— Поначалу мы расчистим город от погорелья, построим шалаши кому надо, а там посмотрим. — Разговаривая с князем Микулинским, Одоевский всё посматривал на Адашева и наконец сказал: — Тебе, сын Фёдоров, от нас, воевод, и от всех горожан будет важное поручение. Поедешь в Москву радеть в приказах за них. Чтобы лес им разрешили брать в государевых лесах, чтобы наместника прислали. У Макария побываешь, о пастыре порадеешь. В Разрядном приказе ты должен добиться согласия селить здесь воинов наших полков на постоянное прожитие.
Даниил не сразу нашёлся, что ответить на неожиданное поручение князя Одоевского. Но ведь это было здорово: забудут об опале Даниила и он вольно поживёт близ матушки с батюшкой, пока суд да дело. Вот только с Иваном не хотелось расставаться. И он сказал:
— Ты, князь-батюшка, большое доверие мне оказываешь. Окажи такое же и Ивану Пономарю. Мы тот тяжёлый воз притянем в Козельск быстро.
Тут вмешался князь Микулинский:
— Ловок ты, смотрю, Адашев. Побратима с собой умыкнуть надумал.
— Семён Иваныч, дорогой, — вступился князь Одоевский, — сейчас ведь не ратная пора, почему Пономаря не отпустить! Да мы и чихнуть не успеем, как они вдвоём обернутся с успехом. Там им и батюшка Фёдор поможет, и братец, любимец царя.
Микулинский окинул Адашева строгим взглядом.
— Ладно, скрепя сердце отпущу их. Да смотрите, канальи десятские, чтобы в апреле были в полку, — сказал он неожиданно весело.
Отправляли в Москву Адашева и Пономаря на другой день рано утром. Князь Одоевский вручил им грамоту с тайной отпиской для Разбойного приказа и прошение о помощи в Поместный приказ. Была отписка и в Разрядный приказ, в коей говорилось, что совершали манёвр в Одоев из-за происков крымцев, и «грамоту» прилагали. Ещё писали о том, как геройски вели себя Адашев и Пономарь в сече на речке Рамасухе, где было положено до трёх тысяч ордынцев. Вручая Даниилу отписку, князь Пётр сказал:
— Подай её самому главе приказа боярину Дмитрию Романову-Юрьеву. И передай низкий поклон от меня.
Ратники, провожая Адашева и Пономаря, грустили и шутили:
— Вы нам из Москвы брёвен на срубы пришлите. Мы из них и поставим избы.
— Э-э, браты, Москва сама со всей державы лес стягивает. Там тысячи домов поднимать надо, — отозвался Пономарь.
— Ладно, брёвна мы и здесь добудем. Вы невест привозите побольше, а то тут три бабки на весь Козельск.
Шутили, а говорили правду: как начнут обустраивать Козельск ратники, так без женских рук не обойдёшься. Кому мох драть да на стены класть, как не им! Но и Даниила задели. Рана, нанесённая ему крымцами, ещё кровоточила, и горстка земли с подворья Питирима напоминала ему о невозвратной потере.
Возвращались в Москву Даниил и Пономарь поспешно. Хотели они, чтобы в Козельске не заждались их помощи. Все дни они проводили в седле, на сон и отдых оставляли считанные часы. Приехали они в Москву в конце сентября, в день апостола Иоанна Златоуста. Путь держали на Сивцев Вражек в надежде, что погорельцы уже покинули подворье купца Хвощева. Весь Арбат был похож на огромную стройку. Всюду белели срубы. Кое-где виднелись стены возводимых каменных домов. Как повернули на Сивцев Вражек, Даниил сразу отличил свои новые палаты с двумя просторными светёлками — всё, как советовал староста Авдей, под черепичной кровлей. На дворе было людно. И все мастеровой народ — костромичи. Но родных не было видно. Управлял делами Авдей. Он и встретил Даниила и Ивана.
— Слава Богу, жив-здоров вернулся батюшка Даниил. А твои-то родимые все страдают по тебе. Вы же оба сокола прилетели.
— Вот, прилетели, право, дядя Авдей. А где же наши?
— Так батюшка с Алёшей на службе, а матушка пока у Хвощевых ютится. Мы-то подзапоздали. Так ведь нового много строим. Пока погреб дубовый опустили, две светёлки подняли… Да и дорога дальняя брёвнышки подвозить, — словно оправдываясь, говорил Авдей.
— И то сказать, вширь и ввысь размахнулись. А славно, славно всё получается, — похвалил Даниил.
— Ты, Данилушка, в палатах посмотри, тогда и лестно будет от тебя слово услышать.
Даниил и Иван отправились осматривать палаты. Как вошли, в нос им ударил смоляной дух. Всё в покоях сверкало янтарными искрами: стены, потолки, полы. Мастера ставили печи. Как завершат, так и въезжать на прожитие можно будет.
— Ой как славно потрудились костромичи! — воскликнул Даниил. — Вот уж у кого золотые руки, — похвалил он Авдееву артель.
— Так ведь отродясь не умеют наши плохо робить. Ну а вы-то как, Данилушка? Я смотрю, ликами посуровели.
— Да что, дядя Авдей, на береговой службе как на войне, а война — ты сам знаешь, что это такое.
— И то верно. Знать, хлебнули горюшка. Так, может, баньку вам согреть с дороги-то? А там, глядишь, и батюшка с Алёшей подоспеют.
— Баньку можно, дядя Авдей, и нужно. Только ты Ивану её поручи. Он умеет их топить. А я в Кремник сбегаю.
— Ну коль так…
Даниил отыскал Пономаря, который на конюшню успел уйти, сказал ему:
— Иванушка, я в Разрядный слетаю, грамоты отдам. А ты тут баньку спроворь. Тебе Авдей всё покажет, что и как.
— Баньку так баньку. Не запозднись только. Да бороду у кого-нибудь на веник одолжи. — И Иван весело засмеялся.
Даниил шёл в приказ, испытывая волнение. Опальный ведь он. «Избавят ли? Или так и жить под опалой?» — размышлял Даниил. Утешало лишь то, что, ежели его вновь подвергнут гонению и сошлют в полк-ертаул, он будет даже рад тому. Но пути Господни неисповедимы. Даниил пришёл в Кремль и там совсем неожиданно встретил брата Алексея. Тот возвращался из Китай-города, и братья, как говорится, сошлись носом к носу.
— Вот тебе на! Данилушка! Словно с неба! — обрадовался Алексей и обнял Даниила. — А мы-то тут томимся в думах…
— Здоров будь, Алёша.
— Куда летишь?
— Да в Разрядный.
Алексей посмотрел на солнце, прикинул, что у него ещё есть время.
— Тогда идём вместе. У меня там тоже кой-какие дела.
Дел, однако, у Алексея не было. Но два часа назад он встречался с князем Михаилом Воротынским и вёл с ним разговор о Данииле, просил князя порадеть, чтобы вернули брата с береговой службы.
— Слушай, Алёша, я в Разрядный иду с челобитной, а надо бы в Поместный. Как лучше поступить?
— В чём дело-то?
— Да в том, что лес нужен козельским погорельцам, вот меня и послал воевода князь Пётр Одоевский обивать пороги.
— Ну, это дело мы уладим, ежели подожгли город не сами козельцы.
— Крымцы сожгли. Они нахлынули внезапно, когда полки в Одоев ушли. Тут, Алёша, впору Разбойному приказу заниматься.
— А челобитная у тебя за печатью?
— Да. Главе Разрядного приказа должен вручить.
— Тогда идём к нему. А то ведь он тебя до завтра у порога продержит.
В тесном и душном помещении корпели над бумагами десятка три дьяков, подьячих и стряпчих. Никто даже головы не поднял, когда вошли Адашевы. Они прошли через покой, и Алексей постучал в массивную белую дверь. Открылось оконце, к нему прильнула сердитая физиономия с козлиной бородкой. Но, увидев Алексея Адашева, дьяк расплылся в улыбке.
— Милости просим, сын Фёдоров. Батюшка Дмитрий как раз спрашивал о тебе, речь вёл. А сей воин с тобой? Кажется, это братец?
— Угадал, Мефодий, брат мой Даниил. Он тут в стряпчих при тебе пребывал. Вот возмужал, оттого и не узнал ратника.
— Что уж, проходи и ты, Данилша.
Мефодий распахнул дверь, и Алексей с Даниилом вошли в небольшой приёмный покой. За ним была ещё одна дверь, за которой сидел глава приказа. Мефодий ушёл к нему. Вернулся он через минуту-другую, осмотрел Даниила, увидел саблю, сказал:
— Ты, мил человек, оставь её тут.
Даниил снял саблю, положил её на скамью. Мефодий повёл братьев в следующий покой. Он был просторнее того, где сидели дьяки. За большим столом восседал боярин Дмитрий Романов-Юрьев, дородный и важный. Увидев братьев, он кивнул Алексею на стул: дескать, садись, — а на Даниила махнул рукой.
— Ты, опальный, и постоять хорош.
Даниил согласился и постоять, но сказал:
— С грамотой я к тебе, боярин-батюшка, от князя Петра Одоевского.
— Вон как! Где та грамота? Давай её!
Даниил достал из-под кафтана грамоту, положил её на стол. Боярин взял её, вскрыл, повертел в руках и попросил старшего Адашева:
— Я зрением слаб, Алёша. Прочитай, что там. А ты, Данила, уходи пока с глаз.
Даниил вышел. Алексей начал читать челобитную:
— «Пишет тебе, боярин-батюшка, князь Пётр Одоевский. А подаст сию грамоту десятский Даниил Адашев, присланный тобой на исправление. Он его прошёл старательно, в сече с ордынцами под Рамасухой оказался лучшим воином и достоин всякой похвалы, как и его побратим Иван Пономарь. Милуй их, боярин-батюшка.
А ещё испроси волю даря рубить в Козельском уезде лес козельским же погорельцам. Город сжёг поганый Девлет-Гирей, упущения в том нашего не было. Мы ушли из Козельска, смущённые подмётной грамотой. Её прилагаю. С почтением и поклоном князь Пётр Одоевский».
— Ишь ты, как всё случилось, — вздохнул боярин Дмитрий. — А мы тут костили князя Одоевского, ещё Микулинского за то, что упустили Козельск. Ну, подмётную ты не читай, пусть её в Разбойном приказе буравят.
— Батюшка-боярин, может, Даниил что добавит. Позвать его?
— Зови. Всё равно он мне нужен.
Даниил вошёл. Боярин и ему на стул показал.
— Садись, сокол боевой, да расскажи толком, как всё под Козельском сталось.
— Долго, боярин-батюшка, рассказывать.
— У нас есть время.
И Даниил повёл речь изначально с того часа, как появился с Иваном под Козельском. А в заключение добавил:
— Есть у Девлет-Гирея хитрый лазутчик. Он из русских, выросших в орде. Так вот он всё и подстроил. О том мы дознались. Жители помогли, монахи из Оптиной пустыни.
— С таким врагом трудно бороться, — задумчиво произнёс боярин Дмитрий. — А вы как думаете, умные головы? — спросил он братьев.
— Согласны с тобой, боярин-батюшка, — ответил Алексей. — Добавлю к сказанному, что нужно воеводам в войске помочь. Чтобы люди были при них достойные, знающие повадки ордынцев. В