— Ох и хитёр же ты, батюшка-воевода. Да уж приду. Не век же куковать вдовушкой, — улыбнулась Саломея. Подошла к Даше и обняла её. — Спасибо тебе, что первое слово сказала. Мужикам-то я бы и не поверила. — Молвила так и весело засмеялась, вновь стала развесёлой свахой.
На другой день за утренней трапезой Даниил обратился к Степану:
— Я сейчас погуляю с Тархом, а к полдню сходим с тобой на торг в Китай-город. У тебя есть ещё товары-то?
— Уздечки? Как не быть! Да новые лажу. А тебя какая нужда заставляет идти на торг?
— Присмотреть хочу кое-что. Я ведь на днях в Борисоглебское уезжаю. Поедешь со мной?
Стыдно было Степану смотреть в глаза Даниилу. Считал он, что приживалом становится, и хотел отказаться да податься куда-нибудь к Волге поближе, в Нижний Новгород, может быть, благо товар есть, на хлеб, на прожитие хватит. Так как Степан долго не отвечал, Даниил понял, что у его побратима на душе и на уме, и, пока Степан не ответил отказом, произнёс:
— Ладно, Стёпа, мы с тобой идучи на торг поговорим. А теперь мы с Тархом прокатимся.
Подошло время, и они отправились в Китай-город. По пути Даниил вернулся к разговору, начатому за трапезой:
— Стёпа, нас с тобой породнила война, и это порой крепче братской привязанности. Зачем же нам рвать узы, связывающие нас? Я ведь понял, почему ты хотел отказаться ехать в Борисоглебское. Выбрось всё нелепое из головы. Ладно?
— Ладно, Фёдорыч. Одно скажу: стыдно здоровому мужику как бы чужой хлеб задаром есть.
— Вот-вот, ты тем и болеешь. Да не болей. Ещё неделька-другая, и у тебя будет столько дел, что ты сам пятерых прокормишь. И давай забудем про тень, которая упала на нас с тобой. Нет её!
На торг они пришли вовремя, как Даниилом было сказано Саломее. Сегодня Даниил был в поношенном кафтане, в старой шапке, в том, в чём не раз выходил на торг ранее. Он открыл лоток с нитками и иголками, голосом дал знать о себе. И Степан достал из сумы уздечки, шёл, помахивая ими.
— Вот уздечки для быстрых скакунов! — завёл своё Степан.
— Вот нитки на все случаи, вот иголки острые! — вторил Даниил, шагая рядом со Степаном.
К нему сразу же подошли покупатели, но Саломеи среди них не было. Продав несколько иголок и катушек ниток, Даниил повёл Степана обратно вдоль полотняных рядов. Тут к Степану подошёл покупатель. Пока Степан показывал и хвалил товар, появилась Саломея. Она шла тихо и смотрела то на Степана, то на Даниила. Он кивал головой. Она подошла к нему.
— Почём, купец, нитки, иголки?
— Пять алтын[31] за пару. Самый лучший товар!
Степан продал уздечку и повернулся к Даниилу.
— Лиха беда начало! — весело сказал он и, глянув на Саломею, предложил: — Голубушка, купи своему семеюшке уздечку.
Саломее в отваге не откажешь. Одним словом, сваха.
— Ах, куда ни шло, покупаю уздечку! Говори цену, купец.
— Всего три пятиалтынных.
— А не заломил ли лишнего?
— Ну, голубушка, Степан Лыков ни с кого лишнего не берёт. Однако за то, что ты улыбаешься славно, три алтына сброшу.
— А если мала будет коню?
— Сам приду и исправлю.
— Ишь, досужий какой. Ладно. Вот тебе два алтына и два пятиалтынных.
Заплатив и спрятав уздечку в сумку, Саломея спросила Даниила:
— Купец, вместе, что ли, торгуете?
— Вместе.
— А из какой земли? Вижу, что не москвитяне.
— Костромские мы.
— Оно и видно. Проторгуетесь.
Саломея купила у Даниила ниток и иголку и ушла. Даниил почесал затылок, на Степана посмотрел, позвал:
— Идём искать, где торгуют таким товаром, как у нас.
И нашли. Нитки и иголки стоили по два пятиалтынных за пару, уздечки — по четыре пятиалтынных. Степан засмеялся.
— Ну, хороша тётка, проучила нас!
— И во благо. Пошли домой. Стыдно нам теперь по другой цене торговать.
— Товару хотел купить на уздечки, — отозвался Степан. — Как поеду в Борисоглебское, подарки повезу Касьяну да Кирьяну, ещё Аверьяну.
— Ишь, как много у тебя там дружков. Ладно, иди в кожевенный ряд, а я в полотняный. Там и сойдёмся.
После полудня к Адашевым нагрянули гости. Пришли Иван с Дашей и сыном. Маленького Данилку Тарх с Олей тут же увели играть, а Даниил, Иван и Даша посекретничали.
— Были мы ноне на торгу со Степаном, и Саломея приходила. Знать, понравился ей наш молодец. Нитки у меня купила, а у него уздечку. Зачем, право, не знаю.
— Степану ты сказал про неё? — спросила Даша.
— Ни слова. Но я видел, как сверкали его глаза, когда он смотрел на Саломею. И думаю я сегодня же сходить к ней и узнать, готова ли она стать женой Степана. Ежели скажет, что да, то я упрошу её завтра же уехать в Борисоглебское. Наш домоправитель едет туда по делам и её отвезёт. Она же дождётся нас, дом к приезду приготовит. Там мы и устроим Степану встречу с Саломеей. Ну как?
— Ой, Данилушка, не попасть бы нам впросак! — воскликнула Даша.
— Да я нынче же спрошу Степана, к чему это он пялил глаза на вдовицу. Вот и откроется человек.
— Горазд на выдумку, воевода. Да уж куда ни шло, сыграем в жмурки.
К вечеру после праздничной трапезы по поводу гостей Даниил, Иван и Даша с сыном отправились скопом к Саломее. Как пришли, она Данилку на руки подхватила, ласкала, как родного.
— Ну, матушка-сваха, выкладывай, чем живёшь, — сказал Даниил. — Вон Иван баклагу медовухи принёс. Выставлять ли?
— Ой, сваты знатные, выставляйте, — пряча лицо за Данилку, ответила Саломея. — Смутил меня ваш затейник, мне такие по душе.
— Вот и славно. Теперь мы его и просветим.
— А вдруг откажется? Он хоть и рубаха костромич, а с норовом, может быть, — засомневалась Саломея.
— Всё нам ведомо про него. Не пойдёт на попятный, коль ещё в Казани давал слово обзавестись семеюшкой, — сказал Иван.
Когда сели за стол обмывать сговор, Даниил повёл речь о Борисоглебском.
— Мы к тебе, Саломея, пришли ещё с низким поклоном — просить тебя в село наше Борисоглебское съездить на неделю, а может, на две.
— Какая нужда во мне, Данилушка? Я ведь ни кур щипать не умею, ни коров доить.
— Батюшка мой из Казани возвращается, может, в Борисоглебское надумает наведаться, так покои в доме просят женской руки и глаза. Там девки будут полы мыть, стены протирать, потолки обмахивать — так за ними тебе лишь присматривать. Онисим тебе всё подскажет, как…
— Покой-то свой на кого оставлю?
— А сестра и присмотрит.
— Ой, Данилушка, хочу уважить, да не знаю… С кем ехать-то?
— Говорю, с Онисимом. Завтра его и отправляю. Вот и ты. Да в обиде не будешь…
Знала Саломея, что Даниил не жаден и за труд сполна отблагодарит.
— Не могу тебе отказать, Данилушка. Подгоняй завтра лошадок. Я соберусь в путь. А сватовство-то как?
— Не переживай, всё путём будет. Только уздечку дай мне на время…
Готовился Даниил благую потеху устроить и, как он сказал, «всё путём» у него шло. Дома вечером он поведал матушке и Глаше, что отправляет Онисима в Борисоглебское приготовить дом для проживания.
— А следом за ним денька через три и мы умчим всей семьёй, матушка. Ты уж не сердись на меня.
— Да на что сердиться-то. Вотчине глаз хозяйский нужен, а мы там годами не бываем. Поезжайте, сынок, благословляю вас.
Сборы на этот раз получились у Даниила хлопотные. Да и то сказать, рассчитывал он прожить в Борисоглебском до февраля, а впереди ещё больше двух месяцев, потому к деревенским харчам нужно было прибавить что-то московское. И задуманное празднество, о котором пока ни с кем не обмолвился и словом, хотелось справить так, чтобы надолго всем запомнилось. Надо было и себя как-то вознаградить за то, что в сечах и походах всегда жил скромно, питался скудно. Пришлось покупать московские копчёности и сладости, да муку крупчатку на сдобные пироги и кулебяки, да водки хлебной несколько бочонков, вино виноградное рейнское и многое другое, чего в Борисоглебском не сыщешь.
В середине ноября легла зима, замёрзла Москва-река, снег выпал, всё оживилось после осенней слякоти. Адашевы, Пономарёвы, а с ними Степан Лыков покинули подворье на Сивцевом Вражке. Санный путь за Москвой от селения к селению установился очень быстро. Он был знаком путникам, они день за днём катились всё дальше от стольного града и на пятый день пути достигли Волги, на левом берегу которой по взгорью раскинулось село Борисоглебское. Все были рады увидеть его. Наконец-то длинный путь позади. А тут отдых, забавы, праздники один за другим последуют. И лишь Степан Лыков сидит сычом на облучке, по сторонам хмуро смотрит, корит себя за то, что согласился ехать в глухомань от Москвы светлой. Да светлой-то она стала ему с того дня, как увидел-рассмотрел на торге вдовицу, что купила у него уздечку. От одного воспоминания о ней у него млело сердце. Однако что вспоминать, сдерживал себя Степан, пролетела она, как белая соколица во сне, и не увидит он её больше никогда. С такими безотрадными мыслями он и на паром въехал, благо лёд на Волге ещё не укоренился.
Когда паром тянули от берега к берегу, о его брёвна шуршали тонкие льдины, которые тут называли шугой, или салом. Дети как вышли на берег, так в гору побежали, да остановились. Там толпа встречающих ждала. Авдей постарался почти всё село на берег вывести, господам поклониться. Даниил подошёл, укорил Авдея:
— Зачем народ тревожил, дядька Авдей?
— Так отроду принято, батюшка Даниил, — ответил Авдей и поклонился.
— Здоров будь, Авдеюшка. — Даниил протянул руку, пожал лапищу старосты.
Борисоглебцы кланялись, и гости кланялись. Все степенно пошли к господскому дому. А Даниил побежал к палатам, влетел в них, крикнул:
— Саломея!
— Тут я. — Она стояла за спиной Даниила. — Ведь я среди встречающих была. А как увидела, что ты побежал, и — за тобой.
— Вот что, голубушка. Иди к себе в покой, оденься, как должно москвитянке, и сиди там. И вот уздечка тебе. — Даниил вытащил из-за пазухи уздечку. — Знаешь, что с нею делать. Как позову: «Эй, хозяюшка, где ты?» — так и выходи.