половину установленной нами выше «единицы боевой силы армии». Это заключение в свою очередь приводит нас к выводу, что действительная боевая сила русской армии в 1914 г. при 114 с половиной пехотных дивизиях должна измеряться 60 вышеупомянутыми единицами счета.
Этот вывод вполне совпадает с авторитетным утверждением генерала Маниковского, что война потребовала от русской армии (114,5 линейных дивизий) в два раза большего артиллерийского вооружения, нежели это было предположено.
Из 114,5 пехотных дивизий Россия сосредоточила против Германии и Австро-Венгрии 94,5 пехотных дивизий. Остальные дивизии остались на Кавказе против ожидавшегося выступления Турции, а также для наблюдения за прочими границами империи.
Но сосредоточение этих 94,5 дивизий сильно растягивалось во времени:
Из этой таблицы мы видим, что полное сосредоточение русской армии на Западном театре России продолжалось 2–3 месяца, в то время как германская и австро-венгерская армии, предназначенные для действий против России, могли быть уже развернутыми к 15 дню мобилизации.
На деле произошло некоторое запоздание в сосредоточении австро-венгерской армии, ввиду предпринятого монархией Габсбургов нападения на Сербию. Но это запоздание измерялось днями, а не месяцами.
Как известно, Германия решила большей частью своих сил обрушиться с началом войны против Франции. Против России с первых же дней войны находилось не менее 20 пехотных дивизий[344].
Начавшиеся уже военные действия против Сербии задержали несколько, как мы только что говорили, развертывание всех предназначенных против России австро-венгерских сил, которые в итоге достигали 371/2, пехотных дивизий, 2 ландштурмных дивизии и 13 ландштурмных бригад, что составляло в общем силы, равные 46 пехотным дивизиям[345].
Действительную боевую силу австро-венгерской пехотной дивизии можно считать равной в силе русской пехотной дивизии. Измеряя же эту величину в принятых нами единицах, мы получим, что действительная боевая сила австро-венгерской пехотной дивизии равнялась, подобно русской, половине этой единицы. Таким образом, общая боевая сила немецких и австро-венгерских войск, участвовавших в первых боевых операциях 1914 г. против России, должна быть оценена так:
Сравнивая данные этой таблицы с данными предыдущей, мы видим, что Россия при полном напряжении могла выставить против объединенных сил центральных держав равные силы только к концу 2-го месяца.
Между тем, по мнению, получившему всеобщее распространение не только в обывательских кругах, но и в правительственных, Россия представлялась таким колоссом, что ей стоило лишь слегка пошевелиться, дабы раздавить в начале 1914 г. находившиеся против нее неприятельские силы. Что такое мнение господствовало даже в верхах наших союзников французов, свидетельствует следующая телеграмма от 4/17 сентября 1914 г. русского посла в Париже Извольского. В этой телеграмме[346], адресованной министру иностранных дел, говорится: «Роли союзных французской и русской армий по отношению к Германии сейчас определяются следующим образом: французы наступают, имея против себя 5/6 германских сил, а мы, как явствует из последних официальных телеграмм, остановились перед 1/6 этих сил. Объясняется это, конечно, тем, что мы имеем дело с двумя противниками, из коих Австрия выставила все, что имела. Потное поражение, нанесенное нами Австрии, приветствуемое здесь самым восторженным образом, но как в публике, так и в военных кругах убеждены, что Россия достаточно могущественна, чтобы справиться одной с У германских сил, независимо от операции против Австрии… Я не считаю себя вправе умолчать об этой критике, не предупредив вас о назревающем, может быть, недоразумении, чтобы не сказать противоречии, между нами и французами, которые убеждены, что в настоящую минуту Франция почти одна выдерживает натиск Германского колосса…»
Переоценка нашей силы лежала и в основе нашего плана войны. Вместо того чтобы сосредоточить все свои усилия против одного из наших врагов с тем, чтобы, разбив его, перебросить главную массу войск для одержания победы над другим, Сухомлинов и его сотрудники задаются целью сразу же наносить решительные удары по австро-венгерским армиям, сосредоточившимся в Галиции, и по немецким силам, оставленным в Восточной Пруссии, то есть по двум расходящимся операционным линиям. Такая переоценка своих сил русским Генеральным штабом привела к естественному следствию: наши союзники — французы сразу же стали предъявлять России совершенно непосильные требования. Ярким доказательством такого отношения могут служить те телеграммы, которые передавались в первые месяцы войны русским военным агентом (графом Игнатьевым) в Париже, а также теми заявлениями, которые делались от имени французского правительства его послом в Петрограде.
1 августа, то есть в день объявления Германией войны России, в телеграмме нашего военного агента говорилось, что французский военный министр «совершенно серьезно полагал возможным для нас вторжение в Германию и движение на Берлин со стороны Варшавы». Это требование французского правительства в переводе на стратегический язык означало следующее: к существовавшим уже двум операционным линиям (в направлениях на Галицию и на Восточную Пруссию) прибавлялась еще третья — Варшава — Берлин. При существовавшем в действительности соотношении сил подобная просьба была в полном смысле слова равносильна требованию от России самоубийства.
Эта просьба французского правительства, повторенная несколько раз, поставила русское Верховное командование в очень трудное положение. Военный французский профессор Ecole Superieure de Guerre{50} так оценивает в своем курсе по истории войны 1914–1918 гг. создавшееся положение:
«Ainsi le Commandement Russe, deja engage du fait de son plan operations dans deux directions divergentes, en adopte une troisieme pour satisfaire sur l'heure aux suggestions peu muries de son partenaire francais: geste assurement chevaleresque, mais qui va la conduire a une dispersion strategique grosse de danger»[347].
В действительности эта разброска сил привела к катастрофе в Восточной Пруссии и к уменьшению стратегического результата нашей победы в Галиции.
Подъем национального чувства в наших народных массах в начале войны сопровождался энтузиазмом по отношению к союзникам, в особенности к Франции, без всякого колебания ставшей согласно договору рядом с нами. Поэтому, когда с первых же дней войны из Франции начали прибывать тревожные вести, они немедленно же вызывали всеобщий порыв желания скорее выручить нашу верную союзницу из тяжелого положения.
Из напечатанных мемуаров французского посла в Петрограде г. Палеолога можно убедиться, как настойчивы были просьбы Франции о помощи и с каким же горячим сочувствием принимались эти просьбы Россией.
Уже 23 июля (5 августа), то есть на следующий день после объявления войны Германией Франции, ее посол г. Палеолог сделал императору Николаю II следующее заявление: «Французская армия вынуждена будет выдержать могущественный натиск 25-ти германских корпусов. Я умоляю Ваше Величество приказать Вашим войскам немедленное наступление. Иначе французская армия рискует быть раздавленной»[348].
8 (21) августа г-н Палеолог записывает:
«На бельгийском фронте наши операции принимают дурной оборот. Я получил приказание воздействовать на Императорское Правительство, дабы ускорить, насколько возможно, наступление русских армий» (Sur le front de Belgique nos operations prennent une mauvaise tournure. Je recois lbrdre d lntervenir aupres du Gouvernement Imperial, arm d'accelerer autant que possible lbffensive des armees russes).
Политические руководители Франции, испуганные призраком надвигающейся катастрофы, начали со всей доступной им силой давить на государя и русские руководящие круги. Вопрос при этом ставился не только о содействии, но о спасении Франции. В результате политика не только препятствует русскому Верховному Главнокомандованию исправить ошибки плана войны, но толкает на углубление их; и русские армии, не дожидаясь окончания своего сосредоточения и своей готовности, бросаются в наступление.
В своих воспоминаниях французский посол свидетельствует, что военные руководители русской армии вполне сознавали опасность подобной торопливости в начале военных действий. В заметке от 13 (26) августа г. Палеолог пишет, что имел беседу с русским министром иностранных дел С.Д. Сазоновым. В ответ на слова Палеолога: «Подумайте, какой тяжелый час наступил для Франции» (Songez commel'heureest grave pour la France), русский министр иностранных дел ответил, что начальник Штаба Верховного Главнокомандующего и Главнокомандующий армиями Северо-Западного фронта отдают себе отчет, что поспешное наступление на Восточную Пруссию осуждено на неизбежную неудачу, «так как наши войска еще слишком разбросаны и перевозка их встречает много препятствий (considerent qu'une offensive dans la Prusse Orientale est vouee a un echec certain parce que nos troupes sont encore trop dispersees e: que les transports rencontrent beaucoup dbbstacles)».
«Ho, — добавил С.Д. Сазонов, — так как мы не имеем права дать погибнуть нашему союзнику, то, несмотря на неоспоримый риск предпринятой операции, наш долг немедленно же наступать, что великий князь и приказал…» («que nous navons pas le droit delaisser notre alliee en peril et que malgre les risques incontestables de l'enterprise nous avons le devoir d'attaquer immediatement. C'est ce que le Grand Due Nicolas vient dbrdonner…»)