, заезжал и после Цусимы. Он старался проявлять деликатность, стеснялся говорить о поражениях русских, и «видно было, что действительно опечален он русским несчастьем»[326].
Французское консульство не оставляло своей заботой и военнопленных. Первым посетил военнопленных в Мацуяме атташе французского посольства Мартиме. Недели через три с русскими военнопленными регулярно начал встречаться консул из г. Кобе Фосарье де-Люси. По впечатлению Селецкого, «г-ном Фосарье почти все пленные, живущие в Мацуяме, были недовольны за его индифферентное отношение к их нуждам»[327]. «В отношениях к нам консула хотя и чувствовалось сочувствие, но какое-то жидкое сочувствие по обязанности <…> и вместе с тем чувствовалось бессилие повлиять на японцев, чтобы улучшить наше положение»[328]. Но даже и «сочувствием по обязанности» некоторые военнопленные пытались воспользоваться[329] не совсем честным образом. Навещал пленных Фосарье довольно часто – «в определенные дни каждый месяц»[330], «он направлял пленным полученные неоднократно на его имя пожертвования деньгами и вещами. Им были переданы на Новый год пожертвования от вдовствующей императрицы для нижних чинов (по 1-й йене на человека); им неоднократно передавались пожертвования королевы греческой и многих частных лиц деньгами и вещами. Вообще помощь консула была крайне необходима пленным <…> он действительно защищал их и во многом облегчал русским тяжесть плена»[331]. На самом деле забота консулов и для пленных была не совсем бесполезна. А. М. Толстопятов, например, случайно узнает, что перевод группы военнопленных из тюрьмы Кокура в Фукуока – тюрьму более «благоустроенную» – произошел после ходатайства французского консула[332]. В другой раз, когда в Мацуяму приехал французский консул с секретарем посольства Панафье, он узнал об одном русском, сошедшем в лагере с ума и помещенном в клетку. «Результатом этого визита и хлопот любезных представителей Франции было предложение со стороны японцев»[333] передать душевнобольного на поруки русских офицеров в госпитале.
Помимо сотрудников консульства с военнопленными пытались вести беседы и католические проповедники.
В Мацуяма японские власти, не очень разбираясь в тонкостях христианства, допустили к военнопленным французского католического миссионера Шаррона, полагая, что солдатам приятно будет увидеть священника. «Одному из больных сделали операцию <…> патер предложил ему религиозное утешение, и больной с благодарностью принял его»[334]. Первое время отец Шаррон довольно регулярно навещал лагерь в Мацуяма. Впоследствии японцы старались содержать в разных помещениях русских, поляков и евреев[335], хотя в полной мере этого добиться не удавалось из-за переполненности лагерей. К католикам беспрепятственно допускали проповедников, не ограничивая их время общения с паствой[336]. Однако проповедь их и участие оставляли пленных равнодушными, а иногда вызывали и некоторое раздражение. Русские даже в плену не могли избавиться от неприязни к полякам и католикам – на этой почве вспыхивали ссоры, драки и даже волнения в лагерях