Почти вырвав из рук Даниила грамоту, князь крикнул:
— Иди же с глаз долой, стряпчий!
— Как прочтёшь, так и уйду! — повторил упрямо Даниил.
Но это было не слепое упрямство. Разрядный устав гласил, что всякое послание приказа нужно читать при гонце, доставившем грамоту.
— Ну погоди, стряпчий, ты у меня запляшешь, когда вместо Москвы в летучем ертаул-полку окажешься! — свирепел князь.
Он вскрыл грамоту, прочитал, осмотрел всех и вдруг нервно засмеялся.
— Господи, нечистая сила меня надоумила метать громы и молнии. Глеб, — обратился князь к своему воину, — прочти это послание да громко.
Глеб взял грамоту, повертел её в руках и прочитал:
— «От имени царя-батюшки всея Руси сим посланием предписываем за косвенное участие в бунте против государя сослать Даниила Фёдоровича сына Адашева и послушника Чудова монастыря Ивашку Пономаря на береговую службу ратниками в летучий ертаул-полк».
— Я-то грозился отправить их в ертаул во гневе, — продолжая смеяться, сказал князь, — а они туда царской милостью посланы. — Князь подошёл к Даниилу и Ивану, похлопал их по плечам. — Ладно, опальную голову меч не сечёт. Сейчас я вас накормлю, напою, и вы расскажете всё, что случилось с вами.
— Так времени нет, князь-батюшка. Пошли нас в сей же миг в ертаул-полк да повели воеводе преследовать ордынцев, учинивших зло в Козельске, — молвил Даниил.
— И как это ты их догонишь?
— А наперерез пойдём. Они ведь от Козельска на запад пошли, боясь встречи с твоими полками. Да вот Никодима спроси, батюшка-князь, он скажет как следует.
— Ишь, какая троица вас собралась. Ну говори, черноризник, что у тебя в захоронах?
— Так истинно они боятся встречи с русской ратью. Но если им дорожку перекрыть, то на Сельцо надо идти, а с Сельца — на Почеп, тогда можно будет достать нехристей да хвост им отрубить, а там они весь полон гонят.
— Откуда ты это знаешь? Из кельи высмотрел?
— Учением одолеваю ратное дело, а без учения — пустоцвет…
Поостыв от гнева, князь был способен здраво размышлять, действовать. Он распорядился, чтобы в шатёр принесли еды, догадавшись, что гонцы голодны. Потом он расспросил Даниила, Ивана и Никодима о том, что произошло в Козельске. Пока они ели, он думал. И признался, что Адашев и Никодим правы. Если идти ордынцам наперерез, то где-то в Брянской земле, где крымцы выходят на Муравский шлях, их можно будет достать. Но и настораживало: что он может сделать с семью тысячами ратников против тридцатитысячной орды? «Только откуда им будет ведомо, что у меня всего семь тысяч воинов? — задавал себе вопрос князь Пётр. — Однако знали же они, что я покинул Козельск. В крепости мы бы выстояли да и побили бы ордынцев с Божьей помощью».
Даниил ел и изредка поглядывал на князя Петра. Ему было не больше тридцати лет, почти высокий, сухощавый, с приятным лицом, обрамленным русой бородкой, с серыми глазами. Он не мог не понравиться. И то, что гневен был в первые минуты встречи, Даниил простил ему. Слышал Адашев, что и воевода он умелый, способен побеждать малым числом воинов сильного врага. Так было на Десне летом прошлого года. Тогда молодой великий князь Иван наградил Петра Одоевского золотыми за то, что тот побил и прогнал десятитысячное крыло Крымской орды, которая хотела зайти на западные русские земли от Литвы, как было и на этот раз.
Между тем в шатре появились тысяцкие воеводы и воевода ертаул-полка князь Семён Микулинский. Князь Пётр Одоевский был немногословен:
— Нашим нерадением, други мои, орда, уйдя из Польши, прихлынула к Козельску. Побиты двести русских воинов, город разорён и сожжён. Будем ли мы терпеть сей позор или догоним врага и накажем? Слово за вами.
— Догоним и накажем, — первым отозвался князь Семён Микулинский.
— Мы готовы преследовать врага, — откликнулся один из тысяцких. — Веди нас, князь-батюшка.
— Нам надо идти на Сельцо, мимо Брянска, на Почеп. Там, даст Бог, на Муравском шляхе и перехватим орду. А теперь поднимайте ратников в сёдла. Семён Михайлович, а ты останься.
— Слушаю тебя, княже, — отозвался одногодок Одоевского.
— Вот два москвитянина, сын Фёдора Адашева, ты его знаешь, и послушник Чудова монастыря. Они что-то набедокурили в Москве, так их опалой обожгли и к нам прислали в твой полк.
— Сами-то они как, не будут мне в тягость?
— А ты их в узду покрепче. Да парни, похоже, бывалые.
Даниил и Иван закончили трапезу, встали. Князь Семён осмотрел их.
— Вижу, что крепкие ребята. — Спросил: — Конные?
— Добрые кони у нас, — ответил Даниил.
— А оружие есть?
— Мечи и сабли.
— Готовились, что ли, в ертаул?
— Мы не знали, что нас здесь ожидало, — грамоту не читали.
— А за что вас обожгли, ежели не секрет?
— Москва загорелась на Арбате. Мы по Сивцеву Вражку к дому бежали, навстречу конь с возком, в возке двое татей, кои поджог учинили, за ними толпа бежит. Вот Ваня и остановил коня. Их и побили до смерти.
— В чём же ваша вина? — спросил князь Пётр.
— Так в возке оказались холопы бабушки царя-батюшки, — смиренно произнёс Пономарь. — А мы не знали.
— Да, Анна Глинская вам того не могла простить, — подвёл черту разговору князь Семён Микульский. — Ладно, пошли со мной, я научу вас бить ордынцев.
По пути к полку, когда ехали уже верхами, князь Микулинский вспомнил о своей семье, о жене, о детях, родителях, которые жили в Москве. Он давно был обеспокоен их судьбой, с той поры, как дошли первые вести об апрельском пожаре в столице. В тот раз, как он понял, Бог миловал его семью. А что же в этот раз выгорело в Москве? И потому он спросил Даниила:
— И как там, Адашев, в летний месяц весь град сгорел? Может, и Нижние Садовники смело огнём?
— Да нет, князь-батюшка, Замоскворечье устояло. Мы там как раз после летнего пожара у купца Хвощева обитали.
— Ты меня порадовал, Адашев. Там, за Москвой-рекой, все мои родимые. Спасибо, что сняли маету. — Невысокий, круглолицый, с тёмно-синими глазами и округлой бородой, князь Микулинский оживился: — Вот бы дома побывать денёк! — И тронул коня плетью, поскакал. Следом пошёл стременной.
Даниил и Иван старались не отставать от них.
Полк летучий ертаул, воеводой над которым стоял князь Семён Микулинский, состоял в русской рати в числе особых полков. В нём насчитывалось всего две тысячи воинов, поделённых на сотни. И стояли над полком также два тысяцких, двадцать сотских и двести десятских — всё просто и разумно. Это был разведочный, разъездной полк, идущий впереди рати. Вот и сейчас он был выдвинут наособицу от полка правой руки и занимал позиции с правого фланга, развернувшись лицом к ожидаемому врагу. А сотня воинов, разделённая на десятки, передвигалась дозорами впереди линии обороны, уходя на многие версты в степное пространство. При таком несении службы ордынцам трудно было подойти к русской рати незамеченными. И всё-таки случилась поруха. Князь Семён Микулинский казнил в первую очередь себя за то, что упустил Козельск и дал врагу возможность вломиться в него, уничтожить две сотни воинов. Знал Микулинский, что, когда весть о бедствии дойдёт до Разрядного приказа, а там и до царя-батюшки, не сносить кому-то головы. Побаивался Микулинский того, что князь Одоевский примет удар на себя. Уж лучше бы разделил. Ведь оба они стали жертвами того гонца с грамотой якобы от Разрядного приказа. И первым его встретил князь Микулинский, а потом отправил с вестовым к князю Одоевскому. Может, надо было взять грамоту и прочитать её да присмотреться к гонцу. Вдруг бы дрогнул под острым взглядом, проявил себя чем-то. Теперь можно было только разводить руками, а ещё, уповая на Бога, догнать хана Девлет-Гирея и наказать его. Однако тут Микулинский взялся считать версты: «От Козельска до Людинова мы прошли пятьдесят вёрст, ну, может быть, семьдесят. И выходит, что ноне отягощённые полоном ордынцы где-то на одной линии с нами, если за сутки они сумеют пройти более ста вёрст. И теперь, если мы с ними пойдём на Почеп одним ходом, мы через Сельцо, а они через Клетню, то в самый раз и встретимся. „Встретимся же! — выдохнул Микулинский и с яростью подумал: — Да на вас бы, нехристей, ночью навалиться, пока дрыхнете. Вот и квиты были бы с вами“».
Появившись в расположении полка, князь хотел было отдать повеление поднимать воинов в седло, но увидел тысяцких и сотских, уже поджидавших воеводу с того времени, как он умчал к князю Одоевскому. Микулинский без проволочек сказал:
— Мы идём преследовать орду. Крымцы разорили Козельск, убили там всех наших воинов. Да не примем на душу сраму и отомстим за братьев!
— Отомстим! — отозвались воины.
— Идите же и поднимайте сотни в седло. А ты, Павел Лебедь, возьми в свою сотню пополнение, вот этих двух бравых молодцев.
Павел Лебедь, крепко сбитый воин лет двадцати пяти, посмотрел на Даниила и Пономаря хмуро. Взмолился:
— Батюшка-воевода, избавь меня от этих утят. В первую сотню как можно небитых?
— Нужно, значит, можно. И не серди меня, большая птица, не до тебя.
— Айда, — сказал Лебедь по-уличному Даниилу и Пономарю и пошагал.
— Идите, — побудил их Микулинский. — Это лучший сотский в полку, он вас многому научит.
Даниил и Иван поспешили за уходящим сотским. Он был немного кривоног, но шёл быстро, не оборачиваясь. Придя на опушку рощи, где располагалась сотня, крикнул:
— Десятские, ко мне!
Слетелись все мигом, словно куры с нашеста, все молодые, крепкие — летучие ертаулы. Ждали, что скажет сотский. А он был краток:
— Идём на Почеп, догонять орду. Она сожгла и разрушила Козельск.
Даниил заметил, что как воевода, так и сотский выделили весть о разорении Козельска, о гибели товарищей. И это было понятно. Они хотели, чтобы воины прониклись виною за потерю русского города, своих побратимов. Тогда воеводе и сотским было бы легче поднимать воинов на преследование врага, который значительно сильнее их.
— И другое. У кого не хватает ратников?
— У меня восемь. Помнишь же, двоих потеряли, — ответил десятский Парфён, стоявший впереди всех.