вил ее в палате интенсивной терапии еще на двое суток, и ее снова доставили в операционную. За все это время я так и не встретился с ее родными, поскольку постоянно был чем-то занят. Убрав тампоны, я увидел, что врачи интенсивной терапии постарались на славу: они восстановили свертываемость крови, все это время согревая ее и поддерживая высокий уровень кислорода в крови и тканях. Мне удалось убрать все тампоны и зашить диафрагму специальной сеткой. Теперь она должна была выжить.
Вернувшись в палату интенсивной терапии на следующий день, я наконец встретился с родителями девушки. Они были потрясены, потому что ее парень, ехавший за рулем мотоцикла, погиб в аварии. Я сказал им, что с их дочкой все будет в порядке. Ее мать отметила, что им невероятно повезло: профессор Аллен-Мерш был просто удивительным человеком. Я улыбнулся, согласился с ней и ушел.
Меня неоднократно вызывали на помощь коллеги, попавшие в затруднение. На протяжении своей карьеры я с большим удовольствием заскакивал подобным образом на чужие операции, помогая в тяжелых ситуациях коллегам-хирургам. Это чем-то напоминало мою волонтерскую деятельность. Эти пациенты понятия не имели, кто я такой, – я лишь мимоходом попадал в операционную в надежде им помочь.
Больше подобной сумасшедшей, но незабываемой поездки по улицам южного Лондона в полицейской машине у меня не было, но два года спустя она повторилась в Йемене, и выброс адреналина был почти столь же мощным.
Я работал в маленькой больнице в городке Разех провинции Саада на севере Йемена. Гражданская война там шла с 2004 года, когда раскольнический шиитский имам Хусейн Бадруддин аль-Хуси поднял восстание против йеменского правительства. Бо́льшая часть боевых действий происходила в провинции Саада. В небе над нами ревели военные самолеты, совершавшие ежедневные бомбардировки с базы в Сане, расположенной на юге страны.
Таксисты в Йемене были безумными. По сути, безопасно ловить такси было лишь ранним утром, потому что немногим позже они уже все под кайфом от ката – растения, листья которого при пережевывании выделяют вещества, по своему действию похожие на амфетамины. Засунув за щеку пучок ката, они жевали его часами напролет и к обеду ездили как попало, да еще и в два раза быстрее, чем до этого.
В Йемене было страшно. Здесь процветает оружейная культура, а в обществе царит шовинизм. Почти все носят с собой оружие, обычно совершенно открыто, включая всех медбратьев, что приходили к нам на работу каждое утро. В Йемене оружие – это нечто большее, чем средство самообороны, охоты или ведения войны. Здесь это статусный атрибут, наглядное доказательство социального положения, мужественности и состоятельности. То же самое касается и джамбии – изогнутого кинжала, который носится на одежде спереди. Чем искуснее сделана джамбия, тем выше статус ее владельца.
Впрочем, иногда оружие, которое они носили, было больше чем символом. Мне рассказали историю об одном отце, у дочери которого в больнице начались сильные мышечные и лицевые спазмы. У нее развилась гипокальциемическая тетания, только вот ее отец, к несчастью, диагностировал ей одержимость дьяволом, обвинив в этом врача. Он открыл в больнице стрельбу из пулемета пятидесятого калибра, паля во все стороны. Чтобы спастись, врачу пришлось выпрыгнуть из окна первого этажа, в результате он сломал обе ноги.
Перед поездкой в Разех, находящейся высоко в горах, нас всех попросили заполнить бланки «доказательства жизни», которые были отправлены в штаб-квартиру МККК[66] в Женеве. В этих бланках нужно ответить на очень личные вопросы, ответы на которые никто не может знать, чтобы в случае похищения, если похитители выйдут на связь, с помощью единственного вопроса можно было подтвердить нашу личность и то, что мы еще живы.
Поездка на север заняла около десяти часов, и по пути мы миновали невероятной красоты ландшафты и строения – необычайные дома из самана с выгравированными белыми кружевами и витражами или попупрозрачными алебастровыми окнами – гаммария. Некоторые из них были до пятидесяти этажей в высоту. Одной из причин появления в Йемене столь удивительных сооружений стало то, что им правили имамы-ксенофобы, которые десятилетиями огораживались от любого иностранного влияния. В настоящее время старый город в Сане, столице Йемена, включен в список объектов культурного наследия ЮНЕСКО.
Разех – тоже красивое место, но дорога туда была сопряжена с огромной опасностью. Я весь путь крепко держался за лямки, прямо как тогда, на заднем сиденье полицейской машины. Стрельба не утихала, и люди попадали в нашу маленькую больницу с ранениями, полученными либо от сил Юга, которые просачивались в деревни, либо от шальных пуль местных жителей, не отличавшихся хорошей меткостью.
За время моего пребывания в больницу с пятидесятым калибром никто не приходил, но безопасно там все равно не было. Однажды я оперировал со своим верным медбратом Юсефом. Я корпел над бедренной веной пациента, когда окно внезапно треснуло, словно в него врезалась птица. Я тут же увидел в стекле отверстие от пули. Бросив на меня взгляд, Юсеф упал на пол. Пуля попала ему в живот, пролетев в пятнадцати сантиметрах мимо меня.
Он лежал на полу под операционном столом и стонал от боли. Все остальные пригнулись, оставив пациента на столе. Мы подползли к Юсефу и спешно его раздели. У него была одиночная огнестрельная рана чуть ниже груди. Что же было делать? Мы что, попали под обстрел?
Я раздумывал над тем, смогу ли прооперировать его прямо на полу. Операционная была только одна, и мой налобный фонарь был включен, поэтому я мог обойтись без дополнительного освещения. Юсеф начал впадать в шок и бледнеть, и его нужно было как можно скорее прооперировать, иначе бы он умер. Я понял, что придется класть его на стол. Два человека зашли в операционную, сняли пациента с операционного стола и выволокли его в коридор, прямо с торчащей из горла трубкой.
Мы поспешно перетащили операционный стол к стене, чтобы хоть как-то защититься от пуль в случае новой пальбы по окнам. Проблема была в том, что если на больницу действительно решили напасть, то, продолжая оперировать еще час или два, мы все подвергли бы себя опасности. Может, правильным решением было бы эвакуироваться в убежище? Как бы то ни было, все сошлись на том, что нужно любой ценой спасти Юсефа.
Анестезиолог взял у него кровь и быстро определил группу. У нас не было крови этой группы. Хорошо, что за день до этого был проведен день донора и многие люди сдали кровь за деньги. Быстро введя Юзефа в наркоз, анестезиолог отсчитал десять больших упаковок тампонов, которые были нужны мне для операции. Когда я сделал первый разрез, из раны вытекло около литра крови. Пуля прошла через правую долю печени – входное и выходное отверстия были чуть ниже грудной клетки. Юсефу между тем повезло – она не задела ни одного крупного кровеносного сосуда.
На этот раз мне удалось сжать печень, чтобы устранить отверстие, через которое вытекала кровь. Существует и другой способ остановить кровотечение из печени, хотя я никогда прежде его не пробовал. Я ввел мочевой катетер вдоль траектории пули, после чего отрезал от хирургической перчатки средний палец и привязал ее к катетеру, чтобы надуть перчатку, словно воздушный шар, подавая по катетеру воду, и тем самым сдавить кровоточащие сосуды. Это сработало на ура, и я оставил перчатку там вместе с тампонами вокруг печени. Двое суток спустя Юсефа вернули в операционную для завершения операции. Я велел ему отдыхать и взять отпуск как минимум на месяц, но уже десять дней спустя он снова стоял бок о бок со мной в операционной.
И снова я был на волосок от смерти, видимо лишившись очередной из своих девяти жизней. Почему я продолжал ставить себя в подобное положение? Полагаю, столкнувшись с реальной опасностью, некоторые люди трясутся от страха и дают себе зарок, что такое больше не повторится, в то время как другие думают: «Ух ты!» Как оказалось, я явно был из последних. Я не могу отрицать, что получаю удовольствие, управляя самолетом или вертолетом либо проводя операцию в зоне боевых действий, – меня притягивает риск. И он явно вызывает привыкание, как психологическое, так и физиологическое. Вся суть в том, чтобы знать, когда остановиться, – это подтвердит любой бывший наркоман.
КОГДА УМЕРЛА МОЯ МАТЬ, МНЕ БЫЛО ПЯТЬДЕСЯТ ДВА. Я НЕ СОСТОЯЛ НИ В КАКИХ ОТНОШЕНИЯХ, МОЯ КВАРТИРА БЫЛА ДЛЯ МЕНЯ СКОРЕЕ МЕСТОМ ДЛЯ НОЧЛЕГА, ЧЕМ ДОМОМ, И Я ЧУВСТВОВАЛ СЕБЯ НЕПРИКАЯННЫМ.
Смерть кого-то из родителей неизбежно заставляет задуматься о том, чем ты занимаешься в жизни, что ждет тебя впереди, ради чего все это нужно. Я знал, что помогаю людям как в Великобритании, так и за ее пределами и что моя работа приносит огромную пользу. Вместе с тем, несмотря на весь накопленный опыт и знания, я не мог одновременно находиться в нескольких местах.
Сколько еще жизней у меня оставалось? Я не мог вечно продолжать обманывать смерть. Я то и дело вспоминал медбрата в Конго с его ловким приемом и СМС от Мейриона Томаса. Было не так просто отправиться куда-то и помогать несколько недель или месяцев. Чтобы принести долгосрочную пользу, нужно было поделиться с местными врачами своими знаниями и опытом.
Еще в 2002 году я организовал совместно с Красным Крестом курс подготовки британских хирургов, которые отправлялись волонтерами в развивающиеся страны и зоны боевых действий. Теперь же до меня дошло, что было бы еще лучше заняться обучением тех, кто все время был на передовой.
7Школа травматологии
Как обычно, все началось с телефонного звонка. Я сидел дома и смотрел по телевизору последние события «Арабской весны» 2011 года. Волна протестов вырвалась из своего горнила в Тунисе и распространилась на восток, в Ливию, где полковник Муаммар Каддафи находился у власти с 1969 года. Как и в Тунисе с Египтом, поднялся клич: «Народ хочет падения режима!» Они хотели свободы слова и права выбирать лидера демократическим путем. Протесты в Бенгази, на побережье Средиземного моря, усилились в феврале, и к апрелю страна уже вовсю скатывалась к полномасштабной гражданской войне.