Историческая оценка
Во все времена люди вели войны; и тем не менее государи, на плечах которых лежала обязанность вести войну, не много внимания уделяли историческому опыту. Вот почему говорят, что история повторяется; к этому приводит невежество, заставляющее людей повторять одни и те же ошибки. Об этом более 2 тыс. лет назад писал Полибий: «Лучшею школою для правильной жизни служит нам опыт, извлекаемый из правдивой истории событий. Ибо только она без ущерба для нас делает людей безошибочными судьями того, что лучше во всякое время и при всяком положении» (пер. Ф. Мищенко). С одной оговоркой это истинная правда, и она состоит в том, что если настоящее получает пользу от прошлого, то лишь из изучения периодов, в которых происходили сходные события, можно извлечь полезные уроки.
То, что походы Александра могут преподать урок современным военным, – самоочевидно, поскольку война, когда бы она ни происходила, строится по одним и тем же правилам, и лишь применения этих правил меняются со временем. Но остается вопрос: может ли век Филиппа и Александра научить руководителей государств чему-то полезному?
Немало историков отвечают на этот вопрос положительно. В 1921 г. в предисловии к своему труду «Греческая законность» сэр Ричард Ливингстон писал: «Если в двадцатом веке поискать родственный ему по духу век в прошлом, это будет пятый век и последующие вплоть до возникновения христианства». А не столь давно профессор Джоффри Барракло заявил: «Если вы полагаете, что изучение истории полезно для понимания текущих событий, тогда вы многое почерпнете, изучая жизнь и деяния Александра Великого или Цезаря и римскую революцию. И вероятно, крайне важно это помнить, поскольку не может быть ошибки серьезней в современной политике, чем полагать, что полезнее обратиться к Европе девятнадцатого столетия либо в непосредственных политических действиях пытаться восстановить то, что обычно называют «традиционным порядком»[239].
Прочитав 1-ю главу, можно обнаружить сходство между общественными условиями V–IV вв. до н. э. и событиями нашего времени. Там разлагающаяся цивилизацию, в которой города-государства постоянно воюют друг с другом, – здесь раздоры между народами; полисы столь же ограниченны, как и современные национальные государства, и проявляют такую же близорукость, не желая пожертвовать частью собственного суверенитета и сплотиться перед угрозой быть поодиночке поглощенными иноземной автократией. Демократия была эмоциональной и, следовательно, иррациональной, как и в наши дни; демагогия господствовала повсюду; Социалистическое Государство благосостояния, в котором незаслуженные дивиденды распределялись между всеми его членами, также было хорошо известно; гражданам платили за то, чтобы они посещали народное собрание, как и современным членам парламента; а в идеальном государстве Платона присутствуют все прелести марксизма-ленинизма – стражи, или партия, не имеющий голоса пролетариат, подавление личности, запрет выезжать за границу, шпионы, тайные службы и цензоры и доносчики. Именно Платон писал, что тот, кто оказывает содействие начальникам, самый лучший, идеальный гражданин». Частные армии, набиравшиеся из наемников, можно сравнить с коричневорубашечниками Гитлера, чернорубашечниками Муссолини и красной ЧК Ленина.
Филипп Македонский использовал внутренний фронт, возникший в результате этих раздоров, а Александр усовершенствовал военное искусство своего отца во время завоевания Персидской империи. Если бы они полагались лишь на военную силу, они определенно не достигли бы поставленных целей. Поскольку политические и социальные условия, существовавшие между двумя последними войнами, напоминали те, что существовали в дни Филиппа и Александра, то, если бы руководители государств в этот период смогли усвоить жизненно важные уроки, которые преподали эти два воина-правителя, их опыт был бы бесценен во втором мировом конфликте.
Они, безусловно, должны были понять, что, если война – важный инструмент политики, политика должна соответствовать существующим политическим условиям. Их трагическая ошибка заключалась в том, что они не поняли, что Первая мировая война, как и Пелопоннесская война, разрушила политический век, который ее породил, они должны были отдавать себе отчет в том, что они живут в новом веке, который требует совсем иной военной политики, в свою очередь требующей других методов для ее проведения.
Важнейшим следствием Первой мировой войны была серия катастрофических революций: исчезла Австро-Венгерская империя, Россия была ввергнута в марксизм-ленинизм, Италия – в фашизм, Германия – в национал-социализм, многие страны коммунистической или фашистской направленности разного толка пришли на смену цивилизации XIX столетия. Это означает, что если в 1914 г. все воюющие стороны были крепко сплоченными нациями, чьи граждане твердо поддерживали свои правительства, то в следующей войне и особенно в тех странах, в которых существовали революционные режимы, имелись реакционные внутренние фронты, и с этими враждебными партиями можно было солидаризироваться, чтобы атаковать правительства изнутри. Учитывались ли эти факторы государственными руководителями в 1939 г.? Кроме Советской России, они нигде или не принимались во внимание вовсе, или рассматривались слишком поверхностно. Как это могло случиться?
Политическая цель Гитлера состояла в том, чтобы установить гегемонию в Европе, и для ее достижения требовалось решить две задачи. Первая состояла в том, чтобы завоевать и присоединить большую часть территории России к Европе, основав Третий рейх, который обладал бы такой экономической мощью, что мог бы господствовать над всей Европой. Вторая задача состояла в том, чтобы одержать победу над Великобританией и Францией, если они выступят в поддержку России.
По своему характеру эти две задачи были очень разными. Хотя внутренний фронт Великобритании был незначительным, а во Франции в основном состоял из людей, не желающих войны и не обязательно нелояльных к своей стране, в России ситуация была иной. Большинство ее западных провинций, а именно Украина и Белоруссия, с населением 40 млн человек, угнетались русскими, и, поскольку большинство населения выступало против советского режима, внутренний фронт сопротивления в России был огромен. В 1939 г. Россия все еще оставалась такой, какой ее за столетие до этого описал Теодор Моммзен, – «мусорный ящик, сдерживаемый ржавым обручем царизма»; сломается обруч – и ящик рассыплется на куски. Западная задача Гитлера была главным образом военной, его восточная задача – политической.
Гитлер пошел по стопам Филиппа, чтобы установить гегемонию; он создал новую модель армии, основанную на мобильности, и непосредственно перед началом войны он вступил со Сталиным в ложный союз. Затем он за двадцать семь дней захватил Польшу и, чтобы выказать добрую волю в отношении России, поделился с ней своей военной добычей. После этого он обратился против Запада, захватил Данию за один день, завоевал Норвегию за двадцать три дня, Голландию – за пять, Бельгию – за восемнадцать, Францию – за тридцать девять, Югославию – за двенадцать и Грецию – за двадцать один день. Филипп не мог бы усовершенствовать его стратегию, и, умри Гитлер в тот день, когда свастика появилась над Акрополем, на страницах истории он мог бы красоваться рядом с основателем Македонской империи. Но он пережил этот момент, и отсвет Филиппа угас вместе с ним.
За несколько лет до начала войны в беседе с Германом Раушнингом Гитлер сказал: «Место артиллерийской подготовки перед всеобщим наступлением пехоты в окопной войне в будущем займет революционная пропаганда, чтобы пробить психологическую защиту врага прежде, чем это начнет делать армия… Как морально сломить врага еще до начала войны – вот что меня занимает. Всякий, кто сражался на поле битвы, хочет избежать кровопролития… Мы не станем избегать насаждения революций. Уроки революций – это секреты новой стратегии. Этому я научился у большевиков. Я не боюсь в этом сознаться. Нужно всегда учиться у своего врага. Знакома вам доктрина переворотов? Изучите ее. Тогда вы узнаете нашу цель… Я сделал революционную доктрину основой своей политики» (Говорит Гитлер. 1939. С. 19–21).
Это напоминает стратегию Филиппа: подчини своего врага изнутри, если это политически возможно, это и легче, и более выгодно, чем разбить неприятеля.
Если такая доктрина была верна во время подготовки к войне, она оказывалась вдвойне актуальна при начале войны, особенно для России благодаря ее огромному внутреннему фронту. С Францией было покончено, Великобритания на время обессилела, и все, что требовалось Гитлеру для достижения его второй цели, – завоевать и присоединить большую часть Европейской России – это привести свою революционную политику в действие. Другими словами, ему требовалось стать союзником угнетенных народов России и разрушить советскую империю изнутри, как в свое время Александр разрушил Персидскую империю.
Этот курс ему посоветовал осуществить доктор Альфред Розенберг, его советник по внешней политике, балтийский немец, хорошо знакомый с внутренними условиями в России. Он указал Гитлеру на то, что Россия «никогда не была единым национальным государством, но государством различных национальностей»; что проблема Германии не в том, чтобы реконструировать Российскую империю, но развалить ее; не вводить новую политическую систему среди покоренных народов, но признать каждую национальность и обеспечить ей самостоятельность. «Нам следует заявить, – сказал он, – что мы боремся не против российского народа, но против большевистской системы и что наша борьба приведет к самоопределению наций»[240]. Другими словами, Гитлеру следовало заявить, что его цель – освобождение порабощенных народов Западной России; это соответствовало бы политике Александра. Но Гитлер был настолько зачарован военными успехами, что отказался от идеи, основанной на революционной стратегии, которую он излагал Раушнингу. Он полагал, что Россия будет повержена, как Франция, несмотря на то что Россия наделена необозримыми пространствами, куда можно отступать, что знали все предыдущие завоеватели. Соответственно он отверг предложение Розенберга и заявил: «Цель нашей политики – разрезать гигантский пирог так, чтобы Россия была сначала подчинена, затем нами управлялась, а затем эксплуатировалась… Естественно, – сказал он, – громадные территории должны быть замирены как можно