Возглавляя гвардию, Михаил Павлович совершил два больших похода, и побывал в боях, под огнем. В 1828 году он командовал Гвардейским корпусом в Русско-турецкой войне. При осаде крепости Браилов великий князь приказал часовому удалиться, встал на его место и стоял под обстрелом, делая важные наблюдения. Когда он покинул опасную зону и часовой вновь занял свое место, около него разорвалось турецкое ядро, и солдат был ранен.
Рядовой Л.-гв. Литовского полка. Литография Л. Белоусова. Около 1831–1833 гг.
В 1831 году во время Польской кампании железная дисциплина и соблюдение требований устава, насаждаемые великим князем, строгая выучка войск сыграли свою положительную роль. Михаил Павлович не был выдающимся полководцем, но при этом, что очень важно, и не считал себя таковым. Неукоснительное соблюдение воли государя, храбрость, патриотизм, чувство долга, скромность, отсутствие личных амбиций, заботливое отношение к солдатам помогали ему благополучно командовать войсками и не жертвовать ими понапрасну. Участник этой войны, офицер Л.-гв. Егерского полка Петр Александрович Степанов писал: «…все его распоряжения отличались точностью и спокойствием. Каждый начальник знал, куда ему идти и что делать. Поэтому мы отправлялись на разведку, в передовые караулы и в самое сражение, как на маневры, как на ученье. Помню, когда в эту войну мне пришлось первый раз быть в деле, я сам себя спрашивал: „Неужто это сражение?" Части двигались стройно, равняясь в ногу, останавливались по команде и тотчас выравнивались, цепи соблюдали линии — словом, все по уставу.
Трубач Л.-гв. Уланского Его Высочества великого князя Михаила Павловича полка в 1836–1846 гг.
…Скржинецкий, сделав со всею польскою армиею внезапное нападение на Гвардейский корпус, не застал великого князя врасплох; его приняли твердо и каждый шаг стоил полякам обильной крови. Михаил Павлович медленным, подчас победоносным отступлением заманивал поляков вовнутрь и тем самым давал время фельдмаршалу Дибичу отрезать сообщение польской армии с Варшавой (надо сказать, что Дибич недостаточно торопился). Гвардейский корпус пользовался каждою хорошею местностию для задержания наступающего. Под Якацом мы видели на возвышении, как великий князь поехал в цепь, осматривал ее расположение и оставался там не только до пушечного, но и до ружейного огня. Небольшая свита, бывшая при нем, уговорила его возвратиться к своему месту».[66]
Михайловский дворец. Акварель К.П. Беггрова. 1832 г.
Под Снядовым, где было решено дать сражение, гвардия была полна решимости и уверенности в успехе. Михаил Павлович объезжал войска, говорил с солдатами. Но поляки так и не вступили в бой. В течение всего маневра гвардии военные действия ограничивались стычками и перестрелками. Великий князь подробно расспрашивал всех поступавших раненых, заботился об их размещении, посылал им белье, докторов, раздавал по 100 и 200 рублей. Когда у него не было своих денег, он занял 2000 рублей у своего адъютанта Ростовцева.
Великий князь Михаил Павлович (справа) и наследник цесаревич. Рис. неизв. худ. кон. 1830-х гг. Ошибочно считается портретом Николая I с адъютантом
После штурма Варшавы, в котором участвовали охотники (добровольцы) из числа солдат и офицеров гвардии, великий князь выдал каждому из них по червонцу, а раненым охотникам — по 4 червонца.
За Польскую кампанию Михаил Павлович был награжден шпагой с надписью: «За храбрость» с лаврами и алмазными украшениями, а также званием генерал-адъютанта. С тех пор при любой форме он носил аксельбант, а на эполетах — вензель императора.
Летом 1832 года, после дозволения офицерам носить усы не только в кавалерии, но и во всех полках, усы появились и у государя, и у великого князя, которые, по словам генерала Гринвальда, «были больше пехотинцами, чем кавалеристами». С этого времени окончательно сложился внешний облик Михаила Павловича, который запомнился современникам. Обладая столь же огромным ростом, как и император Николай, великий князь Михаил Павлович был от природы несколько сутуловат, но это с избытком искупалось идеальной военной выправкой и таким же совершенным владением всеми строевыми и ружейными приемами. Лейб-егерь Степанов так описывает внешность своего любимого начальника: «Как сейчас, вижу его перед собою, высокого, плотно и хорошо сложенного, несколько сутуловатого, с густыми, светло-русыми, отчасти рыжеватыми усами и бакенбардами по свежему лицу. Вид его воинственно строг и суров, но добрые голубые глаза, в которых часто искрятся веселость и юмор, говорят, что за этой личиной суровости живет высокая, теплая, даже мягкая душа».[67]
С наступлением длительного мирного периода 1832–1848 годов жизнь Гвардейского корпуса приобрела стабильность и постоянство. Командуя гвардией, великий князь по-прежнему требовал железной дисциплины, беспрекословного подчинения, четкого строевого шага и виртуозных перестроений. Еще в молодости он стал грозой всех караулов. Ежедневно он объезжал все караулы в Петербурге и за малейшие неисправности арестовывал всех караульных начальников, а на следующий день отмечал в приказе все замеченные упущения. Один из старых солдат Л.-гв. Московского полка, фельдфебель Павел Петров вспоминал: «Великий князь Михаил Павлович сам поверял караулы, да еще на извозчика сядет, да откуда-нибудь из-за угла, чтобы его не заметили. А попробуй только прозевай его — так и унтер-офицера сейчас разжалует, и офицера на гауптвахту, и всем достанется. Тогда бывало, один часовой на платформе стоит, а человека 3 или 4 махальных на всех углах. Редкий караул был, чтобы кому не нагорело здорово».[68]
Была у великого князя и другая, так сказать, страсть — к точному соблюдению формы одежды в Петербурге. Каждый день он выходил на прогулку, словно на охоту, вылавливать на улицах офицеров, одетых не по форме, и отправлять их на гауптвахту. Как писал офицер Л.-гв. Егерского полка Карцев, «зоркий до невероятия, он заметит и пуговицу, случайно пришитую головами орла вниз; издали, бывало, завидишь его большую треугольную шляпу с черным султаном в виде елочки — отляжет от сердца, когда вовремя успеешь спустить шинель с плеча, приложить руку к шляпе и спокойно вынести этот взгляд, разом окидывающий с головы до ног, и когда почувствуешь возможность продолжать путь. Но и при таком, казалось, благополучном исходе встречи нельзя было считать ее законченною; великий князь иногда на другой или третий день, при собрании у него полковых командиров, адъютантов и представлявшихся, передавал командиру полка, в котором служил встретившийся, прибавляя слова: „Ты с него взыщи“».[69]
Офицер Л.-гв. Преображенского полка Колокольцев отзывался примерно так же, подчеркивая исключительность грозного командира Гвардейского корпуса и его принадлежность к николаевской эпохе: «Боже сохрани встретиться с великим князем Михаилом Павловичем — это была такая беда… ибо такою грозою оказывался великий князь Михаил Павлович по отношению военного сословия, в настоящее время этого себе представить невозможно; и могут помнить только те, которые в те времена жили и служили».[70]
История Л.-гв. Финляндского полка отмечает: «Особенно грозны были смотры великого князя Михаила Павловича. Когда батальоны в назначенные дни шли в манеж на этот экзамен, то, надо правду сказать, на сердце у батальонных командиров было очень нехорошо».[71]
Таков был официальный облик великого князя, продиктованный его высокой должностью и большой ответственностью. И его легендарная строгость находит свое объяснение. Михаил Павлович жил в то время, когда это качество являлось залогом дисциплины, порядка и всеобщего благоденствия, считалось, что именно оно развивает у солдат чувство подчиненности начальникам всех рангов, преданность престолу и Отечеству, исключает возможность бунта; у кадет, юнкеров и офицеров воспитывает чувство долга и искореняет «вредный дух», всю армию превращает в послушную и грозную силу.
Опять не в ногу. Акварель А. Заранека. 1840 г.
Всегда помня о 14 декабря 1825 года, великий князь считал дисциплину не средством для воспитания, а главной целью всего воинского строя, чтобы усиленными требованиями службы отвратить от «либеральных мечтаний».
Штаб-офицер и обер-офицер Л.-гв. 1-й Артиллерийской бригады. Нач. 1830-х гг. Литография Л. Белоусова
Великий князь старался выдавать себя за человека, мало знакомого с наукой, и посещая классы вверенных ему военноучебных заведений, часто говорил: «Ученость не мое дело». Этим он делал уступку времени, когда все начальство дичилось образованных офицеров, помня о декабристах. (Как видно из этого, кроме прямого вреда, их восстание принесло и косвенный, растянувшийся на годы.) Однако при этом Михаил Павлович много сделал для образования молодых людей, понимая, что армия без этого не может существовать: создавал условия для поступления в академию, заботился о кадетских корпусах, об артиллеристах и инженерах, которым больше всего требовались знания в науках.
Один из любимцев великого князя, офицер Л.-гв. Преображенского полка Гавриил Петрович Самсонов, восхищался даже его строгостью: «Великий князь Михаил Павлович был примером для всех и во всех отношениях. Кто не знал его доброго сердца, его справедливого отношения к старшим и младшим, и, наконец, его безграничной и непоколебимой преданности своему монарху! Строго держал нас великий князь, всех взыскивая за самые незначительные провинности, и в особенности со своих любимцев, чтобы все знали, что на службе любимцев нет и не должно быть. Мне, как любимцу, попадало очень часто и я за это очень благодарен…
Никто не обсуждал его распоряжений — так беззаветно мы ему верили, и такую любовь к себе поселил он среди нас своими поступками. Правда, если великому князю приходилось сознавать свою ошибку, он немедленно ее исправлял, отнюдь не признавая себя непогрешимым».