Раненый полковник на заднем сиденье «Лэнд-Крузера» стал кричать на этого мужчину – судя по всему, это был солдат конголезской армии. Тот тут же отвел автомат от моей шеи и принялся размахивать им в салоне машины. В этот момент водитель распахнул дверцу и со всех ног помчался вперед по дороге. Полковник все кричал и кричал – они долго обменивались репликами с солдатом, в то время как тот ходил вокруг машины, продолжая размахивать автоматом. Он осмотрел салон машины, но заглядывать в сумки не стал. Он посмотрел на перепуганного ребенка с сильными ожогами, а затем на женщину с забинтованным лицом, и постепенно напряжение, казалось, спало.
Полковник велел мне сесть за руль, и я переполз на водительское сиденье. От волнения меня так сильно трясло, что я не мог завести машину. У меня отнялся язык, и я был совершенно не в состоянии следовать простым указаниям, доносившимся с заднего сиденья. Наконец я увидел кнопку зажигания. Я нажал ее, и мотор заревел. Я включил первую передачу, и мужчина с оружием опустил цепь на землю. Очень медленно я проехал по лежащей цепи, ожидая в любую секунду услышать пулеметную очередь. У следующего поворота в кустах прятался наш водитель. Меня так и подмывало проехать мимо него.
Остаток пути мы проехали без происшествий. Вне всякого сомнения, я обязан жизнью этому полковнику – полагаю, так он отплатил мне за то, что я спас жизнь ему.
Наконец я добрался до Уэльса и был невероятно рад, что смог увидеть мать прежде, чем она умерла. Это случилось два дня спустя, 17 октября 2008 года. Вместе с тем я не мог избавиться от чувства вины. Пока я планировал отправиться в Конго, она постоянно рассказывала мне о своей инфекции мочевых путей, о том, что у нее в моче были какие-то «ошметки». Но я так и не понял, в чем дело, пока не узнал, что она попала в больницу, – тогда-то меня и осенило, что, должно быть, у нее образовалось соединение между мочевым пузырем и кишечником – пузырно-кишечный свищ. Как правило, он появляется из-за воспаления толстой кишки, так называемой дивертикулярной болезни, когда образуются дивертикулы – выпячивания стенки кишечника, которые в итоге могут проникнуть в мочевой пузырь. Теперь, когда вспоминаю об этом, у меня в голове не укладывается, как я мог упустить из виду столь очевидный диагноз – не думаю, что когда-либо смогу себя за это простить.
6Зов неба
Понятия не имею, сколько жизней спас за свою карьеру: мне часто задают этот вопрос, но я никогда не знаю, как на него ответить. Бывают запоминающиеся или волнующие операции, часть которых я описал в этой книге, когда знаю наверняка, что без нее пациента ждала бы неминуемая смерть. Но значит ли это, что, не будь меня там, ему не помог бы кто-то другой? Кроме того, работая в зоне боевых действий, я зачастую так никогда и не узнаю́, чем все в итоге закончилось для пациента.
МОЖНО ЛИ ГОВОРИТЬ, ЧТО Я СПАС ЧЬЮ-ТО ЖИЗНЬ, ЕСЛИ НЕКОМУ БЫЛО ОКАЗАТЬ ПОСЛЕОПЕРАЦИОННЫЙ УХОД ЛИБО ОН БЫЛ НЕДОСТАТОЧНО ЭФФЕКТИВНЫМ И ПАЦИЕНТ УМЕР ОТ ИНФЕКЦИИ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ СПУСТЯ?
Наверное, такие вопросы лучше всего оставить философам. Для хирурга же, столкнувшегося с кем-то в нужде, естественная реакция – помочь человеку. Причем, разумеется, это желание становится намного острее, когда перед тобой любимый человек. Я не смог спасти свою мать, и было ужасно заманчиво начать рассуждать, как бы все сложилось, если бы диагноз был поставлен раньше. Точно так же я был не в силах остановить неумолимый прогресс болезни отца, несмотря на все старания.
В конце 2003 года у него случился рецидив рака толстой кишки, впервые диагностированный годом ранее. Мама с папой тогда жили все время со мной. Иногда мама уезжала в Кармартен, чтобы отдохнуть, оставляя на меня уход за отцом, и приходилось совмещать его с работой в больнице. Я старался изо всех сил, чтобы ему было комфортно. По утрам, чтобы облегчить кишечную непроходимость, я вставлял ему назогастральную трубку и высасывал из желудка с литр жидкости. В обед я приходил с работы домой и ставил ему капельницу, чтобы не допустить обезвоживания.
Он сказал, что не хочет покидать меня и мою мать, что хочет прожить как можно дольше. Мои коллеги из больницы «Челси и Вестминстер» были просто невероятны – они из кожи вон лезли, чтобы помочь мне пережить эти тяжелые времена. Доктор Нейл Сони, один из анестезиологов интенсивной терапии, даже установил в шее отца центральный катетер, чтобы избавить его от необходимости есть самостоятельно, и каждые два дня в больнице добрые люди выдавали мне трехлитровую емкость с питательным раствором. Я даже брал у отца кровь на анализ и время от времени проводил ему дома переливания.
Как бы то ни было, он явно умирал, а мне и без того приходилось тяжело: семья одного скончавшегося пациента обвинила меня в халатности, и дело было передано на рассмотрение в Генеральный медицинский совет. Над моей головой словно повис дамоклов меч, готовый в любое мгновение обрушиться на меня. Дело о халатности стало для меня особенно неприятным, потому что этот пациент мне очень нравился. Я был уверен, что мои действия никак не связаны с его смертью, и не мог понять, почему на меня все так ополчились. Я был в полном раздрае и всерьез подумывал о том, чтобы уйти из хирургии.
Полеты всегда были одной из моих страстей, начиная с детского увлечения сборными моделями самолетов и заканчивая вступлением в ряды кадетов Королевских ВВС в школе. Вдохновленный Рэем Робертсом, в шестнадцать лет я получил лицензию пилота планера, а в семнадцать – свидетельство частного пилота. Полеты были важной частью моей жизни, и, став консультантом, я решил получить и свидетельство пилота гражданской авиации. Купив маленькую «Сессну», я тратил все свободное время, чтобы набрать необходимое количество часов полета. В итоге я получил еще и квалификационную отметку пилота-инструктора, и свидетельство пилота вертолета.
После того как, будучи подростком, я подчинился воле отца и согласился отказаться от службы в Королевских ВВС, где летал бы на вертолете, я стал вместо этого врачом.
ПОЖАЛУЙ, БЫЛО ИРОНИЧНО, ЧТО БЛИЖЕ К КОНЦУ ЕГО ЖИЗНИ Я ВСЕРЬЕЗ РАЗДУМЫВАЛ О ТОМ, ЧТОБЫ ЗАБРОСИТЬ ХИРУРГИЮ И НАЧАТЬ КАРЬЕРУ ПИЛОТА.
Я откликнулся на вакансию в авиакомпании Astraeus Airlines, прошел собеседование, и меня пригласили на испытательный полет, который должен был пройти на авиатренажере в аэропорту Гатвик. Мне предстояло перелететь на «Боинге-737» из одного заданного пункта в другой, а также самостоятельно посадить самолет. В день испытания я все утро прослушивал инструктаж о системах «Боинга-737», его приборах и о том, что именно требовалось сделать, а после обеда начался сам испытательный полет. Имея за плечами свидетельство пилота гражданской авиации, а также допуск к полетам по приборам, я чувствовал себя весьма уверенно. Оглядываясь назад, я понимаю, что это было наивно с моей стороны, если не сказать самонадеянно – следовало лучше подготовиться и, наверное, потренироваться дома на компьютерном симуляторе. Но у меня было столько дел, и дни пролетели так быстро, что это и в голову не пришло.
Расположившись в кабине тренажера, я с ужасом понял, что совершенно не вижу показаний приборов в очках, которые были на мне надеты. Я всегда надевал для работы довольно толстые очки.
С возрастом у всех развивается дальнозоркость, но мне от отца достался ген, из-за которого у нас это произошло намного раньше обычного. В очках, которые были на мне, я прекрасно видел все происходящее вдалеке за окном кабины, но приборы были размытыми. Кроме того, в тренажере был выключен свет, что еще больше ухудшило мое зрение.
В задней части тренажера сидели два экзаменатора с блокнотами и бумагами наготове. Я попросил у них разрешения принести свою сумку, чтобы достать другие очки. Итак, я уселся проходить это важнейшее испытание, надев на себя две пары очков: одну – чтобы смотреть наружу из кабины, другую – для считывания показаний приборов. Но даже этого оказалось недостаточно – чтобы рассмотреть приборы в очках для чтения, мне приходилось вплотную наклоняться к приборной панели. Испытательный полет длился полчаса, и я, наверное, выглядел очень необычно, поскольку постоянно качался взад-вперед в кресле пилота, пытаясь управлять самолетом на высоте 2000 футов. Я перелетал от одного навигационного маяка к другому и в итоге посадил самолет обратно в Гатвике. Когда все закончилось, экзаменаторы только и сказали, что никогда прежде не видели пилота с двумя парами очков на кончике носа. Я был уверен, что провалился, и поехал домой в полном разочаровании.
КАКОВО ЖЕ БЫЛО МОЕ УДИВЛЕНИЕ, КОГДА ТРИ НЕДЕЛИ СПУСТЯ Я ПОЛУЧИЛ ПИСЬМО, В КОТОРОМ ГОВОРИЛОСЬ, ЧТО Я ПРОШЕЛ ИСПЫТАНИЕ, И МНЕ ПРЕДЛАГАЛОСЬ ПРИЙТИ НА ДОПОЛНИТЕЛЬНОЕ СОБЕСЕДОВАНИЕ НА ДОЛЖНОСТЬ ВТОРОГО ПИЛОТА.
У меня была возможность начать новую жизнь в качестве штатного пилота авиакомпании, но я запаниковал. Перед собеседованием я несколько раз разговаривал с ними по телефону, пытаясь понять, смогу ли каким-то образом совместить хирургию с полетами. Мне предлагали работать две недели через две – казалось, это был идеальный вариант.
Проблема была в том, что мне нужно было уехать на целый месяц, чтобы научиться летать на «Боинге-737», но я никак не мог оставить отца. Я даже не мог им сказать, когда смогу принять предложение, потому что не знал, сколько еще отец проживет. Пришлось отказаться.
Примерно в то же время, к моему огромному облегчению, дело о халатности против меня закрыли. Я знал, что сделал все правильно, но все равно было крайне неприятно получить подобные обвинения и ждать итога судебного процесса. Думаю, отец боролся с болезнью лишь для того, чтобы быть рядом, пока ситуация не разрешится. Это стало его единственной причиной, чтобы продолжать жить. Уже через три дня после закрытия дела он скончался.
Конец наступил быстро – все произошло в выходные весной 2004 года. После смерти отца мама осталась со мной на месяц, после чего я отвез ее в Уэльс. Я провел с ней какоето время, но потом мне предложили очередную командировку, на этот раз на Берег Слоновой Кости с «Врачами без границ». Поездка в Африку дала немного времени, чтобы решить, что делать дальше со своей жизнью. Когда я узнал решение Генерального медицинского совета, у меня словно гора с плеч свалилась, а попытка устроиться на работу пилотом дала понять, что полный отказ от хирургии был неприемлем. Работа в НСЗ обеспечивала мне стабильность, благодаря которой я мог продолжать заниматься волонтерской деятельностью.