Бал у Вонлярлярских. Худ. И.И. Шарлемань. 1852 г.
В этом кругу вращались гвардейские офицеры-аристократы, которым посчастливилось иметь родню и связи. Их свободное от службы время заполняли балы, рауты (так назывались торжественные званые вечера без танцев), музыкальные вечера у частных лиц, где избранное общество слушало приглашенную знаменитость, званые обеды, просто небольшие вечера со светскими разговорами, спокойной, неазартной карточной игрой и хорошим ужином и, наконец, визиты — короткие посещения светскими людьми друг друга по важным или пустяковым делам, с поздравлениями или просто от скуки.
Преображенец князь Имеретинский с восторгом, ностальгией и иронией вспоминал свои балы: «Сколько было аристократических барских домов, где все высшее общество и царская фамилия собирались на балы и рауты! На Невском проспекте, кроме домов Белосельской, графа Протасова и графа Строганова таких больше не помню, но на Большой Морской их число возрастало с каждым шагом… В конце Морской, по ту сторону Мойки, — огромный дом князя Юсупова, где в ту пору давались самые лакомые для светских людей и самые великолепные балы… Английская набережная была занята сплошь домами финансовой или придворной знати. На Дворцовой набережной — опять гнезда знати… Долго бы я не кончил, если бы стал их всех описывать… Балы и рауты большого света играли не последнюю роль в офицерском быту. Хотя немногие ездили в свет, однако, выражаясь словами генерала Микулина, „несколько преображенских воротников“ всегда можно было встретить на балах и раутах. После Венгерской войны я поселился с товарищем моим по Пажескому корпусу Александром Михайловичем Рылеевым. Мы стали выезжать в свет и там само собою отдаляться от казарменного забубенного житья».[148]
Великосветский салон. Неизв. худ. Нач. 1830-х гг.
Не лишенный поэтического таланта князь Имеретинский с легкой усмешкой над собой описывает в стихах свой первый бал у сенатора, графа А.Г. Кушелева-Безбородко, на который он попал зимой 1850 года. Вещи, обыкновенные для опытных в свете людей, оказались для юного прапорщика в диковинку, произвели на него сильное впечатление и были упомянуты в зарисовке со множеством любопытных деталей. Здесь и плошки с горящими огнями, расставленные перед домом по случаю торжества, и томящиеся в передней лакеи гостей, и выстроившиеся на лестнице лакеи хозяина, и лучший в Петербурге того времени бальный оркестр Гунгля, и хозяин, лично встречающий дорогого гостя, престарелого генерала от инфантерии П.Н. Ушакова, бывшего начальника гвардейской пехоты, и сидящие за картами старики, и танцующая молодежь, а также традиционная последовательность танцев, нравы маменек и дочек, и шутливое отчаяние неловкого молодого офицера, которому свет не прощает ошибок.
Когда век юности прелестной
Меня привлек на первый бал,
Почин свой в танцах интересный
Себе на память я списал.
И вот сперва припоминаю,
Как, поздним вечером, зимой
При свете плошек подъезжаю
К крыльцу по мерзлой мостовой.
В передней всех цветов ливреи
В углах толкаются, шумят,
Шумят, и барские затеи
Всечасно от души бранят.
На ступенях, сукном обитых —
Опять ливрейный красный ряд
И Гунгля скрыпок знаменитых
Аккорды издали звучат.
Вхожу, смотрю, и в ослепленье
Смущенный растерялся взгляд,
Я отпустил в благоволенье
Поклонов десять невпопад.
Мне показалось, что читаю
Во взглядах разговор немой:
Вопрос: — Кто он? — Ответ: — Не знаю!..
Юркнул в толпу и проскользаю
Я поскорей в другой покой.
Повсюду там мирские власти
Сидят у ломберных столов
И сколько всевозможной масти
Валетов, кралей и тузов!
И сколько можно в них подметить,
Кабы остаться на часок…
Но что это? Еще звонок!
Кого бежит хозяин встретить?
Смотрю — он вводит генерала,
А тот бредет едва, едва.
Мне тотчас память подсказала,
Что видела, что испытала
Седая гостя голова.
Полвека — срок ея служенья
Престолам Бога и царей.
Быть может, третье поколенье
Сегодня пляшет перед ней.
И этот воин закаленный
Робеет от пытливых глаз,
Как я, как прапорщик смущенный,
Боится шаркнуть лишний раз.
На отвлеченное сужденье
Не стану время я терять.
Пойду-ка в зал потанцевать,
Хоть танцы — для меня мученье.
В роскошной зале Гунгль играет,
И опытный его смычок
Давно уж прыгать заставляет
Толпу послушных праздных ног.
Я сам на этот раз решился
Полькировать изо всех сил…
На первом туре с такту сбился,
На старых барынь повалился
И даме ножку отдавил!
Лорнеты женские, мужские
Блеснули и в меня впились.
Заговорили взоры злые:
«Птенец, летать не торопись».
Нагрянул мне для утешенья
Кадриль… по крайней мере, в нем
Немного надобно уменья,
Чтоб не ударить в грязь лицом.
Вот, я скорей заторопился
Места и даму отыскать,
Расшаркался, приосанился
И приготовился начать.
Опять беда! Гляжу: бежит
Мой vis-a-vis ужасно красный.
И мне с волненьем говорит:
«J’ai pas de dame». О, я несчастный.
Ну что тут делать, посудите.
Я via-a-vis не упустил.
Твержу ему: «Не погубите,
Пока хоть тетушку ведите!»,
Напрасно я его молил.
Пропал кадриль… с тех пор решаюсь
Бесстрастным зрителем стоять.
И поневоле принимаюсь
За всеми всюду наблюдать.
Со мной, у стенки, повсеместно
И чинно рядышком сидят
«Les bonnes Mamans» — уста и взгляд
Их улыбаются прелестно,
Но Богу одному известно,
Что на душе они таят.
Где дочка? С кем теперь танцует?
Прилично ль платье, тон манер?
И кто-то с нею полькирует:
Жених иль просто кавалер?
«Ma chere, в наш век мужское племя
Не то, что в прежние года.
Плясать, вишь, не всегда им время,
Зато поужинать — всегда!»
Так ропщут маменьки, а дочки
Согласны с тем? — Едва ли да!
Они с своей взирают точки,
И с ними чистая беда!
Но бал закончу, господа:
Финал — мазурка… все танцуют,
А сильно есть и спать хотят,
За ужином и стар, и млад
Все возбуждаются, пируют
И с удовольствием едят.
Быть может, это заключенье
Я слишком резко написал:
Что делать, просто неуменье,
Уменья нет, и кончен бал.
Другой преображенец, Самсонов, вспоминал о придворных балах конца 1830-х годов: «После происшедшего в Зимнем дворце пожара государь император перенес свою резиденцию в Аничковский дворец. Роскошные приемы и балы, украшенные тремя царскими дочерьми, привлекали к нашему двору много иностранных принцев. Получить приглашение на эти балы составляло верх желаний светской молодежи. Для нас, военных, существовала двоякая форма приглашений: на большие балы назначалось обыкновенно по стольку-то офицеров от полка, а на малые — призывались избранные лучшие танцоры, в число которых по временам попадал и я.
Аничковские вечера были особенно оживлены участием их императорских величеств. Государыня императрица танцевала котильон и кадрили, а государь император Николай Павлович становился обыкновенно в первой паре „гросфатера“ и здесь, при затейливых фигурах, изобретавшихся нашим высоким дирижером, возникало полное, непринужденное веселье. Вот одна из этих фигур.
Пройдя попарно, умеренными шагами, по всем комнатам дворца, танцующие составляли общий круг в большой зале, и тут начиналась так называемая „фуга“. Государь император выходил со своей дамой на середину, а затем, не разрывая цепи, все прочие наматывались клубком вокруг первой пары как можно теснее. Когда клубок был готов, государь первый начинал прыгать, а за ним и все остальные. Получалась какая-то толчея, на которую нельзя было смотреть без смеха, но все были веселы и довольны».[150]
Аничков дворец. Парадная лестница. Худ. К.С. Зарянко. После 1846 г.
Императрица Александра Федоровна в мундирном платье Кавалергардского полка. 1830-е гг.
Император Николай I. Гравюра Т. Райта. 1836 г.
В светском обществе всегда можно было видеть бравых блестящих кавалергардов, представителей известных дворянских фамилий. Шефом полка была императрица Александра Федоровна. Но случалось, что над этими графами и князьями мог оказаться незнатный, нетитулованный, несветский командир полка, которого должность обязывала бывать в свете. Таким был и генерал-майор Родион Егорович Гринвальд, суровый служака, который командовал Кавалергардским полком с 1833 по 1839 год и оставил интересные воспоминания: «Моя наружность была всегда сериозна и чопорна; с офицерами я обходился без дружественных и любезных слов; отношения к этим господам были бы прекрасными, если бы я умел быть любезным. У меня была еще одна беда: я должен был бывать на вечерах и балах и все в самых аристократических домах. Это делалось ради офицеров и в особенности ради императрицы, которая всякий раз изволила со мною танцевать кадриль. В мое прежнее пребывание в Петербурге я почти никогда не танцевал и даже позабыл все фигуры; жена полковника П. обучала меня им. На маленькие балы в Аничковском дворце я всегда был приглашен со всеми офицерами. Танцы продолжались до утра, и я должен был оставаться до конца. Государь всегда уходил раньше, и тогда делалось еще веселее. Государь относился ко мне всегда милостиво и ласково. На Масленице происходили троечные катания с обедами и балами. Государь тогда всегда сам танцевал и я должен был занимать место возле него. Много раз мы мерились ростом, кто из нас был выше: мы были одного роста. Я должен был являться на все балы, как бы это мне ни было тягостно. Часто, вернувшись домой в три часа утра, я в 7 ли 8 часов был уже в манеже.