Но второй успел поднять пистолет. Мы выстрелили почти одновременно. Я попал ему в голову, а его пуля ударила меня в сердце.
Я опустился на землю, и наступила темнота.
Сознание возвращалось медленно, будто сквозь вязкую трясину. Сначала был только холод. Сырой, ползущий под рубаху, проникающий в кости и в каждую мышцу. Потом шум — шорохи листвы, плеск реки неподалеку и голоса людей.
Я открыл глаза. Надо мной вечернее небо, уже тёмное, но ещё не совсем чёрное. И сибирский лес. Ветви над головой, еловые, тонкие, и силуэты — несколько фигур, склонившихся рядом.
— Слышь, дышит он… — радостно произнес кто-то. — И глаза открыл. Я же говорил — не помер. А ты, Матвей, все свое — «мертвец», «мертвец»… Экий ты мрачный!
— Лука, помолчал бы ты, а? — ответили ему. — Только что не дышал.
Я посмотрел по сторонам. Рядом четыре человека, и ещё несколько стояли в отдалении.
— Где я?
— У реки, — хмыкнул тот, кто говорил, что я жив. — У Иртыша. В паре верст от города Сибирь. Ничего не помнишь, что ли? Я тоже думал — ты всё. Душа на небо, тело в землю. А ты вон…
Он замолчал, и его лицо — загорелое, с морщинами, скривилось в странной улыбке. Я внимательно посмотрел на него. Судя по разговору, именно этого человека звали Лукой. На вид ему было лет сорок-сорок пять. Борода торчала клочьями, нос крючком, а голос с хрипотцой.
Одет в старинный темно-коричневый кожаный кафтан с рукавами до локтя. За поясом сабля. На груди — перевязь с деревянными трубочками. Берендейка, всплыло название, когда-то прочитанное в книгах по истории. В этих трубочках оружейный порох. А в той кожаной сумке на боку, значит, пули, пыжи и фитили и прочее.
То есть человек совершенно не похож на участкового полицейского, появления которого следовало бы ожидать после того, что случилось. Вообще ни капельки. Или власти устроили еще одну реформу правоохранительных органов, о которой я ничего не слышал. И теперь вместо полицейских вооруженные пищалями стрельцы и опричники.
Рядом с ним стоял совсем молодой белобрысый парень. Лицо красное, взволнованное.
Третий — Матвей, которому Лука говорил о том, что я жив. Невысокий, плотный, с густой черной бородой и грозными бровями. На кожаном кафтане — прямоугольные металлические пластины вперехлёст. Куяк название этому доспеху, услужливо подсказала память, не забывшая содержание прочитанных исторических книг.
А четвёртый человек, как я понял, здесь самый главный..
Крепкий, широкоплечий,повыше остальных. Возраст на вид такой же, как у Луки и Матвея. Черная борода, лицо суровое, будто вырубленное временем и боями. Поверх темного кафтана поблескивала кольчуга.
— Живой он, Ермак Тимофеевич, — весело сказал Лука. — Глаза открыл, смотрит.
Ермак? Тот самый⁈
Облокотившись рукой на землю, я сел. Голова загудела, но тело слушалось. Удивительно послушное, гибкое тело. Ноги крепкие, руки жилистые. Не мои. Мои старые, с артритом и ссадинами от дачной работы. А эти — молодые, сильные.
Только висок побаливал.
Моя одежда — почти один к одному с той, в которой Лука. Тот же кафтан и перевязь с деревянными трубками, черные полотняные штаны и кожаные сапоги.
Что происходит? Я очутился в шестнадцатом веке? В другом теле⁈
— Живой? — спросил Матвей, пристально глядя мне в глаза.
— Да, но память отшибло, — ответил я. — Ничего не помню.
Голос, как и тело, был не моим, чуть хрипловатым.
— Илья, поведай, как все случилось, — приказал Матвей.
Молодой парень, глядя на меня, принялся взволнованно рассказывать.
— Сегодня с тобой мы стояли на карауле. С утра всё спокойно. А как начало темнеть, разглядели татар в лесу. Сколько — непонятно. Может, десяток. А может — целый отряд!
— Двоих уложили с ружей, — продолжил он, — а трое до нас добежали. Два татарина на тебя кинулись, видать, решили, что ты главный, а я с третьим зарубился. Одного ты саблей быстро уложил, а второй непростым оказался. В шитом кафтане, с бронзовой булавой. Он тебя ею по голове и перетянул. Ты упал, я думал, что все, но тут из-за кустов волк! Настоящий, огромный! Я таких больших отродясь не видывал! Морда умная, будто и не зверь вовсе. Прыгнул на татарина, сбил с ног, перегрыз горло и скрылся в лесу. Я своего одолел, бросился к тебе, но ты лежал, как мертвый. Я поначалу решил, что все!
— Посмотри на меня, — вдруг произнес Ермак, и я столкнулся взглядом с его черными, как ночь, глазами.
Взгляд — как у гипнотизера или у колдуна. Что-то подозревает. Пронизывает насквозь, словно рентген.
— Ты помнишь, что ты Максим? Казак из караула Луки Щетинистого? Родился в слободе на Белой реке? Служил в пограничной заставе, а потом ушел с нами?
Я ненадолго задумался.
Сказать им, кто я, по всей видимости, означает только одно — быть тотчас повешенным или сожженным на костре. Ни одно, ни другое меня не устраивает. Поэтому… Хорошо, что имя казака, в чьем теле оказался, совпало с моим. Не запутаешься.
— Да, — ответил я. — Но больше я почти ничего не помню. Только свет… яркий, как в самый солнечный день… он подхватил меня, понес ввысь и забрал память. А потом были голоса. Они говорили со мной.
Можно было бы придумать какую-нибудь красивую мистическую историю о том, что видел на небесах, но я решил, что не стоит. Чересчур взгляд у Ермака умный и недоверчивый. Может что-то заподозрить, и тогда плохо дело. Меньше говоришь — меньше шансов ошибиться.
Илья отодвинулся от меня подальше, остальные остались на месте, только положили ладони на рукояти сабель.
— Свет, говоришь, — кивнул Ермак. — Ясно. Есть еще у меня чутье. Уж больно глаза твои стали непонятными. А в глазах — душа человека. Я это очень хорошо чувствую. Точно свет, не тьма вокруг была? И дух какой-то в теле волка спас тебя. А духи редко людям помогают. Разве что шаманам, но ты не шаман. Ты только что был мертвым — не в беспамятстве, а именно мертвым, бездыханным, с небьющимся сердцем, а потом ожил. Странно.
Повисла тишина. Кто-то, выслушав слова атамана, перекрестился, кто-то наполовину вытащил саблю из ножен, кто-то провел в воздухе рукой — наверное, сделал знак от нечистой силы.
— Ты помнишь, кто я? — спросил Ермак.
— Тебя зовут Ермак Тимофеевич, — ответил я. — Ты наш атаман. Мы идем по Сибири, присоединять ее к Руси.
Знай, как оно обернется, читал бы о походе Ермака поподробнее. А так только и знаю, что воевал он с татарами хана Кучума и его союзниками в конце шестнадцатого века. Город с символичным названием Сибирь (Сибир), около которого мы находимся — захваченная казаками татарская столица на Иртыше. Татары еще называют его Искером или Кашлыком.
Да уж, дела!
— Так и есть, — кивнул Ермак. — Это помнишь. Ну так что, по-прежнему с нами ты или нет? Смотри на меня и не обманывай!
— С вами, конечно, — ответил я. — Почему ты так спрашиваешь, Ермак Тимофеевич? Со мной все хорошо.
— Не врешь? — строго произнес Матвей. — Губитель рода человеческого умеет врать. Эх, отец Игнатий не вовремя в дальний острог к Камню поехал. Сейчас бы он все объяснил нам.
— Ладно тебе, Мещеряк, — ответил атаман. — Странно все случилось, но не вижу я зла в его глазах. Возвращаемся в город. Сможешь ехать на лошади? — это он уже мне.
— Да, смогу, — ответил я. — Подождите немного.
Я спустился к берегу и наклонился над рекой.
Из воды на меня посмотрел мужчина лет тридцати, с короткой черной бородой. Высокий, худощавый, скуластый, задумчивый.
— Вот какой ты теперь, — сказал я себе. — Ну что ж, пусть будет так.
Я зачерпнул воды и умылся. Холодная вода Иртыша словно смыла с меня боль в голове, и я почувствовал себя намного лучше.
«Камень», о котором говорил Матвей, — не что иное, как Уральские горы, географическая граница между Европой и Азией и граница между тогдашней Русью и чужой, дикой и своенравной Сибирью.
Мы — в Сибири.
И я должен выжить в этом жестоком мире, используя свои знания и опыт. Я — военный инженер. Я знаю очень многое. Даже как делается оружие, знаю. Это здесь очень пригодится. Поэтому постараюсь быть готовым ко всему. Надо смотреть, сохранять спокойствие, держать язык за зубами и действовать.
Я вернулся к казакам, залез на лошадь — тело само подсказало, как это сделать, и мы направились к городу.
Ехали неспешно, тропой вдоль берега. Корни деревьев вылезали на поверхность, а колючие ветки тянулись к лицу. Лошадь, крепкая гнедая кобыла, шагала уверенно, будто знала дорогу сама. Я сидел в седле спокойно, не напрягаясь, хотя в прошлой жизни на лошадях почти не ездил. Мышечная память делала всё за меня.
Впереди ехал Ермак, чуть позади — Матвей Мещеряк, хмурый, молчаливый, поглядывающий с подозрением. Лука Щетинистый ехал сбоку, что-то тихо напевая себе под нос. Он не считал меня угрозой, или хорошо умел прятать свои мысли.
Позади тянулся отряд — около тридцати человек. Все, как и я, в кожаных кафтанах с короткими или длинными рукавами. У некоторых на груди — кольчужные или металлические вставки, как у Матвея, но попроще, с зазорами.
За плечами — ружья с фитильными замками (ручные пищали), у пояса — сабли и ножи. В строю чувствовалась опытность. Никто не суетился, все двигались слаженно. Это явно были настоящие воины, не новобранцы, а походные казаки, много повидавшие и не раз проверенные боем.
Сибир уже близко. Я это понял по шуму и запаху. Пахло дымом и едой, доносились человеческие голоса, стуки, лязг, ржали лошади.
И через полминуты он действительно показался. Были видны бревна пятиметровой крепостной стены и сторожевые башенки. По периметру стена тянулась примерно километра на полтора.
Над стеной виднелась купольная главка с крестом и чуть поодаль вытянутый вверх татарский шатёр с полумесяцем. Церковь и мечеть. В городе, должно быть, всегда стояла мечеть, а после захвата Ермак приказал выстроить рядом с ней церковь. Вечернее солнце золотило крест и полумесяц.
Внутри, насколько я знал из истории, плоские крыши татарских строений, деревянные домики казаков вперемешку с юртами, хозяйственные постройки и многое другое. Над городом медленно поднимался дым — кто-то варил еду, кто-то работал в кузне, кто-то готовил баню.