— Ты, Алёша, любишь царицу Анастасию?
Алексей долго молчал. Его красивое лицо озарилось каким-то незнакомым Даниилу светом. Но прямого ответа он не получил.
— Её все любят, братец, и ты полюбил бы, ежели бы близ неё побыл.
— А как царь радеет за свою жёнушку? Он-то любит её?
— Господи, Данилка, ты задаёшь такие вопросы! Да зачем царю кого-то любить? Он обладает ею, и этого ему достаточно. Обладает. Уразумей только, какая в этом слове сила. Он обладает державой, её народом, нами с тобой. Ну зачем же царю кого-то любить?! — И с горькой иронией Алексей добавил: — Вот разве что собак он любит, да и то потому, что перед ними не слукавишь. Псы не принимают лицемерие за любовь.
Даниил и Алексей сидели за столом в трапезной. Кроме них в покое никого не было. Сбоку от них горели две свечи. В доме уже все спали, а они и не думали идти на покой. Они так редко встречались и между тем так тянулись друг к другу, что казалось, им и ночи не хватит наговориться. Даниил поведал о своём житье-бытье, об отдыхе в Борисоглебском, рассмешил брата, когда рассказал, как оженил своего побратима Степана на свахе Саломее.
— Да как удачно! Они друг в друге души не чают.
— Вот я и позавидовал им, — признался Алексей.
Даниил понял, что хотел этим сказать брат: с Анастасией они давно уже как чужие. И тут уж ничем нельзя было помочь. Разошлись братья за полночь. Алексей ушёл в холодную постель, хотя и ложился рядом с женой. Даниил отправился под жаркий бочок Глаши, которая после поездки в Борисоглебское стала ему ещё желаннее.
Между тем праздная жизнь Даниила завершилась. Наступил март, и пришло время собираться на воеводство во Мценск. В разрядных книгах той поры было записано: «Во Мценску воевода Данило Фёдорович Адашев да Григорий Жолобов, сын Пушечников». Мценск в пору царствования царя Ивана Грозного входил во вторую линию обороны юга Русского государства от набегов Крымской орды. Линия от города Алатыря по реке Суре проходила через города Темников, Шацк, Ряжск, Данков, Новосиль, Орёл, тянулась на юго-запад к Новгород-Северскому и там круто изгибалась на Рыльск и Путивль. Правда, в Разрядном приказе перед самым отъездом к месту назначения Даниил услышал от князя Михаила Воротынского, что Мценск стоит за спиной Орла.
— Вот как крымчане подойдут к Орлу да разобьют себе голову о его клюв, побывают в когтях, так и на Мценск пойдут, ища добычу полегче.
Даниил как-то сжался внутри, услышав от знаменитого воеводы, что Мценск может быть лёгкой добычей для Крымской орды. «Уж не посылают ли меня туда, чтобы бросить на съедение крымчакам», — подумал он. И всё в нём взбунтовалось: нет и нет. Мценск не будет лёгкой добычей для крымских татар.
— Ладно, батюшка-воевода, ежели Орел ударит в грязь лицом, русские соколы доклюют крымчаков. И стоять Мценску отныне вовеки. — Говорил Даниил твердо, смотря в лицо Воротынского на шрамы казанской поры.
— Верю тебе, Адашев. Однако предупреждаю, что за Мценск, ежели что, будут бороться не только твои соколы, но и вся Русь, — по-отечески тепло сказал князь Воротынский. — Помни об этом и шли своих гонцов при надобности.
Приближалось 25 марта — день Благовещения Пресвятой Богородицы. Это был крайний срок сбора всех ратных людей, городовых дворян и боярских детей в местах, обозначенных в повестках. Сторожевой полк Адашева и Пушечникова, уходящий во Мценск, собирался на Ходынском поле. Степан Лыков появился там накануне Благовещения. Сдав ратников стряпчим Разрядного приказа и дождавшись, когда их разместят по «людским», он поспешил в Сивцев Вражек. Появился во дворе Адашевых деловой, уверенный в себе, нашёл Даниила в конюшне и доложил:
— Батюшка-воевода, мы прибыли полным чином. Ратники на Ходынке и размещены.
— Спасибо, Степан Егорович, за службу. — Даниил обнял его. — Как в пути было? Лисичка не погуляла на возу с рыбой?
— Лисички не было, а погода благоволила. Нам иного и не надо.
— Ну так пошли в палаты, обмоем удачный переход.
— Э-э, нет, домой полечу. Нам с тобой две ночки осталось переспать в тёплых постелях.
— Верно. Тогда поспешай. Саломее поклон от меня.
Трудные были эти два дня и две ночи у Даниила. И не потому, что много дел прихлынуло, а по той причине, что душа страдала от расставания с отцом. Он ещё держался. Днём не давал немочи воли над собой, поднимался, ходил по дому. Как это получалось у него, лишь Богу ведомо. Давал Даниилу много дельных советов о том, как управлять воеводством.
— Ищи себе разумных помощников. Не по чину и званию бери их себе, а по уму, — говорил Фёдор Григорьевич, греясь у тёплой печи в трапезной. — Людей не дёргай, не понукай. — И признавался: — Да, вижу, у тебя всё так и идёт. Эвон, и Пономарь, и Лыков — какие головы!
— Ты мне, батюшка, скажи вот что. Ежели я в ближнем лесу от Мценска захороны для горожан построю, будет ли прок?
— Как не быть! Но ты горожан к тому побуди, чтобы сами о себе пеклись. А сам прежде о другом побеспокойся. Как придёшь в Мценск, стены все проверь, укрепи, к воротам, как у казанцев было, тараны поставь. Пушки в башни затяни.
— Про тараны я хорошо запомнил, батюшка. Без взрывов ворот не одолеешь, а таран на таран — без проку. Так и было в Казани: без взрывов мы ни одних ворот не одолели.
Вот так, в долгих беседах с отцом Даниил провёл дома оставшиеся два дня. И, хотя у него на сердце было тяжело от предстоящего расставания, он находил утешение в том, что последние дни пребывания в Москве не покидал отца.
Сразу же после Благовещения Москва пришла в большое движение. Наступили дни проводов ратников в Дикое поле, на сторожевые линии, на засеки, в острожки и крепости. В Москве были убеждены, что Крымская орда в этом году обязательно нагрянет. Но и войско против неё более сильное выставлялось. Если под Казанью было три наряда стрельцов по пятьсот человек, теперь покидало Москву шесть тысяч. И пушек прибавилось, в каждой крепости, в каждом острожке предполагалось выставить орудия. Досталась и Мценску хорошая доля: двадцать пушек и обильный припас к ним увозили из Москвы ратники сторожевого полка воеводы Адашева.
До Мценска от Москвы более трёхсот вёрст. По мартовским тяжёлым дорогам это почти полторы недели пути. В апреле южнее Алексина может и весенняя распутица нахлынуть: больше двадцати пяти вёрст в сутки не пройдёшь. Но от Алексина до Одоева санная дорога проходила лесными пущами и пока держалась. За Одоевым начались безлесные пространства, и весеннее солнце на глазах разрушало дорогу. Даниил решил вести полк по ночам, а днём давать людям и коням отдых. Наконец усталые, измученные ратники добрались до Мценска.
В город вошли ранним утром. Он был почти пустой, потому как жителей в нём насчитывалось не больше шестидесяти семей. А ратники, стоявшие в Мценске год назад, ушли по осени домой. Надо было обживаться в пустых домах, избах, и это было хорошо: хоть стены согревали бока и над головой не светилось небо. Разместив полк, Даниил со своими помощниками взялся за дела и, как тому учил отец, вместе с Жолобовым, Пономарём и Лыковым отправился осматривать город и крепостные стены. Иван и Степан по просьбе Даниила были возведены Разрядным приказом в тысяцкие. В сторожевом полку и было всего две тысячи воинов да по наряду стрельцов и пушкарей. Григорий Жолобов, московский дворянин, был поставлен к Даниилу вторым воеводой. Старше Даниила лет на десять, прост норовом, воин, как показалось Пономарю, из него был так себе, зато обладал хозяйственной хваткой, и потому Даниил вменил ему в обязанность заботиться о корме для ратников и коней. Знал Даниил, что обуза эта немалая, и был доволен, что Григорий с жаром взялся за дела.
У Адашева были иные заботы. Когда он приступил к осмотру крепостных стен, у него в груди родился холодок. Его сторожевой полк встал словно за деревенским частоколом. Крепостные стены хоть и были в две с половиной сажени высоты, но из такого тонкомерного леса, что любой таран мог прошибить их. Ров за стеной был неширокий и неглубокий. Башни имели по две бойницы. А уж о воротах и речи не могло быть: не годились они для обороны, не способны были выдержать удар таранов. Даниилу даже стало стыдно за опрометчиво брошенные князю Воротынскому слова о том, что его соколы заклюют ордынцев. Пустой была его похвальба сдержать натиск крымцев, если они нагрянут. Другой воевода руки опустил бы, сказав: «Авось, беда минует, и не придёт ноне ордынец». Однако такая крепость только подлила масла в душевный огонь, и, обойдя крепость два раза, осмотрев все пять башен, стены, рвы, ворота, настилы на стенах, Даниил привёл своих помощников на площадь, где лежали брёвна для стройки, усадил на них всех и повёл речь:
— Мы, браты, попадём в этой крепости как кур в ощип, ежели придут крымчаки. Потому говорю: с завтрашнего дня никакого отдыха нам, пока не устроим крепость, как ей должно быть. Наверно, не забыли Свияжск, вот и Мценск должен быть таким.
— Это мы понимаем, воевода. Говори, что нужно делать, — отозвался Иван Пономарь.
— Слушайте. Нам нужно много леса. Вот таких брёвен, на которых мы сидим. И жердей много. Очень много. Думаю, что, ежели каждый всадник притянет из леса за три дня по три бревна и по три жерди, нам этого хватит. Брёвна пойдут на укрепление стен и ворот. Против ворот изнутри мы поставим тараны. Помните, как у казанцев в крепости? Это надёжно. У стен, изнутри, мы воздвигнем срубы в рост человека и засыплем их землёй — тоже как в Казани. Рвы, конечно, нам не углубить, там вода. А вот ежели крымчаки пойдут на приступ, то мы можем им сильно помешать. — Даниил нашёл прутик, разломил его на две части, большую воткнул в землю. — Вот это наш частокол, здесь мы, там — наш враг. Вот мы выпускаем навес из жердей в сторону врага. И что же? Он идёт на приступ, ставит лестницу, лезет, но до стены ему не добраться. Он поднялся на навес, а мы его жердью в пузо, да тут же лестницу жердью отбросим. Вновь поставит и полезет — и опять мы его таким же путём. Тут уж его надолго не хватит. Просто и надёжно. Теперь говорите, годится ли такое действие?