Вообще‑то была у меня мысль: может, это я спятил, а все вокруг меня совершенно нормальные? Но потом на улицах появились люди с автоматами. Это как‑то само собой произошло, будто так и должно быть. Появились вспышки насилия в отношении русскоязычного населения.
А у меня был друг детства, русский парень, Слава, в школе вместе учились, представляете, даже в армии в одном взводе служили. Мы с ним были как братья, жили в одном подъезде. Ну, покуролесили с ним одно время, шебутной такой был, девушки его любили…
Его семья уезжать не захотела, здесь осталась. А не надо было. Кто ж знал?.. Убили его. Просто толпа на улице окружила и железными прутьями забила до смерти. Его мать после этого чуть с ума не сошла: тело сына на кусок мяса похоже было. Страшно вспомнить. Я потом на всякий случай автомат купил за два миллиона (до деноминации), чтобы его родителей защищать. Позже, когда стало ясно, что у власти стоят обычные бандиты, они уехали куда‑то.
А автомат я потом уже за три миллиона рублей продал, денег хватило некоторое время прожить…
По всей видимости, на Сергея этот рассказ произвел сильное впечатление. Уже на борту вертолета он меня спросил:
– Слушай, Антоха, а ты бы защищал моих родителей?
Признаться, я не понял, о чем речь:
– От чего?
– Этот парень, чеченец, про одноклассника рассказывал. Если бы у нас дома такая же ситуация была, ты бы защищал моих родителей?
Надо сказать, Сергей – мой старинный друг.
«Мы здесь для того и находимся, чтобы спасти Р-родину! На нас с великой надеждой смотрит все прогрессивное человечество! Россия в опасности! На нас возложена почетная миссия…» Нет, этого я не говорил. Даже и не думал. Ответил просто:
– Конечно, Серега!..
Как ни высокопарно это звучит, но у каждого своя работа: мы здесь для того и находимся, чтобы дома не случилось подобной ситуации.
– Представить страшно…
– Надеюсь, до такого не дойдет.
Надя-Надежда
Если к тебе пришла беда, подними голову, если к людям пришла – опусти.
Отряд базировался в горной местности. Так получилось, что командование про нас совершенно забыло, а связи – никакой. То есть носимые радиостанции УКВ-диапазона имелись, но работают они только в пределах прямой видимости. В степи, к примеру, можно уверенно держать связь на расстоянии пяти-двадцати километров – очень удобно для разведгрупп. В горах же такая связь полностью глохнет. Коротковолновой рацией, для которой горные преграды не помеха, нас не снабдили.
После срочной переброски в горы командование про наше существование полностью забыло – в том плане, что нам ни разу, уже в течение месяца, не присылали продуктов питания. Запасы заканчиваются, зам по тылу с одним бойцом, посланные для разборок с руководством не то в Кизляр, не то в Грозный, тоже запропастились, уже неделю-полторы от них никаких известий не поступало. Что с ними могло произойти – об этом только гадали, но не вслух.
Командир принял решение послать группу из четырех человек в мирный Владикавказ закупить на отрядные деньги кое‑какой провизии. Так, мол, и так, вот вам денежки добросовестных налогоплательщиков, но езжайте, закупайте, возвращайтесь. Не удержался, помянул руководство мобилы, а заодно и своего исчезнувшего зама неприличным словом. В этой группе, которой было оказано доверие и на которую возлагалась определенная надежда, оказался и я.
Мгновенный переход из военного феодального средневековья в мирную современную Европу – так можно охарактеризовать наши впечатления по прибытии во Владикавказ. Большой красивый город. В отличие от забитых и вечно укутанных во все черное с головы до пят мусульманок в тех местах, откуда мы прибыли, здесь нас поразили своим видом красивые осетинки и кабардинки, одетые в мини-юбки или в обтягивающие брючки, в глазах которых сквозили гордость, независимость и свобода.
Небольшая картинка в тему: лет через девять-десять после описываемых событий по России прокатилась модная волна – открытые пупки. Реакция общественности была такая: на всех столбах Владикавказа тут же явились взору гневные прокламации: «Голые пупки у женщин – позор Кавказа!» За полгода пребывания в тех местах видел девушку с открытым пупком единственный раз! Да и то, по ней явно было видно, что в любой момент она готова натянуть кофточку на свой пупок. И в это же время видел гордую красивую девушку-мусульманку, явно осетинского происхождения, не в черных, а в розовых одеяниях. Что означает в розовых – этого я не знаю, но в белых одеждах, как правило, траур.
На вечно затюканных мусульманок «в родных краях» мы не то что взглянуть, даже поговорить с ними боялись. Был случай в ногайских степях: отец со взрослыми сыновьями избил свою семнадцатилетнюю дочь до полусмерти только за то, что та просто сфотографировалась с нашим омоновцем. Как они про это узнали, про то неведомо: вполне может статься, что она сама им и поведала в порыве глубокого мусульманского раскаяния. Ведь если парень дотронулся до руки девушки, он уже обязан взять ее в жены. А в данном случае вопиющий факт разврата – фотоснимок! Девке повезло: на фотке между бойцом и красавицей существовал промежуток в разумных пионерских пределах; только благодаря этому ей и оставили надежду дожить свой век и возможность помереть естественной смертью.
А в предгорьях Ингушетии молодая женщина была жестоко убита друзьями мужа, прилюдно обвинившего ее в измене: просто толпа молодых людей запинала ее и напоследок хладнокровно размозжила голову жещины шлакоблоком. Да, это происходит в наши дни. И ни одного слова неправды в этом нет.
Женщины в этих родовых обществах часто выдаются замуж по решению родителей в возрасте пятнадцати лет. О любви чаще всего речь не идет. Вся тяжелая работа в хозяйстве на ее плечах: уборка двора, стирка, заготовка дров, приготовление пищи, уход за детьми, скотом и многое-многое другое. Из-за изнурительных работ от зари до зари в молодом возрасте они выглядят довольно жухло. Какой‑либо надежды на лучшее существование не имеется. Это безропотное создание, жена, не имеет права даже что‑либо сказать, пока муж прямо не спросит ее о чем‑либо. Даже просто поздороваться с ней нельзя: не принято. За любую провинность следует наказание. Если муж решит развестись, он в присутствии троих свидетелей просто говорит примерно такое: «Я развожусь с этой женщиной, теперь она мне не жена». Все, формальность соблюдена, муж остается чистым, женщина же – запятнанной несмываемым пятном позора. Часто таким «черным вдовам» после промывки мозгов предлагают смыть позор и умереть за веру, надев пояс шахидки…
Во Владикавказе же явно чувствовалась уже подзабытая нами цивилизация и мирная жизнь. В эту жизнь мы со своим одичавшим видом совершенно не вписывались. Как ни странно, никакого удивления у встречавшихся на нашем пути людей по этому поводу мы не вызывали, какое‑то равнодушие. Будучи в Дагестане – в частности в Кизляре или Хасавюрте, – явно была заметна доброжелательность к человеку в форме. А здесь – равнодушие. После бесланских событий к военному человеку здесь стали относиться по‑другому – с пониманием и уважением, но это стало гораздо позже.
Изредка нам попадались такие же щетинистые и подпаленные военно-полевыми условиями вооруженные группы людей. Глаз безошибочно определяет, что они, так же как и мы, находятся здесь временно, по каким‑то своим делам. Вот в Кизляре – это да, там подобных в то время кишмя кишело.
Первым делом направились искать кафешку. Истосковавшиеся по нормальной пище желудки надеялись принять что‑нибудь одомашненное. Добрые люди подсказали дорогу на Центральный рынок.
На огромном шумном рынке людей тьма-тьмущая. Поняв, что нам и за день его не обойти, мы свернули в первую же попавшуюся кафешку и расположились там. Не могу написать слово «кафе», именно «кафешка»: многие семьи, чтобы выжить, содержат такие маленькие и довольно уютные заведения. Нередко кафешки занимают даже бо`льшую часть дома. Иной раз проходишь по улице мимо какого‑нибудь здания, над дверью висит вывеска «Кафе «С Громким Названием», рядом раскрытое окно, на широком подоконнике женщины усердно месят тесто и разносится благоухание аппетитных ароматов. В баре колонки магнитолы проигрывают благозвучную осетинскую мелодию; небольшой зал, примерно на четыре-пять столиков, на стенах светятся бра и висят картины. В общем – уют и благодать.
Спросив разрешения, сдвинули вместе два стола, заказали хинкал побольше ну и всего остального, что полагается к обеду. «Всего остального» на месте, к сожалению, не оказалось, но, чтобы не терять клиентов, хозяйка заведения быстренько сбегала к соседям, закупила, что нужно, и вернулась.
Хинкал мы, вероятно, заказали многовато, потому что на центр стола была выставлена посудина, напоминающая небольшой эмалированный тазик, с горкой этого самого кушанья. Надо сказать, что осетинский хинкал по форме напоминает русские пельмени, только размером разов в пять поболее, подается с острыми приправами и соусами – вкусно.
И только мы разлили аперитив и уже было раскрыли рты, как в кафешку вошли две приятные особы женского пола, лет за тридцать. Обе были в общевойсковой, притертой по фигуре, камуфляжной форме. Не щетинистые, но подпаленные. На ногах у них были одеты обыкновенные высокие шнурованные солдатские ботинки – это у меня вызвало удивление, поскольку даже в грозненском медсанбате я обычно видел боевых медработников, шагающих невпопад в модных лакированных туфельках на высоких каблуках в последних рядах солдатского строя, и, признаться, не идет им эта деталь гардероба в сочетании с военной формой. А в данном случае – две красивые, ладно сложенные девахи, любо-дорого и есть на что посмотреть. Даже где‑то внутри затеплилась кое‑какая надежда на позитивный исход нашего случайного знакомства.
С ходу, пока остальные ребятишки не начали хамить, я с ними вежливо поздоровался и пригласил к нашему столу. Приглашение было принято без какого‑либо манерничанья, с достоинством. Ребятки, внимательно разглядев женщин, рты позакрывали и от затеи отпускать в их адрес сальные шутки вроде бы отказались. После знакомства и «за знакомство» стали культурно кушать и беседовать. Одну звали Надежда, другую, кажется, Мария.