Условия дома у меня тогда были довольно спартанские – это была все та же маленькая квартирка с видом на Темзу напротив лондонского вертодрома. У меня не было семьи, родители скончались несколькими годами ранее, не было даже девушки. С деньгами было довольно туго – работая за рубежом, я был вынужден жертвовать значительной частью дохода. У меня не осталось никаких иллюзий, я был опустошен. Не было никого, с кем хотелось бы быть рядом, и я осознал, что никогда не чувствовал себя таким живым, как во время миссии, и никогда не получал от своей работы такого удовлетворения, как за границей. Я всерьез задумался о том, чтобы бросить работу в НСЗ и полностью посвятить себя волонтерской деятельности. Это не было чистым альтруизмом – я понимал, что отчасти мной двигало эгоистичное стремление заниматься тем, что нравилось, а также связанное с опасностью возбуждение.
КРОМЕ ТОГО, МНЕ БЫЛО ВСЕ ТРУДНЕЕ ПРИСПОСАБЛИВАТЬСЯ К ЖИЗНИ В ЛОНДОНЕ И ТЕМ ПРОБЛЕМАМ, С КОТОРЫМИ ПРИХОДИЛОСЬ ИМЕТЬ ЗДЕСЬ ДЕЛО: ПОРОЙ ПРОСТО ХОТЕЛОСЬ ЗАКРИЧАТЬ НА ЛЮДЕЙ: «ОПОМНИТЕСЬ! ВЫ ДУМАЕТЕ, ЧТО ЭТО У ВАС ПРОБЛЕМЫ?»
Рождество 2013 года было для меня довольно паршивым. На самом деле я надеялся его и вовсе избежать, откликнувшись на призыв МККК оказать срочную помощь в городе Банги, столице Центральноафриканской Республики, вооруженном конфликте между христианами и мусульманами. Вышел, однако, полный кавардак. Я должен был лететь в ЦАР через Париж, но погода была ужасной. В канун Рождества подул шквальный ветер, и лишь благодаря мастерству пилотов нам удалось добраться до аэропорта Шарль де Голль.
Мы приземлились во Франции около двух часов ночи на Рождество, и я приготовился провести ночь на сиденье в зале вылета в ожидании стыковочного рейса в девять утра. Служащий аэропорта посмеялся над моим планом, сказав, что утром самолеты точно не полетят, поэтому я поселился в гостинице рядом с аэропортом и решил утолить свои печали с помощью полного мини-бара. Я вырубился около четырех утра, но уже несколько часов спустя меня разбудил рев взлетающих самолетов. Должно быть, атмосферный фронт сместился, или, может, ветер дул прямо вдоль взлетно-посадочной полосы. Отодрав от нёба язык, я помчался к стойке регистрации авиакомпании «Эйр Франс». Женщина за стойкой сообщила мне, что посадка на рейс в Банги закончена. Я объяснил, что работаю на Красный Крест, и умолял позволить сесть на самолет – выход на посадку все еще был открыт. Как бы я ни старался, с величественным галльским равнодушием мне было сказано, что придется ждать следующего рейса, который состоится только через неделю. Как я ни протестовал, она отказывалась пускать меня в самолет.
Я позвонил Харальду Вину, главному хирургу Красного Креста, и принес искренние извинения за случившуюся неразбериху. Затем я купил билет на тот же день до Дуалы, крупнейшего города Камеруна, где и оказался шестнадцать часов спустя. Я знал, что между Дуалой и Банги есть авиасообщение, но по глупости не проверил наличие рейсов. Когда я попал в Дуалу, бои в Банги усилились, и на территории аэропорта укрылось так много людей, что все входящие рейсы были отменены. Ситуация между тем могла измениться в любой момент, и мне рекомендовали на всякий случай подождать в транзитном зале.
Я воспользовался советом и прождал четыре дня, глядя на человека, сидящего на пластиковом стуле. В транзитной зоне, кроме нас двоих, никого не было – все остальные отправились развлекаться, ведь на дворе было Рождество. Казалось, он мной очень заинтересовался: не сводя с меня сверлящего взгляда, он все время жевал семена бетелевой пальмы. Я попытался завязать разговор, но он не знал ни английского, ни французского, а я не говорил на банту. Он просто сидел и смотрел.
Двадцать девятого декабря я не выдержал и сел на самолет до Парижа, а оттуда улетел в Лондон. Я добрался до дома, чувствуя к самому себе некоторую жалость, но как раз успел послушать другое свое интервью – на этот раз в эфире радиостанции «Би-би-си радио 4» с Эдди Майром.
Я несколько сомневался, когда получил это предложение – уважая Эдди Майра как журналиста и радиоведущего, переживал, что его уровень мне не по зубам. Я слышал, как он разносил в прямом эфире в пух и прах политиков, которые, пожалуй, этого заслужили, но все равно боялся, что он может точно так же разорвать на части и меня. Поэтому, подъезжая две недели назад на велосипеде на встречу в его львином логове на «Би-би-си», я испытывал некоторое волнение, но меня приняли как родного. Мне снова предоставили возможность донести до людей информацию о том, что на самом деле происходит в Сирии.
Я смог рассказать зрителям историю, стоящую за образом у меня в голове. Однажды на каталке в приемном покое я увидел раненного в грудь мертвого мальчика лет пятнадцати. Его густые черные волосы были идеально уложены, и, хоть он и был мертв, казалось, будто он улыбается во весь рот. Это был особенно бурный день, и в больницу поступило много раненых, но я никак не мог отвести взгляд от лица этого мальчика, совершенно потеряв счет времени. Почему он улыбался? Может, потому, что его больше не мучила боль из-за того, что пришлось пережить ему или его семье? Или же он насмехался над всем безумием ситуации, в которой все мы оказались? Этого я так никогда и не узнаю, но это улыбающееся лицо продолжает смотреть на меня сквозь тьму бессонных ночей, которые бывают, когда я вспоминаю то время.
Позже весной я все-таки добрался до Банги. К тому времени самые ожесточенные бои подошли к концу, и случались лишь отдельные столкновения. В больнице было несколько пациентов с весьма необычными случаями – например, мужчина со столбняком. В Британии эту болезнь можно встретить лишь в учебниках по медицине, а здесь был живой человек, в кровь которого через открытую рану попала бактерия Clostridium tetani (столбнячная палочка), в результате чего развились мышечные спазмы. Любое резкое сокращение группы мышц может вызвать спазм этой и окружающей мышечных групп. Спазм лицевых мышц в медицине официально называют сардонической улыбкой. Болезнь может привести к летальному исходу: если произойдет спазм дыхательных мышц, у пациента может развиться гипоксия, и он умрет. Лечение заключалось в том, чтобы просто наблюдать и ждать, давая пациенту спазмолитики и седативные препараты.
МНОГИЕ ПАЦИЕНТЫ ТРЕБОВАЛИ ПОВТОРНОГО ХИРУРГИЧЕСКОГО ВМЕШАТЕЛЬСТВА, И НЕМАЛУЮ ЧАСТЬ ВРЕМЕНИ Я ОПЕРИРОВАЛ ЛЮДЕЙ, У КОТОРЫХ ПРЕДЫДУЩИЕ ОПЕРАЦИИ ДАЛИ ОСЛОЖНЕНИЯ.
Хоть за пределами больницы время от времени и происходили столкновения, большинство конфликтов, с которыми мне приходилось иметь дело, были внутренними, между иностранными волонтерами. Иногда попадаются фантастические люди, которые работают сообща, а иногда… не совсем. Когда к нам доставили юношу с огнестрельным ранением бедра – пуля прошла через поверхностную бедренную артерию и вену, – он, вне всякого сомнения, нуждался в операции, в противном случае лишился бы ноги. Это была стандартная процедура – нужно пережать в двух местах артерию и вену, удалить поврежденный участок, а затем обойти его с помощью вены из другой ноги.
Между тем анестезиолог, бывшая иностранным волонтером, отказалась вводить пациента в наркоз, поскольку была не согласна с моим планом действий. Как я уже отмечал, каждый имеет право выразить несогласие, и я охотно обсуждаю сложные случаи. У анестезиолога, однако, началась настоящая истерика, она отказывалась слушать разумные доводы и просто стояла передо мной и кричала. С большим трудом мне удалось сдержаться и найти другого анестезиолога. Но даже тогда мне было слышно, как та анестезиолог зудит о случившемся кому-то над ухом в соседней комнате. Все это было очень неприятно, и даже наутро, когда мальчик поправлялся после успешной операции, она продолжала об этом бормотать, а во время обхода пациентов от нее так и веяло презрением в мою сторону. Она сказала, что с моей стороны было идиотизмом проводить эту операцию: мальчику требовалась первичная ампутация, и время покажет, что она была права. Три дня спустя юноша покинул больницу со всеми целыми конечностями.
КАК НИ СТРАННО, УЧИТЫВАЯ, В НАСКОЛЬКО НЕПРОСТЫХ СИТУАЦИЯХ МНЕ ДОВОДИЛОСЬ БЫВАТЬ, НАИБОЛЬШИЙ СТРЕСС Я ИСПЫТЫВАЮ ИМЕННО В ПОДОБНЫХ КОНФЛИКТАХ С КОЛЛЕГАМИ. ТАКИЕ СЛУЧАИ СЪЕДАЮТ МЕНЯ ИЗНУТРИ – МЫСЛИ О НИХ ПОСТОЯННО КРУТЯТСЯ В ГОЛОВЕ.
Дело не в том, что один человек прав, а другой – нет: порой люди ведут себя так, что договориться попросту невозможно. Она все еще считала, что мой выбор операции был неверным, когда мы обсуждали ее несколько дней спустя. Во время подобных коротких миссий отношения в коллективе играют решающую роль, и подобные трения могут помешать слаженной работе. Свою точку зрения она аргументировала тем, что в этой части света гуляет множество инфекционных болезней, и, если бы в пересаженном сосуде развилась инфекция, юноше, возможно, действительно пришлось бы ампутировать ногу. Тем не менее это не было поводом проводить первичную ампутацию, навсегда разрушив юному пациенту жизнь. До самого конца миссии мы с ней больше не разговаривали и вместе не работали, обходя друг друга стороной в коридорах больницы, подобно детям на детской площадке.
Я вернулся из Центральноафриканской Республики в начале мая 2014 года. Как всегда, мне было приятно помогать людям, но эта нелепая вражда подпортила весь опыт, а еще я понял, что был недоволен, поскольку не было возможности заняться обучением – я работал с другими зарубежными волонтерами, а не с местными медиками.
В очередной раз я вернулся к работе на НСЗ и был настолько занят, что времени подумать о себе просто не хватало. Я все еще вел «Полный курс хирурга-травматолога» в Королевской коллегии хирургов, а также провел очередной «Курс подготовки хирурга к работе в тяжелых условиях» (STAE), после чего отправился в Африку. У меня было два месяца, чтобы подготовиться к следующему курсу STAE в августе, и шли разговоры о возвращении позже в этом году в Сирию вместе с «Помощью Сирии». Жизнь была одновременно насыщенной и в каком-то смысле пустой.