Ужели я красой продажной
Сию минуту обладал?
Нет, я не верю! — «Как не веришь?
Ах сукин сын, подлец, дурак!»
— Ну, тише! Как спущу кулак,
Ты у меня подол…!
Ты знай, я не балую дур:
Когда…, то par amour!
Итак, тебе не заплачу я;
Но если ты простая,
То знай: за честь должна считать
Знакомство юнкерского…![186]
Поэма «Уланша» посвящена ночному приключению юнкеров в деревне, где они остановились на ночлег. Бывший квартирьером улан Лафа пригласил пьяных товарищей к обнаруженной им доступной женщине, призывая только соблюдать очередь и пропускать младших вперед. Ночью в темном амбаре крестьянка стала добычей целого эскадрона. Но утром, при свете, «красавица» оказалась безобразной и потасканной, самой отвратительной наружности. С тех пор ее нарекли прозвищем «уланша». Именно сюда входят знаменитые строки, знакомые каждому русскому офицеру:
Но без вина что жизнь улана?
Его душа на дне стакана,
И кто два раза в день не пьян,
Тот, извините! — не улан.[187]
К этим трем юнкерским поэмам по своему характеру примыкает четвертая, «Монго», написанная Лермонтовым уже в 1836 году в Л.-гв. Гусарском полку и названная в честь товарища, родственника и сослуживца Алексея Аркадьевича Столыпина, по прозвищу Монго. Два гусарских корнета, Монго (Столыпин) и Маёшка (сам Лермонтов) ночью самовольно покинули расположение полка и верхом отправились на одну из дач вблизи известного трактира — «Красного Кабачка», где жила балерина Пименова, бывшая на содержании у откупщика Моисеева. Столыпин был поклонником Пименовой и надеялся вернуть расположение охладевшей к нему красавицы, Лермонтов сопровождал его. Гусары перелезли через ограду дачи и проникли в спальню через окно, перепугав и возмутив Пименову. Постепенно завязалась беседа, которая все больше склонялась к победе Столыпина, но она была прервана появлением кареты откупщика и его свиты.
В истерике младая дева…
Как защититься ей от гнева,
Куда гостей своих девать?..
Под стол, в комод иль под кровать?
Урыльник полон под кроватью…
Им остается лишь одно:
Перекрестясь, прыгнуть в окно…
Опасен подвиг дерзновенный —
И не сносить им головы!
Но вмиг проснулся дух военный —
Прыг, прыг!.. и были таковы.[188]
На обратном пути на Петергофской дороге разочарованных гусар поджидала опасная встреча, которая не была отражена в поэме. Вдали показался великой князь Михаил Павлович, который в коляске, запряженной четверкой, возвращался из Петергофа в Петербург. Ехать ему навстречу означало бы попасть на гауптвахту, поскольку из полка они уехали без спроса. Лермонтов и Столыпин повернули назад и помчались по дороге в сторону Петербурга, впереди великого князя. Как ни хороша была четверка великокняжеских коней, друзья сумели ускакать вперед, под Петербургом свернули в сторону и к утру благополучно вернулись в полк. Михаил Павлович на расстоянии не разглядел лиц, только успел заметить двух ускакавших лейб-гусар. Он послал в полк спросить полкового командира, все ли офицеры были на учении, которое началось в 7 часов утра. Пришел ответ «все», поскольку друзья прямо с дороги отправились на учение.
А.А. Столыпин (Монго). Акварель А.И. Клюндера. 1834 г.
М.Г. Хомутов. Портрет 1830-х гг.
Прозвище Маёшка, которым Лермонтов называет себя в поэме, происходило от имени Майё — это был герой французских карикатур и романов, озлобленный горбун, умный остряк, влюбчивый циник, непримиримый враг самодовольной буржуазии. Лермонтов имел похожий характер, который в сочетании с небольшим ростом и большой головой обеспечил ему в кругу приятелей это имя. Прозвище Монго Столыпин получил по первым слогам фамилии путешественника Монгопарка, книга о котором случайно подвернулась Лермонтову. По другой версии, кличкой Монго называли собаку, жившую при Л.-гв. Гусарском полку, которая постоянно прибегала на плац во время учения, лаяла, мешалась под ногами, хватала за хвост лошадь полкового командира, генерал-майора Хомутова, и даже иногда способствовала тому, что он поскорее оканчивал учение.
Юнкерские и гусарские стихи принесли Лермонтову сомнительную популярность среди товарищей. «Гошпиталь», «Петергофский праздник», «Уланша» переписывались из тетради в тетрадь новыми поколениями юнкеров еще в течение многих лет. Они даже гордились, что у них есть как бы свой Лермонтов, близкий и понятный, который писал стихи не только из высоких побуждений, но и специально для юнкерского братства.
Штаб— и обер-офицеры Л.-гв. Гусарского полка. Рис. после 1835 г.
Вместо «поэт Лермонтов» им нравилось говорить «корнет Лермонтов». Но больше всего эти стихи навредили Лермонтову при жизни. Биограф поэта Висковатов отмечал: «Юнкера, покидая школу и поступая в гвардейские полки, разносили в списках эту литературу в холостые кружки „золотой молодежи“… и таким образом первая поэтическая слава Лермонтова была самая двусмысленная и сильно ему повредила. Когда затем стали появляться в печати его истинно прекрасные произведения, то знавшие Лермонтова по печальной репутации эротического поэта негодовали, что этот гусарский поэт „смел выходить в свет со своими творениями". Бывали случаи, что сестрам и женам запрещали говорить о том, что они читали произведения Лермонтова; это считалось компрометирующим. Даже знаменитое стихотворение «На смерть поэта» не могло изгладить этой репутации, и только последний приезд Лермонтова в Петербург за несколько месяцев перед его смертью, после выхода собрания его стихотворений и романа „Герой нашего времени" пробилась его добрая слава“».[189]
Глава 15«Солдатское житье»
Как гласило краткое наставление, изданное в 1832 году, «исправный солдат ведет себя честно, трезво, порядочно, верен своему государю, знает твердо артикулы, послушен начальникам, содержит себя и амуницию во всегдашней чистоте и исправности, умеет правильно стоять, равняться, ворочаться, маршировать и ружьем своим действовать, знает имена всех своих начальников, сроки всем вещам, сколько получает жалования и провианта, притом должен быть бодр и расторопен».[190]
При Николае I русская армия комплектовалась нижними чинами на основе рекрутской повинности, установленной еще в петровские времена. Почти ежегодно в России проводился рекрутский набор, когда с каждых 500 крестьянских и других податных «душ» брали по 2 рекрута, то есть человека, назначенных в солдатскую службу, по жребию, либо по решению общины или помещика. Во время войн первых лет николаевского царствования проводились усиленные наборы, в том числе и по 3, и по 4 человека с 500 душ. Слово «рекрут» означало не только призывника, но и молодого неопытного солдата первых месяцев службы. С 1829 года обучение рекрута продолжалось полгода, с 1841-го — 1 год. После этого срока рекрут превращался в полноценного солдата.
В гвардию солдаты попадали из трех источников. По старинной традиции, лучших людей из армейских полков переводили в гвардейские за подвиги в боях или за отличие по службе, причем армейский унтер-офицер зачислялся в гвардию рядовым. В начале царствования Николая I этот источник преобладал. К 1840-м годам большую роль стало играть пополнение непосредственно из рекрутских наборов. В любом случае непременными условиями были высокий рост, хорошее телосложение, представительная внешность. Самые высокие попадали в полки гвардейской линейной пехоты, в гвардейские кирасиры, в пешую артиллерию и морской экипаж. Наименее рослыми в гвардии были нижние чины гвардейской легкой кавалерии и егерских рот гвардейской легкой пехоты (четвертые полки дивизий).
Третьим источником были школы военных кантонистов — солдатских детей. До 14 лет мальчики находились на попечении родителей, а затем в обязательном порядке отдавались в школу при своем полку. Здесь их обучали Закону Божию, русскому языку, арифметике, уставам, фронту (то есть строевой подготовке), музыке, пению и разным ремеслам. С 18 лет юноши поступали на действительную службу в полк, и с этого момента начинался ее отсчет. Самых рослых, молодцеватых, хорошего поведения брали в строй для замещения в дальнейшем вакансий унтер-офицеров и фельдфебелей; невысоких, но крепкого сложения — в музыканты, способных, но слабого здоровья — в фельдшеры и писаря, «тупых в обучении» — в барабанщики, флейтщики и мастеровые. Такая формулировка звучала не вполне справедливо, хороший опытный барабанщик, тем более гвардейский, тоже был настоящим мастером своего дела. А флейтщиками нередко были мальчики лет 14, а то и младше.
Унтер-офицер, рядовой (в шинели), барабанщик и флейтист Л.-гв. Измайловского полка. Литография Л. Белоусова. Около 1828–1833 гг.
Рядовой и офицер Л.-гв. Волынского полка в 1832–1833 гг.
Трубач и кантонист Л.-гв. Конного полка в 1845 г. Рис. из полкового альбома. 1848 г.
Кроме перевода лучших армейских солдат в гвардию было и обратное явление — за дурное поведение гвардейцев переводили, в качестве наказания, в армейские полки. Офицер Л.-гв. Конного полка Василий Романович Каульбарс вспоминал, как был отправлен в командировку за людьми в полки армейской кавалерии. В строю он видел много высоких красавцев, каждый из которых по внешним данным мог подойти в конную гвардию. Но, к его разочарованию, это оказывались люди, уже побывавшие в гвардии и за проступки переведенные в армию.
Списочная численность нижних чинов в полках, как правило, не дотягивала до штатной. Так, в Л.-гв. Финляндском полку из положенных по штату 248 унтер-офицеров в разные, причем мирные годы не хватало от 9 до 36, а из 2719 рядовых — от 269 до 511. Во время Крымской войны численность рядовых в действующих гвардейских полках, напротив, превышала штаты.