ов и графов.
Когда умение и опыт уступают место одной безрассудной отваге, для тактики и стратегии места не остается. Самонадеянность в сочетании с глупостью придают действиям среднего феодального войска определенный колорит. Столетия и земли могут быть разными, но эпизоды сражений похожи друг на друга: битва при Эль-Мансуре (1250) похожа на таковую при Альжубарроте (1385); сражение при Никополе (1396) напоминает «битву золотых шпор» при Куртре (1302). Когда противник появлялся в поле зрения, ничто не могло удержать западных рыцарей – щит в боевое положение, копье наизготовку, шпоры вонзаются в бока боевого коня, и облаченная в доспехи линия конников с оглушительным шумом мчится вперед, не считаясь с тем, что ждет впереди. Скорее всего, этот неистовый натиск кончается либо ударом о каменную стену, либо беспорядочным падением в канал, либо мучительным барахтаньем в трясине, либо бессмысленным топтанием у палисада из кольев. Противнику, обладавшему знанием азов тактики, было не столь трудно одержать верх над такой армией. Иллюстрацией военных обычаев XIII века может послужить бой при Эль-Мансуре (1250). (На самом деле название Эль-Мансура («Победа») этот населенный пункт получил после битвы. – Ред.) Когда французский авангард увидел перед собой подходящее место для схватки и блестевшие среди пальм копья неверных, рыцарям было невозможно удержаться. Во главе с графом Артуа они ринулись в атаку, несмотря на приказ Людовика IX Святого не вступать в бой. Египтяне отступили, дав своим преследователям возможность запутаться в улицах города, а затем неистово обрушились на них одновременно со всех сторон. За короткое время весь авангард графа Артуа был рассеян и разбит наголову. Тем временем основные силы, узнав об опасном положении товарищей, поспешили им на помощь. Однако, поскольку каждый командир выбирал собственный маршрут и двигался с доступной ему скоростью, французская армия прибыла к полю боя раздробленной на десятки мелких подразделений. Египтяне (в том числе воины-рабы мамелюки) нападали на них и во многих случаях разбивали по частям наголову. Общего сражения не было, а результаты ряда отдельных не связанных между собой боестолкновений были равносильны одному огромному поражению. В мелких стычках и уличных боях западное рыцарство часто терпело поражения, даже когда выступало большими силами и воодушевлялось Крестовыми походами.
Боевые порядки феодальной армии строились по шаблону. Поскольку было невозможно согласовать действия большого количества мелких частей, недисциплинированных, не привыкших действовать совместно, было принято объединять всю конницу в крупные формирования и бросать их на противника. К такой тонкости, как иметь под рукой резерв, прибегали немногие командующие, но они явно обгоняли свое время. На деле же часто бывало трудно убедить феодального властителя занять место не на передовой позиции и отказать себе в удовольствии сражаться подобно рядовому рыцарю. Когда сходились два неприятельских войска, следовала страшная свалка, которая часто могла продолжаться часами. Иногда, словно сговорившись, обе стороны откатывались в тыл дать отдохнуть коням, а потом возобновляли борьбу, пока одна из сторон не одолевала другую, и та покидала поле боя. Битвы при Бремюле (1119), Бувине (1214) или Беневенто (1266) были не более чем огромными беспорядочными свалками коней и людей на удобной пустоши или на склоне холма. (В битве при Бувине, при некоторой хаотичности, было место и для маневра, и для флангового удара, которым французы решили исход боя в свою пользу, разгромив превосходящие силы коалиции врагов. – Ред.) Самая элементарная предусмотрительность, как, например, направление резерва в ключевой пункт боя, выделение подразделения для обхода противника с фланга или выбор выгодного положения для сражения, считалась чем-то превосходящим пределы военного мастерства. Карла Анжуйского, например, стали называть великим полководцем, потому что при Таглиакоццо (1268) он придержал в засаде отряд рыцарей и направил его в тыл Конрадину, когда гибеллины потеряли строй, преследуя обращенные в бегство главные силы анжуйцев. Симон де Монфор заслужил добрую славу; но если при Льюисе (1264) он держал и использовал резерв, нельзя забывать, что при Эвершеме (1265) он позволил застать себя врасплох и был вынужден вести бой, имея за спиной реку в положении, когда было невозможно отступить. Короче говоря, в тот век похвалы заслуживали скорее чисто ратные подвиги, нежели подлинное военное искусство. Если уделять излишне много внимания летописцам, можно подумать, что достойных военачальников было множество, но если внимательно рассмотреть действия этих восхваляемых до небес индивидуумов, а не считаться с мнением их современников, наша вера в их способности почти во всех случаях будет сильно поколеблена[38].
Если в мелких военных операциях еще как-то разбирались, то более высокая ступень военного искусства – стратегия – вообще не существовала[39]. Нападающая армия вторгалась на противную территорию не столько для удара по важному стратегическому пункту, сколько для того, чтобы выжечь и опустошить неприятельские земли. Поскольку не существовало никакой интендантской службы, запасы даже самых богатых областей скоро исчерпывались, и захватчик уходил, имея целью не больше чем поиски пропитания. Лишь к концу рассматриваемого нами периода встречаются какие-то признаки упорядоченных мероприятий по снабжению армии продовольствием. Но даже они по большей части были вызваны элементарной необходимостью: нападая на бедные невозделанные земли вроде Уэльса или Шотландии, английские короли обнаруживали, что не могут прожить за их счет, и были вынуждены сами содержать войска, дабы те не голодали. Но французская или германская армия, вступив во Фландрию или Ломбардию, или английские войска во Франции полагались, как об этом свидетельствуют все факты, на силу, занимаясь грабежом захваченной территории[40].
Крупные сражения обычно бывали не часто, что кажется странным, если принять во внимание, что войны продолжались подолгу. За целые годы военных действий происходило лишь несколько не столь значительных боев; в сравнении с современными кампаниями генеральных сражений было на удивление мало. Фридрих II Великий или Наполеон I проводили больше сражений за год, чем средневековый полководец за десять лет. Может создаться впечатление, что противоборствующие армии, не имея решительных целей и не стараясь вступать в контакт друг с другом посредством сторожевых охранений и конных разъездов, могли частенько вообще терять друг друга. Когда они встречались, это обычно случалось либо по топографической необходимости, либо благодаря наличию старой римской дороги, или брода, или моста, где сходились все пути. Ничто не может лучше свидетельствовать о примитивном состоянии военного искусства, как тот факт, что командующие со всей серьезностью посылали и принимали вызовы на бой в назначенном месте и в назначенный день. Без такой предусмотрительности, видимо, существовала опасность, что армии потеряют друг друга и двинутся в расходящихся направлениях. Когда не существовало настоящих географических карт, а географические сведения были скудными и неточными, такое можно представить.
Даже когда оба войска стояли напротив друг друга, порой, чтобы начать бой, требовалось больше умения, чем на то были способны военачальники. Бела IV, король Венгрии, и Оттокар (Пржемысл) II, король Чехии, в 1260 году находились в полной боевой готовности, и оба решили сражаться, но, увидев друг друга, обнаружили, что между ними река Морава. Форсировать водную преграду на виду у противника было далеко не по силам среднему полководцу XIII века[41], как это десятилетием раньше обнаружил Людовик IX Святой в дельте Нила. Поэтому (и это считалось необычным) чехи любезно предложили противнику либо беспрепятственно пересечь Мораву и сражаться по всем правилам на западном берегу, либо дать им такую же возможность и позволить свободно перейти на венгерскую сторону. Бела выбрал первую из двух возможностей, беспрепятственно форсировал реку и на другом берегу сражался в закончившейся для венгров катастрофой битве при Крессенбрунне (1260).
Пехота в XII и XIII веках была абсолютно ничтожной: сопровождавшие армию пехотинцы были не более чем лагерной прислугой или подсобной силой при многочисленных в то время осадах. (Далеко не всегда. При Леньяно в 1176 г. стойкая миланская пехота позволила полностью переломить ход боя, разгромив германское войско (3 – 3,5 тыс. рыцарей) Фридриха Барбароссы, опрокинувшее в начале боя миланских рыцарей, а затем наткнувшееся на ощетинившуюся лесом пик пехоты. Попытки рыцарей прорвать ее ряды были безуспешны. А затем фланговый удар брешианских рыцарей, с одновременной контратакой пехоты, привел к полному разгрому Фридриха Барбароссы, который сам был сбит с лошади и еле спасся. Можно также вспомнить Ледовое побоище 5 апреля 1242 г. При Бувине (1214) именно действия пехоты (коммунальная милиция), сомкнутой колонной атаковавшей во фланг вражеских рыцарей, переломили ход боя. – Ред.) Изредка пехоту использовали в качестве легких войск, начинавших сражения неэффективными отвлекающими действиями. Командующие порой даже оскорблялись, если полагали, что слишком затягивают с началом конной атаки, и обрывали мелкие стычки, наезжая на своих бедных соотечественников. При Бувине граф Булонский не нашел лучшего применения своей пехоте, как строить ее в большой круг, внутри которого укрывались он и его всадники, когда их уставшие кони нуждались в коротком отдыхе[42]. Если крупные отряды пехоты изредка появлялись на поле боя, то потому, что при призыве на войну должны были явиться все вассалы, а не потому, что полагали, будто дополнительные 20 или 100 тысяч плохо вооруженных крестьян или горожан прибавят сил войску