Когда же это все-таки произошло? В памяти Янкиной всплыла слащаво улыбающаяся физиономия Кирина, его хитро поблескивающие, кажущиеся огромными из-за сильно увеличивающих стекол очков глаза и его толстые, вечно мокрые губы.
— Татьяна Лазаревна, у нас сегодня на редкость удачный день. Две картины. Великолепные картины! Одна — из коллекции Воронцовых-Дашковых, а другая, по-моему, кисти самого Федотова. И покупатель уже есть. Надежный человек.
— Как понять — «надежный»?
— Тот, кто понимает в искусстве, для кого искусство не дилетантское коллекционирование, а наслаждение, упоение прекрасным. У меня сердце, Татьяна Лазаревна, болит, когда хорошая вещь к дураку попадает. Вот к примеру, летчик к нам один частенько заходит, уже в годах, солидный, известный, а в прошлый раз увидел Айвазовского и кричит: «Заверните!» Разве так можно? Деньги тебе некуда девать, так пожертвуй их на детский сад или там обездоленным беженцам, а то — «Заверните!»
Надежный человек оказался на редкость обаятельным и элегантным. Его безукоризненный вид, изящные манеры привели Татьяну Лазаревну в замешательство, и она без звука разрешила приобрести гостю картину прямо у себя в кабинете.
— За картину-то, Татьяна Лазаревна, дали немного больше, — сказал Кирин после этого случая.
— Как больше? — не поняла Янкина.
Они зашли в кабинет. Растерянный Кирин, потоптавшись, выложил на стол солидную пачку кредиток.
— Вот примите.
Татьяна Лазаревна вспыхнула.
— Как это понимать?
— Ваше… Ваша доля, — спокойно проговорил Кирин. Его глаза смотрели остро и строго, никакой растерянности, он словно гипнотизировал ее своим магнетическим взглядом. — Я пойду, меня там ждут, — сказал он.
Дверь щелкнула, наступила тишина.
Татьяну Лазаревну вызвали в трест. Она положила деньги в стол и уехала. Когда вернулась, деньги были на месте. Она долго с недоумением смотрела на них, словно удивляясь, почему они не исчезли, и после мучительного раздумья, когда уже пора было уходить домой, неловким жестом, смяв несколько кредиток, сунула их в сумку. «Завтра разберусь», — успокоила она себя. Но это «завтра» длилось не год и не два, а до того самого момента, когда она вошла в свою квартиру и увидела, что одна из дверец шкафа, который она всегда запирала на ключ, слегка приоткрыта, Татьяна Лазаревна стремительно рванулась вперед, нашла шкатулку, дрожащими пальцами раскрыла ее и ахнула: пропали две сберегательные книжки на предъявителя и облигации трехпроцентного займа. Татьяна Лазаревна беспомощно оглянулась и только тут заметила, что многие вещи перевернуты, валяются в беспорядке. «Ограбили! Обворовали! — чуть не взвыла она в голос, в панике схватилась за телефонную трубку, но, набрав первые две цифры номера, оцепенела. Рука стала вялой, непослушной. — А кому жаловаться? Милиции?
Вечером у нее случился сердечный приступ. Врач посоветовал ей несколько дней полежать в постели, не волноваться, хорошо отдохнуть.
— Нервы, переутомились, — сказал он ласково.
Прошло три дня. Татьяна Лазаревна уже вставала и выходила на улицу. Силы медленно возвращались к ней, а вместе с ними и уверенность. «В конце концов, — подумала она, — ничего страшного не произошло. Деньги есть, и пока тихо. Главное, что обошлось». Но она ошиблась. В тот же день, вечером, к ней нагрянул гость, молодой, симпатичный, спортивного вида мужчина.
— Вы, собственно, к кому? — открыв дверь, спросила Татьяна Лазаревна.
Она почему-то была уверена, что ее пришел навестить доктор.
— К вам, Татьяна Лазаревна. — Незнакомец широко, открыто улыбнулся. — Зовут меня Василий Иванович, но вы можете меня называть просто Вася. Разрешите войти?
— Входите, — опешила Татьяна Лазаревна.
Вася, не снимая плаща, прошел на кухню, которая находилась рядом с прихожей, сел и жестом пригласил сесть Татьяну Лазаревну.
— Я к вам от Льва Николаевича.
— Что вы мне голову морочите! — рассердилась Татьяна Лазаревна. — Не знаю я никакого Льва Николаевича.
— Зато он вас прекрасно знает. — Вася закурил и в деталях, с подробностями поведал хозяйке дома о ее махинациях на работе.
— Вы из милиции? — с ужасом спросила Татьяна Лазаревна.
— Милиция вами заинтересуется позже, — печально проговорил Вася. — В том случае, если вы не выполните просьбу Льва Николаевича.
— Какую именно?
— Вы должны ежемесячно передавать ему две тысячи рублей… Учитывая ваши заработки, это по-божески.
Спокойный, уверенный голос незнакомца обескуражил Татьяну Лазаревну, выбил из колеи, лишил смысла все ее дальнейшее существование. Она сжалась и затихла, словно подранок в камышах при приближении охотника. «Неужели нет выхода, неужели это конец? — спрашивала она себя с ужасом. Лихорадочно работавший мозг отказывался верить в действительность. — Это бред, это фантазия! Как могло такое случиться?»
— А если я скажу «нет»? — спросила Татьяна Лазаревна.
— В таком случае у вас сгорит дача, — флегматично ответил Вася.
— Нет у меня дачи!
— Ну… тогда не вернется из школы сын.
Упоминание о сыне подействовало отрезвляюще. Татьяна Лазаревна резко, словно разъяренная тигрица, вскинула голову, в глазах зажглись злые, мстительные огоньки.
— Спокойнее! — предупредил Вася.
Татьяна Лазаревна, с трудом погасив вспышку гнева, задумчиво посмотрела на незнакомца.
— А Кирин вам платит?
— Да, — помолчав, сказал Вася. — Лев Николаевич им доволен.
— А кто он этот ваш… Лев Николаевич?
— Тайный агент по борьбе с расхитителями народного имущества. — Вася встал, подошел к окну. — Видите троллейбусную остановку?
— Вижу.
— Вот около нее мы с вами и будем встречаться. В котором часу вы выходите на работу?
— В девять.
— Ровно в девять пятого числа каждого месяца.
— Почему именно пятого?
— Мне так удобно.
Когда гость ушел, Татьяна Лазаревна расплакалась — ей стало жаль себя, свою загубленную жизнь, сына. Она легла на диван и, сквозь слезы рассматривая потолок, думала, вернее, хотела думать, что все случившееся — дикий, кошмарный сон, кино, спектакль из той, чужой, западной жизни, окунуться в которую, с головой окунуться, она мечтала уже многие годы.
«Окунулась!» — Татьяна Лазаревна откинула со лба волосы, рывком встала. Надо было что-то делать — кричать, звонить, ходить, только не сидеть на месте, иначе… Иначе она сойдет с ума. Это какое-то наваждение. Нужно с кем-нибудь поговорить, посоветоваться. Но с кем? Татьяна Лазаревна поспешно, как утопающий за соломинку, ухватилась за записную книжку, стала нервно листать. «Френкель, Кирин… — Татьяна Лазаревна от злости побелела и неумело выругалась. — Швецов… Швецов?» Он ей нравился. Правда, она его мало знает… Впрочем, достаточно. Слушая целую ночь его пьяную болтовню, она с чисто женской интуицией определила, что у парня не все ладно, что за этими умными речами — боль, которая выплескивается из него, как вода из бочки при быстрой езде, и приняла в нем горячее, почти материнское участие.
Швецов застал Янкину в крайнем возбуждении. Она металась по комнате, как разъяренная пантера в клетке, и в глазах ее блистал такой жгучий огонь бешенства, что Швецову на миг стало не по себе.
На столе стояла наспех собранная закуска и бутылка коньяка.
— Что случилось? — спросил Швецов.
— Садись, — кивнула Татьяна Лазаревна. — Садись и слушай.
Если из Швецова выплескивало, как из бочки, то из Татьяны Лазаревны рвануло, как из пробитой снарядом цистерны, под завязку залитой бензином. Это были гнев, горечь, обида, отчаяние погибающего человека, который в поисках спасения готов на любые жертвы.
— Вот и скажи, что мне теперь делать? — Татьяна Лазаревна, всхлипнув, уткнулась лицом в ладони.
— Платить, — пожал плечами Швецов. — В этой жизни за все надо платить — и за подлость, и за наслаждение.
— Мне не до шуток!
— Ну, если не до шуток… — Швецов взглянул на застывшую в ожидании совета Татьяну Лазаревну — на ее тонкие, бледные пальцы, которыми она нервно теребила спутанные пряди волос, на ее непрестанно вздрагивающие плечи и поймал себя на мысли, что ему жаль эту женщину, угодившую по его милости в медвежий капкан. — Если не до шуток, тогда плюнь! На все плюнь! Что будет, то и будет. Иди, иди с повинной. Кайся! Самое главное — решиться. Когда примешь решение, станет легче.
— Как у тебя все просто, — горько проговорила Татьяна Лазаревна.
— Советы давать просто, — сказал Швецов. — Это верно. — Он выпил рюмку коньяка и замолчал, пристально рассматривая кончик дымящейся сигареты. — Как выглядел этот тип?
— Тип довольно симпатичный… Шатен, лицо немного удлиненное, глаза темные, чуть раскосые, монгольские… Татьяна Лазаревна глубоко вздохнула и задала сама себе вполне естественный для ее положения вопрос: — Интересно, кто мог это сделать? Кто? На это мог решиться тот, кто точно знал, что у меня есть деньги. А таких трое: Крайников, Кирин и Горин.
— И то, с кем они имеют дело, — заметил Швецов.
— Но, мне кажется, информация могла исходить только от них. И не верится… Крайников — верх порядочности, Горин — трус, вот Кирин…
— Что толку гадать на кофейной гуще, — сказал Швецов и встал. — Поздно.
Татьяна Лазаревна вздрогнула, подняла на него измученные глаза.
— Останься… Я боюсь, третью ночь заснуть не могу.
— Хорошо, — согласился Швецов. — Ты выпей, это снимает напряжение. Лучше спать будешь.
Татьяна Лазаревна покачала головой и страдальчески улыбнулась.
— У меня голова потом болит.
— Несчастный вы народец! Мужик хоть напиться может. — Он подошел к столу и плеснул себе в стакан коньяка.
— А ты-то чего пьешь?
— Пить — умирать и не пить — умирать, — говаривал мой дед.
— Он умер?
— Бог всех берет — и святых, и грешных.
— Одна, значит, дорога…
— А в конце дороги той плаха с топорами, — вспомнил Швецов слова одной разудалой песни и мрачно усмехнулся.
— Крепкий паренек! — сказал Красин, рассматривая фотографию, которая лежала перед ним на столе. — Кто такой? — Он поднял глаза на полковника Скокова. Тот, словно ожидая этого взгляда, улыбнулся, округлив свои кошачьи зрачки, и молча протянул ему лист бумаги с текстом, отпечатанным на машинке.