Затем на этот же доспех нацепили пластину из меди (татары, какие побогаче, иногда использовали такие). С ней было уже сложнее, но на том же расстоянии и она пробивалась. Судя по удивленным и одобрительным лицам, я понял, что нынешние самострелы отряда так точно не умеют.
Дальше настало время кольчуги — зинджира, как она называлась у татар. Она была еще прочнее, но на пятидесяти метрах билась! Конечно, многое зависело от угла попадания, но тем не менее.
Последним был деревянный татарский щит. Та же история, хотя под углом стрела могла после пробития и застрять. А если его еще и укрепить бычьей кожей или металлом, то ситуация еще сильнее ухудшится. Но пока что вот так!
Я даже почувствовал гордость.
— Работает, — подвел итог Мещеряк, стараясь остаться невозмутимым. — И очень хорошо.
— Да, — закивали все.
— Пошли в город, — сказал Ермак. — Будем думать, делать ли такие самострелы и сколько.
Холодок еще стелился по полу избы, хоть печь была натоплена с утра. Мы сидели тесно — кто на лавках, кто на чурбаках. Здесь были все, кто ходил сегодня со мной в лес. А у стены, чуть в тени, сидел Тихон Родионович, староста города.
Среднего роста, плотный, с круглым лицом и густой седоватой бородой. Лоб с залысинами, но волосы всё ещё тёмно-русые, аккуратно приглаженные. На носу сидела линза в медной оправе — большая редкость, откуда только добыл он ее. А на указательном пальце правой руки — широкая, въевшаяся чернильная полоса.
— Ну, — сказал Ермак, — самострел мы посмотрели. Дело хорошее. Теперь скажите мне по-простому: лучше ли он, чем пищаль?
Собакин кашлянул, сдвинул брови.
— Смотря как судить, — начал он. — Пищаль, коли рядом бьёт — дырку в бревне сделает. Но пороху мало. А если дождь — фитиль гаснет. И пока перезарядишь его…
Лиходеев кивнул.
— Самострел не шумит. Стрела летит быстро. В дозоре или засаде — вещь незаменимая.
— И в бою, — вставил Болдырев. — Из пищали быстро не выстрелишь. А самострел вдвое чаще бьет, если умеешь управляться с ним.
— Сколько нам таких нужно? — спросил Ермак.
На миг повисло молчание. Потом Мещеряк сказал:
— На каждого лучше. Или хотя бы на половину людей. Порох — не навоз, сам не появится. Обозов давно не было. А когда будут — одному Богу ведомо. А дерево, кожа, железо — у нас своё. Из лука татарин может стрелу и дальше навесом пошлет, но она так менее страшна. А по пробитию брони мы выигрываем. Будем пытаться использовать самострелы вместо пищалей, ничего другого в голову не приходит.
Все согласно закивали головами.
— Сколько в день таких сделаете? — Ермак повернулся к Макару.
Макар протёр руки, уставился в потолок.
— За день не управлюсь ни с одним. С первым получилось быстро, потому что металл подходящий имелся. Но он быстро кончится. А с тем железом, что мы добываем, возни много, — ответил он. — Его сушить надо, обжигать, а еще бить крицу — то есть, получившееся мягкое железо, выгонять из него все нехорошее, потом цементировать, засыпав углем… Раз в три дня можно, да и то, если всё бросить и только самострелами заниматься. Но я ж ещё ножи, топоры, подковы кую…
— Доски я порублю быстро, — вставил Лапоть. — Но… тут ещё одно.
Он встал, почесал в затылке.
— Доска-то нужна хорошая и сухая. Но у нас такой мало. Штук на пятнадцать самострелов может хватит. А надо-то, выходит, чуть ли не двести.
В избе недовольно засопели.
— Сырая доска не годится, — продолжил он. — Ведёт её, скукоживает, она гниёт. Сушить как? Если по-обычному — год уйдёт. Если у печки — то можно быстро, меньше месяца, но постоянный глаз необходим. Не досмотрел — доска треснет или пересохнет.
Я поднял голову.
— Нужно строить отдельную сушильную избу. С решётками, с дымоотводом, с равномерным теплом. Там можно класть доски и сушить под надзором. Сменами. Один следит — другой спит.
— Дело говоришь, — произнес Мещеряк, и все в избе одобрительно закивали головами.
— И кузню вторую надо, — сказал я. — Я сам могу ковать. Только не отвлекаясь. Мне бы помощников, а Макар пусть текущим займётся — ножи, подковы, крюки. Ну и самострелами, если будет время. А я — только самострелами. И всем, что к ним — стрелами, наконечниками.
Макар криво улыбнулся и закивал головой. Ермак и остальные тоже согласились.
— Ну, если так — железа надо больше. А то вдруг не хватит. Надо увеличить добычу. Ну и пара подмастерьев нужна, — произнес я.
— Организуем, — проговорил староста. — Есть у меня один. Кузнецу по молодости помогал, потом руку повредил, но лупить кувалдой ещё может. И ещё двое — молодые, но понятливые.
Ермак задумчиво кивнул. Потом посмотрел на Лаптя:
— Сможешь избу-сушилку заложить?
— Смогу. Только надо людей. Пять-шесть человек, чтоб рубили, клали, бревна и глину носили.
— Выделю, — пообещал Тихон.
— Тогда так, — произнес Ермак, вставая. — Макар остаётся в кузне. Максим берёт помощников и отвечает за самострелы. Лапоть с плотниками сушильню ставит. Железо заготавливаем. У кого есть вопросы?
Вопросов не было ни у кого.
— Работать начнём сегодня. Времени нет. А через неделю — чтоб еще несколько самострелов появилось.
Тихон Родионович медленно поднялся.
— Я списки составлю. Кто пойдёт в сушильню, кто ставить кузню, кто потом к Максиму. И склад мы ему отдадим — тот, что у стенки, где бочонки с припасами раньше хранили. Только порядок там навести. А то крысы железо пожрут, хе-хе.
Все кивнули.
— А теперь… — проговорил Ермак.
— Теперь нам надо решить, возьмем ли мы обратно Максима к себе в отряд, или он будет нам помогать, как простые жители города. Кто хочет сказать?
Есаул Скрыпник вздохнул, почесал щеку и произнес:
— Не знаю я… Непроверенный он. Раньше был наш, а теперь вон как… Кто знает, что там на деле случилось, когда татарин ему по башке двинул… Тяжело с тем, кто ничего не помнит… И про кого сведущие в колдовских силах всякое говорят…
— Он человека моего спас, — возразил ему Лиходеев. — Двух кучумовских татар убил. Одного ножом зарезал, не побоялся с ним на саблю идти. Оружие нам будет делать, которое лучше нашего. Сколько мы его будем проверять-то?
Все в избе одобрительно закивали. Со своего места поднялся Матвей Мещеряк.
— Я тоже поначалу смотрел на него очень косо. Но отец Тихомолв сказал, что все хорошо, да и Максим проявил себя, как лучшие наши бойцы. Двух татар победил в бою, спас своего товарища! А мог пройти мимо, и никто бы ничего не узнал. Сколько мы его проверять будем? Что он должен сделать, чтоб мы ему наконец-то поверили? Голову Кучума принести на тарелке?
Все, кроме Скрыпника, загоготали.
Мещеряк, довольный впечатлением, продолжил.
— Да и то кто-нибудь скажет, что этого мало! А, между тем, когда в поход собирались, столько людей к нам пришло, которых никто не знал! Да, оказались среди них и трусы, и подлецы, но жизнь — она такая! Что вообще происходит? Какой-то шаман забил нам головы своими фантазиями!
— Ну, кто за то, чтобы взять Максима обратно к нам в отряд? — спросил Ермак.
— Я, — сказал Мещеряк. И все за ним, кроме Елисея, сказали «я». Последним, после долгой паузы, сказал «я» и Ермак.
Вопрос был решен.
— Эх, жаль отец Игнатий сейчас опять не в городе, — вздохнул Ермак. — Ну да ничего.
— Подойди к иконе.
Я встал и шагнул к стоявшей в углу иконе. На ней — лик Спаса. Перед ним горела свеча.
— Клянешься ли ты быть верным товарищем нашим? Не предавать, не бежать, не уклоняться? — сурово спросил меня Ермак.
— Клянусь.
— Клянешься ли, что будешь силу и знание отдавать делу общему, во славу земли Русской?
— Клянусь.
— Клянешься ли слушаться старших — меня, сотников и назначенных над тобой?
— Клянусь.
— Клянешься ли молчать, где надо молчать, и говорить правду, где правда нужна?
— Клянусь.
— Тогда вот тебе крест. Приложись.
Я приложился. Лоб коснулся тёплого дерева. Затем Ермак сказал:
— С этого дня ты снова свой. Казак нашего отряда. Похоже, что ты умеешь и оружием действовать, и кузнечным молотом… но сейчас нам молот нужнее. Верните ему оружие.
Лиходеев выглянул за дверь, кого-то подозвал, дал ему указание, и через минуту молодой казак принес в избу саблю, пищаль, «берендейку» с порохом и сумку (там, судя по всему, лежали пули, пыжи, фитили и прочее).
Пищаль тяжелая, обмотанная веревкой. На стволе кое-где следы ржавчины, но он еще постреляет. Сабля — простая, затертая у гарды, но ухоженная. Казалось, что прежний владелец ей доверял больше, чем ружью.
— Теперь это снова твое, — произнес Ермак. — по праву. Береги.
Я молчал, не зная, что сейчас сказать. Почувствовал, что теперь у меня по-настоящему началась новая жизнь.
— Служить ты теперь будешь в кузнецах, — продолжил Ермак. — Самострелы — дело сейчас самое важное. Начальствовать над тобой будут только двое: я и Матвей Мещеряк. Понял?
— Понял, — кивнул я.
Мещеряк шагнул ближе. Лицо у него было спокойное, даже, я бы сказал, нарочито спокойное. Посмотрел он на меня прямо, внимательно, будто впервые увидел.
— Не подведи, — сказал просто. — Мне балаболы не нужны. Если сказал, что сделаешь — чтоб было. А нет — скажи заранее. У нас тут война. Каждый день может стать последним.
Я снова кивнул.
Староста Тихон Родионович подошел к нам.
— А по хозяйству, — сказал он, — иди ко мне. Что нужно — материалы, еда, люди — скажи. Я решу. Но чтоб без беготни. И следи, чтоб воровства не было. А то в кузне железо, а железо — вещь дорогая.
— Понял, — ответил я.
Когда мы вышли из избы, я сразу подошел к старосте.
— Тихон Родионович, первым делом как раз хочу посмотреть, где у нас железо добывают. Посмотреть руду. Оценить, что и как. Без этого мне никуда. Надо ведь понимать, на что рассчитывать. А если будем на сотни самострелов работать — нужно много. Очень много.
Староста на секунду задумался, потом кивнул.