К моему удивлению, мне ответили, что больше никаких миссий в Сирию не будет. Более того, я вообще больше никуда не поеду, точка – «Врачи без границ» больше не желали пользоваться моими услугами. Они придерживались строгого правила двух проступков. Происшествие в больнице «Альфа», когда джихадисты угрожали захватить ее из-за того, что я фотографировал закат, стало моим вторым проступком. Я знал, что запрещено делать снимки, но, как уже говорил, все это правило оставляли без внимания, а «Врачи без границ», казалось, были не прочь закрыть глаза на все мои бесценные учебные видео, которые формально тоже были сняты в нарушение этого правила.
В чем же тогда был мой первый проступок? Для этого нам нужно вернуться на два года назад, в другую поездку. Причем на этот раз, в кои-то веки, это было стихийное, а не рукотворное бедствие.
Во вторник, 12 января 2010 года, в 16:53 по местному времени на западной оконечности Гаити произошло землетрясение магнитудой семь баллов по шкале Рихтера. Эпицентр землетрясения находился примерно в пятнадцати милях к западу от столицы Гаити Порт-о-Пренса, произошли десятки сильных подземных толчков. Землетрясение напрямую затронуло три четверти миллиона человек, а оценки итогового числа жертв колеблются от ста до более чем трехсот тысяч.
В первые несколько дней после катастрофы, когда всюду царил хаос, международное сообщество начало откликаться на призывы об оказании гуманитарной помощи. По сути, туда приглашались все желающие, и впоследствии рассказывались истории о том, как неопытные хирурги проводили гильотинные ампутации выжившим в импровизированных клиниках. Не прошло и недели, как «Врачи без границ» позвонили мне с просьбой приехать туда в качестве хирурга общей и реконструктивной хирургии.
К моему приезду на Гаити с большинством ран, представляющих опасность для жизни, врачи уже разобрались, но работы по реконструктивной хирургии оставалось немало. Меня отвезли прямиком в полевой госпиталь «Врачей без границ», и я очень обрадовался, когда меня встретила Рэйчел Крейвен – она провела там уже по меньшей мере неделю и проделала огромную работу по организации госпиталя на главном футбольном поле. Это было невероятное зрелище. При подобных катастрофах «Врачам без границ» просто нет равных в материально-техническом обеспечении, а их госпитали неотложной помощи лучшие, что я когда-либо видел.
Госпиталь состоял из надувных палаточных модулей. Вес каждого модуля составляет примерно тысяча двести килограммов, а доставляют их в сдутом виде. С самолета их перекладывают в грузовик, а из грузовика выгружают уже на территории возводимого госпиталя, желательно где-нибудь на равнине. На сооружение целого госпиталя уходит примерно двое суток непрерывной посменной работы. Внутри каждой палатки расположены длинные листы резины, вшитые между огромными трубами, с люверсами, за которые подвешиваются перегородки между отдельными комнатами. По окончании сборки внутренние комнаты переоборудуются в операционные и послеоперационные палаты, а пациентов размещают в обычных брезентовых палатках по периметру.
Такая концепция палаточного госпиталя была разработана в 2005 году и с тех пор использовалась при стихийных бедствиях по всему миру, включая Пакистан, Индонезию, Шри-Ланку, Филиппины и Непал. Работа хирурга в таком палаточном госпитале мало отличается от работы в лучших западных больницах. Кроме того, «Врачи без границ» всегда предоставляют самое современное оборудование.
Когда я прибыл в Порт-о-Пренс, больница работала уже несколько дней, и в ней находились порядка двухсот пятидесяти пациентов, многие из которых нуждались в дальнейшем хирургическом лечении из-за перенесенных ими грубых ампутаций. В ту первую ночь нас отвезли в дом, где жили иностранные волонтеры. Он стоял напротив полностью разрушенной гостиницы Le Chandelier. С подветренной стороны от нее стоял тошнотворно-сладкий запах разложения – под обломками были погребены многочисленные тела погибших.
Следующие три недели совместно с французским анестезиологом Франсуа, которого поставили ко мне в пару, я проводил реконструктивные операции, пересаживая мышцы и кожу, чтобы закрыть сильно поврежденные участки тела, зачастую с применением лоскутов из широчайшей мышцы спины.
У этой большой мышцы единственный источник кровоснабжения – если его изолировать и приподнять мышцу со своего ложа, ее можно повернуть и накрыть большинство повреждений груди, верхних конечностей и плеча. Это одна из безотказных процедур в пластической хирургии.
Кроме того, мы брали кожу вместе с лучевой артерией с предплечий пациентов, разворачивая ее, чтобы скрыть повреждения. Большинство травм были причинены упавшей кирпичной кладкой. Конечно, имелись множественные переломы, но многие выжившие страдали и от компрессионного некроза.
Когда вы сдавливаете кожу, она белеет, потому что циркулирующая под ней кровь разгоняется в стороны. У людей, которые застряли под обломками рухнувшего здания и не могут пошевелиться, кожа перестает получать кровь, и мышцы под ней отмирают. Омертвевшие ткани распадаются, и их крошечные частицы попадают в кровоток, в итоге закупоривая мельчайшие капилляры в почках. Если это не исправить, развивается почечная недостаточность, и наступает смерть. Таким образом, поддержание функций почек – одна из первых спасительных мер после извлечения пострадавшего из-под обломков. И именно по этой причине прикованных к постели пациентов необходимо переворачивать с одного бока на другой каждые несколько часов, чтобы избежать длительного сдавливания отдельных участков кожи.
Мы поочередно обходили всех пациентов, на что иногда уходил весь день. Как-то раз, совершая обход в детской палате, я заметил младенца, которому на вид было не более полутора месяцев. Это была девочка с ужасными травмами головы и правой ноги, а правую руку ей уже ампутировали. На нее было больно смотреть. Она лежала в городской больнице Trinité, когда та обрушилась, – ее зажало между обломков. Прошло два дня, прежде чем ее плач был услышан.
Судя по всему, ампутацию провели сразу после спасения, и именно обломки, в которых ее нашли, раздробили ей макушку. Каким-то чудом мозг остался нетронутым, и все когнитивные функции сохранились – девочка реагировала на внешние раздражители, пила молоко, кишечник и мочевой пузырь исправно работали.
В доме, где нас поселили, в тот вечер у меня состоялся долгий разговор с Франсуа. Я попросил его осмотреть девочку утром – по совместительству он был еще и детским анестезиологом. На следующий день мы вместе примчались в детскую палату и тщательно осмотрели ребенка. Я снял повязку с ее головы и с ужасом увидел, что бо́льшая часть черепа оголена – на кости не было кожи. Сами кости черепа выглядели омертвевшими, и я боялся, что вскоре у нее разовьется смертельно опасная инфекция: из раны уже сочился гной. Осмотрев то, что осталось от правой руки, я обнаружил оголенную плечевую кость. Кроме того, у нее имелись шрамы вокруг бедер.
Франсуа печально покачал головой. Он считал, что ее почти наверняка ждала смерть – после того как инфекция возьмет верх, менингит распространится по всему крошечному телу. Я спросил, есть ли на Гаити нейрохирург. Мне сказали, что есть, но не детский, и никто не знал, где именно он находится.
Ситуация была отчаянной. Вокруг было множество детей, получивших серьезные травмы и оставшихся без крыши над головой, но эта маленькая девочка никак не выходила у меня из головы. Понимая, что она, скорее всего, умрет и мы, видимо, ничего не можем с этим поделать, я злился от собственного бессилия.
Мои переживания по поводу ее судьбы осложнялись тем, что между хирургами начали возникать трения и соперничество. С таким количеством людей, слоняющихся вокруг, с разным опытом и уровнем компетентности, клинических ошибок было не избежать. Однажды вечером, когда я уже закончил смену, меня попросили взглянуть на семилетнего мальчика. Ему уже несколько дней нездоровилось, поднялась температура. Он жаловался на сильную боль в правой части живота. Его отец сообщил мне, что кровать, в которой спал мальчик, была мокрой от пота. Конечно, стояла жара, но ребенок явно слишком сильно потел. Когда я его осмотрел, живот был болезненным на ощупь, а еще мне показалось, что у него началась желтуха, и я решил, что, скорее всего, это малярия.
Малярия переносится самками комаров рода анофелес, они же – малярийные комары. При их укусе в кровь человека попадают паразиты, которые растут внутри эритроцитов, чтобы потом вырваться из них и заразить еще больше клеток. Когда это происходит, у пациента поднимается температура. У него развивается анемия, а мертвые клетки крови начинают закупоривать капилляры в почках, печени и мозге. Кровь переполняют продукты клеточного распада, провоцирующие цепную воспалительную реакцию, что еще больше усугубляет последствия полиорганной недостаточности. Симптомы могут появиться в любой момент, но обычно дают о себе знать примерно через неделю после укуса. Все начинается с жара и обильного потоотделения, и болезнь поначалу протекает подобно гриппу – у пациента болит голова, его беспокоят рвота и понос. У некоторых симптомы могут прогрессировать очень быстро, и смерть наступает в течение недели после установки диагноза.
БОЛЬ В ЖИВОТЕ – ОДИН ИЗ СИМПТОМОВ МАЛЯРИИ, ТОЛЬКО ДОВОЛЬНО РЕДКИЙ. ТЕМ НЕ МЕНЕЕ БЫЛИ И ДРУГИЕ ПРИЗНАКИ, ЯВНО УКАЗЫВАВШИЕ НА МАЛЯРИЮ.
Другие хирурги принялись обсуждать поставленный мной диагноз, и высказывались сомнения по поводу того, есть ли вообще на Гаити малярия. Я решил, что это уже перебор, и предложил дежурному врачу взять простую пробу на малярию – «Врачи без границ» постоянно проводят этот анализ. Дежуривший хирург пообещал со всем разобраться, хоть и был уверен, что у мальчика на самом деле аппендицит.
На следующий день нас с Франсуа, как обычно, отвезли в госпиталь, и мы начали переодеваться. Положив одежду на стол, я заметил под ним черный пластиковый пакет. Это был мешок для трупов. Ему явно было не место в раздевалке. Опустившись на колени, я расстегнул молнию, и у меня оборвалось сердце. Внутри лежало холодное безжизненное тело того самого семилетнего мальчика. Я расстегнул молнию еще дальше и увидел хирургическую повязку в месте, где обычно делается разрез для удаления аппендикса. Мы с Франсуа подошли к анестезиологу и хирургу, чтобы спросить, что именно им удалось обнаружить и почему они провели операцию. Хирург сказал, что анализ на малярию дал положительный результат, но он все равно был уверен, что у мальчика лопнул аппендикс.