чь. Пахло хлебом и углём. Мимо прошёл Лиходеев, кивнул мне, но не стал останавливаться — дел, видать, по горло. В кузнице уже звенело железо.
Все, сказал я себе, настраивайся.
Сегодня много работы. Засада на руднике, пусть и очень удачная, выбила из графика. Надо достраивать стрельбище и делать самострелы. Кузни уже готовы, печи благодаря огню подсохли. Кучум наверняка скоро захочет отомстить. Колесцовое оружие — интересно, но пока что неактуально. Подходящего кремня или пирита нет, а без них эта затея бессмысленна.
Я кивнул свои мыслям и пошел к кузнецу Макару.
…Совещание проходило в просторной избе, находящейся в остроге под Сольвычегодском. Она была обшита тесаным кедром, с окнами из слюды и высоким потолком. Под кровлей темнел брус, на котором висели связки сушёных трав. По углам — массивные сундуки, обитые железом. У стены — натёртый до блеска длинный стол из лиственницы.
За ним и сидели три брата Строгановых.
Старший, Яков, держался прямо, как на казённом приёме. Суровое лицо, аккуратно подстриженная борода, одежда — простая, но дорогая: черный кафтан, серебряный пояс, перстень с резным агатом. Он казался человеком железного порядка и жесткой воли. В этих краях его слово весило больше, чем грамота воеводы. На вид ему было лет сорок.
Средний, Семён, был мягче, и внешне походил на священника: округлое лицо, широкие ладони, чуть поношенный, но тоже очень дорогой кафтан.
Максиму, младшему, было меньше тридцати. Рядом со своими братьями он казался почти мальчишкой. Он держал на коленях пухлую счетную книгу с чернильными пятнами на страницах.
На столе стояли расписанные кубки с морсом, лежали кожаные тетради. Потрескивал огонь в каменной печи.
— Значит, вот что, — сказал Яков, уперев ладони в край стола. — Хватит с нас этих фантазий. Поход Ермака — дело гиблое. Деньги он жрёт, как прорва, людей — как мясорубка, а отдачи нет ни гроша.
— Ну, не совсем так, — возразил Семён, нахмурившись. — Люди Ермака Кашлык взяли, хан в бегах. Это, хочешь не хочешь, успех.
— Успех, — фыркнул Яков. — Во сколько он нам обошелся? Мы за огромные деньги снарядили отряд Ермака, а потом постоянно посылаем ему лодки с солью, оружием, порохом. Мы знаем, во сколько нам обходится такая экспедиция! А еще и не каждая доходит.
— Надеемся, что будут доходить, — вмешался Максим. — Провожатые теперь у нас надёжные, казаки опытные. Ермак сам велел не рисковать зря.
Яков отмахнулся:
— Надежды — для дураков. А мы с вами купцы, не игроки. Нам отчёт важен. Что там по цифрам, Максим?
— Большие издержки, — честно вздохнул тот. — А доходов, по сути, ноль. Ясак, то есть дань, собираемая отрядом, мала. Только письмо от Ермака, где он просит ещё, ещё и ещё.
— Вот то-то и оно, — кивнул Яков. — Ермак — человек военный. У него меч вместо счёта. А у нас — лавки, рудники, варницы. Нам дела вести надо. А не войну с диким ханом, которую выиграть, похоже, не получится.
Семён потёр бороду:
— Всё так. Но и бросить его — это подставить. Имя наше с Ермаком связано. Люди говорят: Ермак пошёл — Строгановы отправили. Не станет поддержки, скажут, что предали.
— Глупости, — отрезал Яков. — Мы — не цари, чтоб вести полки. Мы — купцы. Да и Москве, скажу так, эти земли на краю мира не так уж и дороги. Пока казна пуста, нет дела до Сибири.
— А если татары возьмут Кашлык? — спросил Максим. — И перебьют весь отряд? Да и люди Ермака — не все наёмники, там наши тоже есть. Кто за них будет отвечать?
— Если перебьют, значит, на то божья воля. Ты хочешь, чтоб мы ещё один караван снарядили? — поднял брови Яков. — Опять деньги кидать в омут? Я сказал — больше не отправим. Пусть тот, что сейчас идёт, будет последним. Дальше — посмотрим. Хотя и так все ясно. Смотреть не на что. Сибирь остается для нас чужой.
Семён посмотрел в сторону.
— У Кучума войско большое, и злобы у них много. Не забудут они падение Кашлыка, и не простят. Даже если Ермак сейчас справится — сколько ещё он выстоит? Год? Два? А потом? — произнес Яков.
— Потом — пусть государь решает, — после паузы продолжил он. — И отправляет войско, если захочет. Мы свою работу сделали. Открыли путь, оснастили, поддержали. Но уже хватит. Денег Сибирь нам не дала. Один дым да потери. Нам нужно заботиться о солеварнях и медеплавильнях. Вот где наше дело.
В комнате повисла тишина. Трещала полена в печи, тихо закапал дождь по окнам.
Максим вздохнул, закрыл книгу.
— Значит, один обоз идёт, но других не будет. А если он не дойдёт — Ермаку очень быстро конец. Пороха у них надолго не хватит.
— Да, — твёрдо сказал Яков. — Всё. Конец. Но даже если и дойдет, все равно, особо он ничего не изменит.
— Жаль, — сказал Семён. — Великим могло бы стать дело.
— Могло, — согласился Яков. — Но не стало. Наш отец и дед потому и заработали богатство, что умели вовремя останавливаться. Мы должны поступать так же.
…Работа кипела. Стены кузниц дрожали от ударов молотов, воздух пропитался запахом раскалённого железа, древесного угля и пота. Мы готовились к войне. С татарами, с Кучумом, со всей Сибирью.
Работали все четыре кузницы. Старая и три новых.
В первой — Макар. Мрачный, ворчливый, но опытный и умелый. К нему Тихон Родионович приставил двух новых подмастерьев — оба молодые, по восемнадцать лет, выглядят, как деревенские парни, руки грубые, но глаза живые. Макар поначалу недовольно рявкал на них, но быстро привык к новым людям: показывал, как ставить шаблон, как подгонять плечи к ложе, как выгибать сталь для дуги.
Через несколько дней, как я прикинул, ребята уже сумеют делать простейшие заготовки сами, а потом и собирать самострелы без посторонней помощи. Пока только самострелы по шаблону, выполнять другую кузнечную работу так быстро не смогут, но это пока и не слишком нужно. Главное сейчас — оружие.
Во второй кузне — Фома Заря. Раньше был у Макара учеником, теперь сам за главного. Стал серьёзен, будто повзрослел на пять лет. У него тоже два подмастерья — один бывший охотник, второй вообще гончар. Но ничего, руки и терпение есть, остальное приложится. Фома оказался хорошим наставником: не кричал, но всё проверял и переделывал, если надо. Я видел, как он сам перековывал неудачную заготовку, хотя устал так, что руки тряслись. Молодец, Фома.
Третья кузня — самая тяжёлая для меня лично. Там работал Гриша Малый. Мальчишка. Четырнадцать лет, но мастерство — будь здоров. Всё, чему его учил Макар, он впитывал, как губка. Знал, как работать с каленым железом, сам вёл подмастерьев — двух серьёзных мужиков, старше его лет на пятнадцать с лишним каждый. Они поначалу смеялись, потом замолчали, когда Гриша показал им, как правильно ковать плечо для самострела. Но я видел — тяжело ему. И физически, и морально. Всё на себе тянет. Поэтому я часто заходил к нему, смотрел, хвалил, когда надо. Макар с Фомой тоже помогали, когда советом, когда делом.
А четвёртая кузня — моя. Подмастерья мои оказались очень толковые, даже не ожидал. Я быстро поставил им задачи, объяснил суть.
Обучение шло быстро. Метод был простой: сначала — смотрим, потом — повторяем, затем — делаем.
Потом подключим еще людей, но они будут выполнять в основном вспомогательное, вроде работы с мехами. Так-то надо в течении дня чтоб в кузне было минимум три человека. А для работы в две смены, получается, за одной кузней должны быть закреплены шестеро. Тихон Родионович с Ермаком обещали найти. Но для начала надо попробовать без большой толпы.
Дементий Лапоть со своими учениками, тем временем, делал ложи для нашего оружия. У него работа была попроще и никаких трудностей не возникало. После сверления пушечных стволов любая плотницкая работа теперь покажется пустяковой. Они же собирали самострелы — натягивали тетиву, закрепляли механизмы. Серьезнейшая помощь!
К вечеру общими усилиями сделали самострел. Над сложными деталями работали мы с Макаром, Фома с Гришей — над остальными. Наверное, быстрее и не получится. Самострел, все-таки, не лошадиная подкова. Плюс нужны стрелы, а они тоже отнимают время. Может, не столько, но все-таки. Однако мы все сделали, и теперь несли оружие на стрельбище проверять.
Его уже полностью достроили внутри острога. Все готово, разве что табличка «добро пожаловать» не висит.
Длинный коридор, отделённый от остального пространства частоколом из бревен. Высокие стены, с земляным валом на конце. Мишени — деревянные и набитые соломой кожаные татарские доспехи. Одна мишень — с железными пластинами, для совсем суровой оценки пробивной способности.
Посмотреть на испытания пришло куча народу, в том числе и Мещеряк с другими сотниками.
Я встал первым. Зарядил. Натянул тетиву. Прицелился. Выдох. Выстрел.
Стрела с легкостью прошила одетую в кожу соломенную куклу.
Второй выстрел сделал Макар. Стрела легко пробила деревянную доску.
По металлу можно не пробовать. Все ясно и так.
Мы переглянулись. На наших уставших лицах появились улыбки.
— Бьет, — сказал Макар. — Мощный.
— Получается, — кивнул я. — Будем дальше работать.
Шатёр хана Кучума был наполнен ароматом благовоний. Почти не было слышно звуков снаружи — только редкое ржание коней и мерный скрип деревьев за ветром. Хан сидел, опершись на левую руку, пальцами правой перебирая узел на бахроме подушки.
Вдруг в шатер вбежал гонец. Он упал на колени, склонив голову к земле.
— Говори, — негромко сказал Кучум, безразлично глядя на него.
Голос гонца дрожал.
— О повелитель… Отряд Батукая… тот, что шёл к руднику…
Кучум поднял бровь.
— Что с ним?
Гонец сглотнул и опустил голову ещё ниже, почти касаясь лбом ковра.
— Они не вернутся, господин. Ни один. Поляна, на которой стоит рудник, залита кровью. Ермак приказал мулле Искера похоронить наших воинов согласно обычаю. Всё указывает на засаду.
Хан напрягся, глаза его сузились.