— Думаю я, воевода, если ты хочешь отправить княжича в Москву, то надо сделать это сегодня.
— Почему сегодня? — спросил Даниил.
— Да по одной причине: ордынцы ноне, как побитые псы, огрызаться не будут. Да и в страхе они. Вот и время прорубить дверь…
— Значит, вылазка.
— Да, батюшка-воевода. Княжича и нукера упрячем в крытый возок и к нему пятерых воинов приставим.
— А где делать вылазку?
— Только там, где делали вчера. И никто нас не будет ждать наперехват. Губенчи раны зализывает. Да и река рядом, уйти за неё легко.
— Ладно, благословляю. Ипата поставь над всем. Кирьян, Васюк и Семён с Митяем — под его рукой.
— Так и сделаю.
— Тогда ищи Пономаря. Ему сподручнее идти на вылазку. Да и ходил уже, знает, как…
К полуночи в крытый лёгкий возок была запряжена пара резвых коней. Митяй сел за возницу. Чаудала и Арада спрятали в возок связанными по рукам и ногам, с кляпами во рту. За возком встали Семён, Кирьян, Васюк. Впереди — Ипат. Оставалось ждать, когда откроются ворота и конные воины помчатся прорубать «дверь» в стане врага. Но случилась непредвиденная задержка. Уже в темноте ночи Иван Пономарь поднялся на стену у восточных ворот. Степан разыскал его там.
— Пошли, Ваня, вниз. Воевода поручает тебе сделать вылазку из северных ворот.
— Подожди, Стёпа. Послушай, что у ногаев происходит.
Степан по-охотничьи долго вслушивался в звуки ночи, в то, что совершалось в стане врага. Там шло необычайное шевеление, будто малые кабанчики сбивались в кучу и хрюкали, спасаясь от холода, который проникал в логово. «Много там, слишком много ногаев, и все тянутся к северным воротам, — подумал Степан. — Да и то сказать, князь у них не дурак: счёл же, что для вылазки нам удобнее всего открывать северные ворота».
— Пошли к воеводе. Надо всё переиначить, пока не поздно.
Нашли его тысяцкие у северных ворот.
— Ты уж прости, воевода, что долго ждать заставили, — сказал Степан. — Вот мы с Иваном считаем, что через эти ворота нынче нельзя уходить.
— Почему? — спросил Даниил.
— Там ногаи ждут нас, сбиваются в кучи, — ответил Степан.
— И где же лучше теперь пробиваться?
— А через южные ворота. Ордынцам и в голову не придёт, что мы туда пойдём. И лес там близко. А как до леса доведём Ипата, ногаям его уже не достать. Так я пошёл туда, на стену, а ты уж разверни Ивана.
Как и в прошлый раз, вылазка началась тихо, неторопливо. Распахнулись южные ворота, и три сотни конных воинов выехали за них. В строю были и упряжка с возком, и пятеро гонцов. Двести сажен до становища прошли благополучно. Но потом раздались крики в стане врага, дозорные обнаружили приближение русских. Тут уж Пономарь с гиком, со свистом повёл своих воинов «прорубать дверь». Но на этот раз пришлось туго. Ратники наткнулись на ряд кибиток, поставленных поперёк пути как ограда становища. Пока пробили в них брешь, пока хлынули в неё, всё южное становище задвигалось. Но пешие ордынцы не воины, они не страшны конному русичу. Их разметали, и конники вырвались к лесу. Ещё двести, сто сажен, и вот он — лес. Путь гонцам открыт. Как только Ипат, Кирьян и их спутники скрылись в лесу, Пономарь развернул свои сотни к крепости и тем же путём повёл обратно. Ордынцы, похоже, не пришли в себя, не предполагали, что русские вернутся, и не оказали сопротивления. Они стреляли из луков, и кто-то из воинов был ранен, у кого-то подбили коня. Но вот и размётанные кибитки, за ними — чистое поле. Вот уже и распахнутые крепостные ворота.
Когда вернулся Пономарь, Даниил вздохнул с облегчением. Он был уверен, что охотникам Степана ничто не помешает добраться до стольного града и доставить свою добычу по назначению на царский двор, побывать на Сивцевом Вражке. Остаток ночи Даниил спал. Навалившаяся за сутки усталость дала себя знать. Но сон его был коротким. Едва взошло солнце, как Захар разбудил Даниила:
— Батюшка-воевода, там тысяцкий Степан тебя добивается.
— Ох уж этот ночной филин, — посетовал Даниил, но, зная, что Степан зря беспокоить не будет, поднялся и, выйдя из каморы, сказал ему: — И сам глаз не сомкнул, и людям покоя не даёшь. — Обнял его. — Ну, говори, какая беда, радивый.
— Беда не беда, а новость неприятная. Выпустил я в ночь за восточные ворота Колюху с Фадеем посмотреть, что делается у ордынцев, прошли они до южных ворот…
— И что же увидели? — нетерпеливо спросил Даниил.
— Совсем немного. Пришла к ногаям подмога. А сколько их, не ведаю.
— Да, худо, брат. Татарские воины опасны для нас. Ногаи среди них, как барсуки среди волков.
— Я тоже так думаю. И знаешь, воевода, пойдут они на приступ все на восточной стороне. Там все сбились.
— Это уж как пить дать, на восточной. Что ж, где наша не пропадала, будем биться с татарами. Видимо, прошёл мимо нашей засады гонец Губенчи.
— Они хитры на выдумку. Попытаются сорвать карнизы крюками на верёвках, коней впрягут.
— А вот этого мы им не позволим. Бердыши на стену поднимем, верёвки рубить будем, — заметил Даниил и тут же сказал Захару: — Зови Пономаря.
Вскоре в крепости всё пришло в движение. И ко времени. Как и предполагал Степан, ордынцы стягивали все силы к восточным воротам, где стояла тысяча Пономаря. Даниил распорядился взять три пушки у Степана и поставить их на второй ярус у ворот. Теперь их было восемь, и у каждой по пятнадцать ядер и зарядов. Даниил понимал, что этого мало, и велел стрелять расчётливо, лишь по большому скоплению врага.
А в стане ордынцев после словесной перепалки двух князей власть в свои руки взял князь Епанчи из Засеки. Он сумел-таки скрыться из Казанского края и ушёл служить крымскому хану Девлет-Гирею. Хан поставил Епанчу во главе двух тысяч воинов, и он пришёл с ними на Русь. Орда Девлет-Гирея вновь осадила Тулу, но пока её стояние было безуспешным. А два приступа, которые совершила орда, туляки отбили, и Девлет-Гирей послал князя Епанчу к князю Губенчи с одним повелением: как можно скорее взять или сжечь Мценск и идти к Туле.
Подъезжая к Мценску, князь Епанча предполагал, что Губенчи бездействует. Стоит его подтолкнуть, как он пошлёт две тысячи своих воинов вместе с воинами Губенчи, и крепость падёт. То, что узнал Епанча, прибыв на место, привело его в ярость. Он ругался: «Вечно вы, раскосые, за чужие спины прячетесь». Губенчи огрызался: «Иди, щёлкни зубами и, может, раскусишь орешек, да смотри, не подавись». Завершив перепалку, два князя решили идти на приступ сообща всеми силами, но на малом пространстве. Чуть поднялось солнце, как Губенчи послал нукеров с появлением снять с осады с трёх сторон крепости половину воинов и привести их к восточным воротам. В роще близ них сосредоточилось больше семи тысяч воинов.
Это скопление было замечено в крепости. Пушечным ядрам было посильно долететь до рощи и прорубить в ней «просеки». Даниил распорядился открыть из пушек со второго яруса башни огонь по скоплению воинов в роще. И прозвучало четыре пушечных выстрела. Едва они достигли вражеского стана, как там поняли, насколько губителен для них пушечный обстрел, и опушка рощи опустела, лишь на земле остались убитые люди и кони.
Однако князь Епанча не дрогнул. Он считал, что пришло время «погулять» его воинам. Из рощи вылетело до полусотни всадников, они помчались к стене. Выстрелы из пищалей, стрелы, пущенные из бойниц, не остановили их, они подскакали к самой стене, забросили на карниз крюки на верёвках, притороченных к сёдлам, зацепились за жерди и рванулись обратно. Но защитники были уже наготове и в то мгновение, когда верёвки натянулись, точными ударами бердышей и даже сабель перерубили их. А из бойниц снизу в спины всадникам полетели пули и стрелы, и почти половина их не доскакала до рощи.
Епанча оставался спокоен. Ожёгшись на одной уловке, он придумал другую. Была срублена мощная сосна. Её положили на три повозки, и полусотня воинов, теперь уже ногайцев, покатила этот таран под прикрытием щитов к воротам. Но сажен за сорок ворота распахнулись, прогремели три выстрела из пушек, и от плотной толпы ногайцев только головы полетели. На дороге остались лишь повозки и мощный ствол сосны.
Сейчас князю Епанчи было над чем задуматься. Он вспомнил наконец-то, что с русскими воинами встречался уже не раз и бился, сидя в Мешинском городке, но ни разу не выигрывал у них схватки. И тут у Епанчи пробудилась такая же ярость, которая день назад толкнула на безрассудные действия князя Губенчи. Епанча подъехал к ногайцу и сказал:
— Мы пойдём с тобой вместе на приступ. Ты и я впереди войска. Мы сломим гяуров силой и упорством.
— Иди. Я не пойду. За меня это сделают мои воины, — ответил Губенчи.
— Тебе самому надо быть простым воином, а не князем. С десятью тысячами не одолеешь какую-то тысячу гяуров. Сейчас же шли своих воинов с лестницами к стене, и мы идём следом!
На Губенчи вдруг нахлынуло безразличие. Он подумал, что не всё ли равно, как умереть: в честном ли бою или позорно, от руки жестокого хана. И он выбрал первое. Была подана команда идти на приступ. Тысячи ордынцев прихлынули к опушке рощи. И вот уже первые сотни с лестницами в руках ринулись к стенам крепости.
Ордынцев было так много и они двигались такой плотной стеной, что Даниил не мог себе позволить упустить сей случай и не расстрелять врагов из всех видов оружия в упор. И он отдал команду стрелять из пушек, пищалей, луков со всех уровней. Однако врагов, казалось, не убывало, а, наоборот, становилось всё больше. Из рощи подходили всё новые и новые сотни, и все они шли на пространстве в двести сажен. Было отчего дрогнуть русским воинам. Но нет, они стояли твердо, и на этих двухстах саженях на стене от ратников было тесно. А перед ними стояли десятские, сотские, тысяцкие и даже сам воевода.
Вот уже ордынцы вскинули лестницы, полезли наверх, и вскоре первые головы возникли над карнизом. И, как оказалось, впереди шли более ловкие и проворные в ратном деле крымские татары. Многие из них каким-то чудом выбрались на карниз и уже готовы были захватить настил. Но тут вступили в сечу воины Даниила. Словно дав врагу слабину, чтобы он почувствовал запах победы и потерял голову, русские ратники ополчились на него всей своей мощью. Пошли в ход мечи, сабли, бердыши, жерди, рогатины, камни. Лестницы опрокидывались рогатинами, выскочившие на карниз сбивались жердями, бердышами. Выбравшихся на настил тоже побили и их тела сбросили на головы нападающих.