Мотивом, который тоже выставляли в пользу наступления, являлось то, что будто бы оно необходимо было для союзников. В данном случае этот мотив отпадает, так как наше наступление было бы полезным для общесоюзного дела только в том случае, если бы оно произошло в апреле или мае 1917 г. На это и указывает в своих воспоминаниях ген. Людендорф. В июне же месяце оно представляло собой лишь изолированный удар, который немцам легко было парировать присылкой против русского фронта требуемых подкреплений.
Поэтому наступление на русском фронте в июне месяце для общесоюзной стратегии было совершенно бесцельно, а для самой России представлялось чрезвычайно опасной авантюрой.
Относительно утверждения ген. Деникина, что Верховный главнокомандующий ген. Алексеев был также ярым сторонником наступления, как и его начальник Штаба, генерал Деникин, мы позволим себе очень и очень усомниться.
Вот как высказывается ген. Алексеев о предположенном наступлении в своем письме от 12/25 марта № 2188, адресованном военному министру Гучкову:
«Что касается до намечаемых мною совместно с союзными нашими армиями оперативных планов, то об этом в данную минуту говорить уже поздно, ибо решения были приняты на конференции в Шантильи 15 и 16 ноября 1916 г. и на конференции в Петрограде в феврале 1917 г. Мы приняли на этих конференциях известные обязательства, и теперь дело сводится к тому, чтобы с меньшей потерей нашего достоинства перед союзниками или отсрочить принятые обязательства, или совсем уклониться от исполнения их[451].
Обязательства эти сводятся к следующему положению: русская армия обязуется не позже, как через три недели после начала наступления союзников, решительно атаковать противника. Уже пришлось сообщить, что вследствие организационных работ, расстройства транспорта и запасов мы можем начать активные действия не раньше первых чисел мая.
Данные Вашего письма говорят, что и этого измененного обязательства мы исполнить не можем. Без укомплектования начинать какую-либо операцию обширного размера немыслимо. Придется высказать союзникам, что ранее июня они не могут на нас рассчитывать, объяснив это теми или другими благовидными предлогами.
Таким образом, сила обстоятельств приводит нас к выводу, что в ближайшие четыре месяца (то есть апрель, май, июнь и июль. — Примеч. Н.Н.Г.) наши армии должны бы сидеть спокойно, не предпринимая решительной, широкого масштаба, операции».
Проповедь наступления в среде русского командного состава отвечала желаниям новых политических руководителей страны. Это была своего рода революционная демагогия, посредством которой многие сторонники наступления делали карьеру и выдвигались на высшие должности. Среди таковых на первом месте следует указать на генерала Брусилова, сменившего в июле месяце генерала Алексеева на посту Верховного главнокомандующего.
Вера в возможность спасти армию от разложения при посредстве наступления породила мысль сформировать для участия в этом наступлении ударные части из добровольцев. Согласно настроению того времени, эти части получали различные революционные наименования. Особенно горячим сторонником таких формирований был ген. Брусилов. 22 мая/4 июня 1917 г. он отдает приказ по фронту № 561, б котором говорится: «Для поднятия революционного наступательного духа армии является необходимым сформирование особых ударных революционных батальонов, навербованных из волонтеров в центре России, чтобы этим вселить в армии веру, что весь русский народ идет за нею во имя скорого мира и братства народов с тем, чтобы при наступлении революционные батальоны, поставленные на важнейших боевых участках, своим порывом могли бы увлечь за собой колеблющихся».
Генерал Алексеев не сочувствовал этой мере. В своей телеграмме № 3738 от 18/31 мая он пишет в ответ генералу Брусилову на его предположения: «Совершенно не разделяю надежд Ваших на пользу для лихой, самоотверженной, доблестной и искусной борьбы с врагом предложенной меры. Разрешаю только потому, что Вы мысль эту поддерживаете…»
Телеграммой же № 3813 от 21 мая/3 июня ген. Алексеев сообщает ген. Брусилову: «Сбор в тылу армии неизвестных и необученных элементов вместо ожидаемой пользы может принести вред для ближнего тыла! Ваших армий. Только извлечение надежных людей из состава войск может /дать подготовленный материал для формирования. Таков мой взгляд, который не могут изменить Ваши соображения».
Генерал Алексеев оказался прав. С тыла могло прийти очень мало полезного элемента. Те, кто ожидал другого, а именно того, что из страны придут массы энтузиастов-добровольцев, подобно тому, как это было в большую Французскую революцию, ошибались в основной вещи: скрытой, но в то же время главной движущей силой русской революции являлось нежелание народных масс продолжать войну.
Формирование добровольческих частей вскоре же приняло тот характер, который и указывал генерал Алексеев. В ударные батальоны поступили лучшие элементы из разлагающихся пехотных частей. Среди последних далеко на первом месте, в смысле разложения, находились так называемые «третьи дивизии», которые, как мы в своем месте говорили, были сформированы по инициативе ген. Гурко, в бытность его начальником Штаба Верховного главнокомандующего. В этих разлагающихся частях положение офицеров, а также тех унтер-офицеров и солдат, которые продолжали сознавать свой патриотический долг, становилось буквально нестерпимым. Повлиять на затопившую их массу разнузданной солдатни они были совершенно бессильны. Более того, самое их пребывание в рядах своих частей угрожало их жизни, так как обезумевшая солдатская масса видела в них помеху братаний, дезертирства, всякого рода бесчинств и немедленного прекращение войны.
Уходя в ударные батальоны, эти лучшие элементы получали возможность не только продолжать исполнять свой долг, но попросту жить без постоянной угрозы избиения.
Казалось бы, что подобный оборот дела должен был подсказать нашему высшему командному составу мысль об ином употреблении формировавшихся отборных частей, чем это было предположено Брусиловым и другими инициаторами.
Эти отборные части должны были бы послужить той силой, на которую можно было опереться для того, чтобы остановить революции и привести армию и страну в порядок. В этом отношении эти ударные батальоны послужили бы ценнейшей поддержкой для казачьих, кавалерийских и артиллерийских частей, разлагавшихся гораздо медленнее, чем пехота, в которой за время Войны выбыл почти весь кадровый состав.
Какую пользу именно в этом отношении могли принести сформированные Отборные батальоны, нам пришлось убедиться на личном опыте в качестве начальника Штаба армий Румынского фронта.
В первых числах июня в 163-й пех. дивизии (одна из упомянутых выше «третьих» дивизий) вспыхнул бунт. Большевик, прапорщик Филиппов, руководивший этим мятежом, объявил даже в месте расположения штаба дивизии, в г- Загуле, независимую социалистическую республику. Немедленно же мною[452] было отдано распоряжение окружить взбунтовавшуюся дивизию полками 3-й кав. дивизии, двумя ударными батальонами и несколькими батареями. После нескольких артиллерийских выстрелов взбунтовавшаяся дивизия сдалась и выдала зачинщиков и затем сейчас же была расформирована.
Такое же применение получили через несколько дней ударные батальоны и на Юго-Западном фронте, в VII армии, против взбунтовавшегося VII Сибирского корпуса.
Было несколько подобных случаев и в других армиях.
Легкость, с которой происходили все эти усмирения, ясно подсказывала ту мысль, о которой мы упоминали выше, а именно, что на формирующиеся отборные части нужно было смотреть как на единственную реальную возможность остановить происходящий развал армии и страны. Но для этого требовалось сохранение этих частей, а между тем проповедуемое большинством командного состава наступление являлось смертным приговором для этих отборных частей, так как не могло быть никакого сомнения, что эти части, примененные как ударные, вынесут на себе всю тяжесть потерь. Если же вся остальная пехота их не поддержит, отборным частям грозило полное истребление.
Каково было настроение пехотной солдатской массы, свидетельствуют те многочисленные воззвания, которые тысячами распространялись среди рот. Мы приведем здесь текст одного из них, как очень характерного по своему содержанию, а также потому, что составитель его является весьма типичным представителем солдатской массы того времени.
«Братья, — говорится в этом воззвании[453], — просим вас не подписываться которому закону хочут нас погубить, хочут делать наступление, не нужно ходить, нет тех прав, что раньше было, газеты печатают, чтобы не было нигде наступление по фронту, нас хотят сгубить начальство. Они изменники, наши враги внутренние, они хотят опять, чтобы было по старому закону. Вы хорошо знаете, что каждому генералу скостили жалованье, вот и они хочут сгубить нас, мы только выйдем до проволочных заграждений, нас тут вот побьют, нам все равно не порвать фронт неприятеля, нас всех тут сгубят, я разведчик хорошо знаю, что у неприятеля поставлено в десять рядов рогаток и наплетено заграждение и через 15 шагов пулемет от пулемета. Нам нечего наступать, пользы не будет; если пойдем, то перебьют, а потом некому будет держать фронт, передавайте, братья, и пишите сами это немедленно».
2/15 мая Верховный главнокомандующий ген. Алексеев в сопровождении главнокомандующих фронтами, а именно: Северного — ген. A.M. Драгомирова, Западного — ген. Гурко, Юго-Западного — ген. Брусилова и Румынского — ген. Щербачева, приехал в Петроград для того, чтобы на заседании Временного правительства и Исполнительного Комитета Совета рабочих и солдатских депутатов открыто заявить о том развале, который происходил в армии. Полный текст отчета этого знаменательного заседания помещен в книге ген. Деникина