их чудес, спасений и исцелений от этой иконы не ожидалось, обнаружение иконы носит вполне объяснимый и действительно очень бытовой характер. Что касается «многочисленных рассказов о чудесных спасениях»[712], то один из таких рассказов – очень трагический и вместе с тем очень похожий на историю иконы с крейсера «Дмитрий Солунский». Образ Спасителя – практически все, что осталось от крейсера «Паллада». О гибели его оповестил морской генеральный штаб: «27 сентября в Балтийском море было обнаружено появление неприятельских подводных лодок. Утром означенного дня подводными лодками был атакован крейсер “Адмирал Макаров”, остановившийся для осмотра подозрительного парусного баркаса, шедшего под коммерческим нидерландским флагом. Лодка выпустила по крейсеру несколько мин, которые, к счастью, прошли мимо, не причинив “Адмиралу Макарову” никакого вреда. 28 сентября, во 2-м часу дня, неприятельскими подводными лодками были вновь атакованы наши крейсера “Баян” и “Паллада”, бывшие на дозорной службе в Балтийском море. Несмотря на то что крейсера своевременно открыли сильный артиллерийский огонь, одной неприятельской лодке все-таки удалось выпустить мину в крейсер “Паллада”, на котором произошел взрыв, и крейсер стремительно затонул со всем своим личным составом»[713]. «Паллада» стала первым российским боевым кораблем, погибшим в Первой мировой войне. «Через несколько дней у острова Кокшер нашли поднявшийся из пучины судовой образ крейсера “Паллада” – Спаса Нерукотворного, – к всеобщему изумлению, не имевший на себе не только никаких повреждений, но даже царапин. Образ передали храму Спаса на водах в Петрограде, сооруженному в память моряков, погибших в войну 1904–1905 годов»[714]. В 1932 г. храм был взорван. Икона, очевидно, при этом тоже была уничтожена.
Вообще судьба икон на войне нередко складывалась трагически. Они подвергались поруганию, осквернению и уничтожению. Выше уже говорилось об уважительном отношении японцев к предметам православного культа. Европейские же противники России вели себя совершенно иначе. Невзирая на имевшиеся правовые нормы, они оскверняли места богослужений и иконы, причем делали это совершенно сознательно.
29 января 1915 г. Государственная дума «признала необходимым, чтобы при Министерстве иностранных дел была учреждена Следственная комиссия для рассмотрения нарушений германцами, австрийцами и турками международного права, правил и обычаев войны» под председательством барона Нольде, а позже – под председательством сенатора Кривцова.
Сведения об осквернении икон и святынь, выявленные комиссией, были опубликованы в 1916 г. Комиссии удалось собрать довольно значительное количество фактов истребления и осквернения мест богослужения, икон и предметов культа.
Так, в сентябре 1914 г., «во время пребывания дивизионного лазарета 7-й Сибирской стрелковой дивизии в местечке Рачки, близ г. Августова, исполняющий обязанности младшего дивизионного врача Николай Павлович Студенцов нашел среди двора <…> икону Христа Спасителя, оскверненную человеческими испражнениями, находившимися на левой стороне лика Спасителя. <…> По дальнейшим рассказам жителей местечка Рачки, немцы неоднократно совершали осквернение икон и святынь, чтобы проявить перед местным населением свои чувства презрения к русским и их религии. Особенно часто немцы совершали поругание икон, принадлежавших русским войсковым частям. Найденную икону Студенцов 28 ноября 1914 г. представил протопресвитеру военного и морского духовенства отцу Григорию Шавельскому, которым она была передана в походную церковь при Ставке верховного главнокомандующего, где хранится и поныне. О нахождении ее в церкви при Ставке его императорскому величеству государю императору благоугодно было указать председателю Чрезвычайной следственной комиссии, первоприсутствующему сенатору А. Н. Кривцову при всеподданнейшем докладе 15 января 1916 г.»[715]
В первых числах ноября 1914 г., после оставления австрийцами г. Келец, «в одной из конюшен местных казарм, ранее занятой неприятелем, была найдена в навозе икона св. Николая Чудотворца, написанная на цинковом листе. <…> По смытии грязи на иконе были обнаружены три сквозных штыковых и три пулевых повреждения и одно небольшое отверстие, в котором застрял осколок пули. <…> Кроме того, на лике имелась вдавлина, которая по очертанию и характеру своему, несомненно, произошла от удара каблуком сапога. <…> Последнее обстоятельство в связи с многочисленностью и разнообразием повреждений не оставляет сомнения в том, что повреждения на св. иконе являются результатом не какой-либо неосторожности или случайности, а были произведены умышленно, в целях глумления над православной святыней»[716].
В декабре 1914 г. ефрейтор 2-го Туркестанского стрелкового полка Андрей Осипов обнаружил в костелах сел Гурдуцк и Зинь-бок разбитые иконы, причем они «висели на стенах на значительной высоте от пола»[717].
В начале мая 1915 г., после отступления немцев из Августовского уезда Сувалкской губернии, настоятель Голынской церкви священник Петр Копаневич в рудавской церкви обнаружил, что «пять икон: Иверской Божией Матери – в алтаре на горнем месте, другая икона Божией Матери – над жертвенником, местная икона Божией Матери – на иконостасе и иконы Божией Матери и Спасителя – на царских вратах – носили следы ударов, по-видимому, штыками и саблями в виде перекрещивающихся продольных линий и поперечных отверстий»[718].
В октябре 1915 г. командир 3-го Сибирского горного артиллерийского дивизиона Нечаев направил в редакцию петроградского журнала «Солнце России» фотографию из найденного им немецкого журнала, изображавшую постой немцев в церкви. «В царских вратах вынут или выбит лик-медальон апостола, и через образовавшееся круглое отверстие из алтаря смотрит немецкий солдат с шапкой-бескозыркой на голове, другой германский солдат с такой же шапкой выглядывает из алтаря, поднявшись с правой стороны на иконостас»[719].
Обращает на себя внимание разница отношения к поруганию икон со стороны солдат и офицеров, обнаруживших факты кощунства, и со стороны о. протопресвитера. И офицеры, и солдаты не остаются равнодушными к этому свидетельству варварства, подбирают иконы, составляют рапорты, шлют письма в газеты.
Что же касается о. протопресвитера, то он сохраняет безучастность, даже равнодушие. Его позицию можно объяснить не только его личными убеждениями и отношением к служению священника на войне, но и отсутствием механизма правосудия в его руках. Между прочим, и комиссия, созданная по инициативе Государственной думы, а не по ходатайству о. протопресвитера, работала медленно и сведения собирала долго. Расследования событий 1914 г. производятся только в 1915–1916 гг. И здесь возникает проблема: если свидетели еще что-то помнят, то нередко при допросах не хватает вещественных доказательств – снимков, протоколов, рапортов и т. д. Задокументированными оказались фактически только случай в рудавской церкви, когда священник П. А. Копаневич снял фотографии с места происшествия, и случай в Кельце, где нашедшие икону попытались самостоятельно провести что-то вроде осмотра места происшествия, экспертизы повреждений, а также сфотографировали икону с двух сторон. Икону, обнаруженную Студенцовым, осматривал судебный следователь 1-го участка Могилевского уезда уже в середине января 1916 г. В некоторых случаях, даже имея фотографии, исполненные профессиональными фотографами, как, например, в случае с собором в г. Прасныше, комиссия не имела свидетелей для расследования дела, поскольку никаких иных доказательств – ни опроса свидетелей, ни протокола с места обнаружения иконы, ни рапортов благочинных – не имелось. Между тем если бы о. протопресвитер проявил чуть больше участия, документирование обстоятельств обнаружения оскверненных икон можно было бы делать тщательнее, и тогда комиссия смогла бы работать быстрее и убедительнее.
Еще одно важное обстоятельство необходимо учитывать в этом вопросе. Набранные в большинстве своем из епархий священники, не имевшие ни представления о превратностях военной жизни, ни связи с паствой, особенно во вновь сформированных полках, не были ориентированы ни на пропаганду полковых традиций и воспитание уважения к полковым святыням, ни на эвакуацию имеющегося церковного имущества в случае необходимости. Поэтому, отходя с войсками, они оставляли иконы и церковное имущество врагу. Ни о каком спасении с тонущего корабля или выносе на себе уже не могло быть и речи – иконы просто бросали. Не лучше обстояло дело и с эвакуацией церковного имущества стационарных церквей и католических костелов, хотя здесь усилия прилагались. Например, благочинный Брест-Литовского крепостного района, настоятель брест-литовского крепостного собора протоиерей Иоанн Ефимиевич Протопопов, в благочинии которого было 8 церквей, а с началом войны добавились полковые и госпитальные священники, смог организовать эвакуацию имущества вверенных ему церквей почти полностью; то, что не удавалось вывезти, прятали и даже закапывали. Настоятель новогеоргиевского крепостного собора протоиерей Федор Евдокимович Морозов собирал и вывозил имущество своего собора с риском для собственной жизни – в результате он в начале августа 1915 г. попал в плен вместе с диаконом Александром Москвиным. В ноябре 1915 г. вернулся из плена уже почти ослепшим – ему пришлось перенести три операции по удалению катаракты[720]. Оба упомянутых священника – возрастные, их служение началось еще при А. А. Желобовском.
Наконец, следует отметить еще одно обстоятельство. Д. Байрау несколько переоценивает усилия Церкви по пропаганде войны