— Прости, воевода Даниил, что докуку принёс.
— С товаром что-то не заладилось?
— Всё идёт, как задумано. Первые партии сдал на Ходынское поле Пономарю и Лыкову.
— Слава богу. Что же покоя не даёт?
— Тати ко мне липнут, добиваются, чтобы сказал, кому товар готовлю да куда из Москвы его повезут. Двое приходили в лавку. Я их по первости прогнал, так они в другой раз с угрозами пришли. Что делать, не знаю.
— Обличьем-то они какие?
— Да московиты. Их тысячи на такой лик. Правда, один рыжебород, а другой шепелявит.
Даниил позвал Романа в трапезную. Велел слуге принести медовухи, закуски к ней. Когда доставили, кубки наполнил. Выпили, беседу повели.
— Прости, Роман, что неприятности доставил. Я завтра же в Разбойный приказ схожу. Тебя в обиду не дадут. И ноне позабочусь о тебе. — Даниил встал, вышел из трапезной, нашёл слугу, велел позвать Захара. Вернулся к столу. — И вот что скажу, Роман. Те, кто добивается от тебя слова, люди, похоже, непростые. Тати и есть. Они на всё способны.
Появился стременной Захар.
— Слушаю, батюшка-воевода.
— Возьми коня и к нему запасного. Съезди на Ходынку, найди Кирьяна и скачите с ним сюда.
— Исполню, батюшка-воевода, как сказано. — Захар ушёл.
Пока он отсутствовал, воевода и купец поговорили о жизни. Роман между прочим спросил:
— Тяжело, поди, вдовствовать?
— Страсть как тяжело. Пусто в душе, в постели. Ежели бы не дети да не служба, не знаю, как и жил бы.
— Время залечит боль. Через год, глядишь, и приглянется кто-то.
— Не знаю, брат Роман. Рок некий надо мною довлеет. Глафира-то ведь моя вторая любовь. А первая вскоре после помолвки сгинула.
— Что же с ней, сердешной, случилось?
— Ордынцы в полон взяли — вот и весь сказ. Она в ту пору в Козельске жила.
Пока Даниил и Роман вели беседу, появился Захар, привёл Кирьяна.
— Батюшка-воевода, вот Кирьянка. Он, бродяга, у какой-то вдовицы грелся, — засмеялся Захар.
Кирьян смутился, но погрозил Захару кулачищем.
— Вот я тебе язык вырву, то-то будет…
— Ладно-ладно, я пошутил. — И Захар покинул трапезную. Роман с улыбкой смотрел на Кирьяна. Тесно тому было в воеводской трапезной. Стать и сила в нём слились в единое. Лицо добродушное, но в серых глазах затаились ум и отвага. «Как он хорош», — по-купечески оценил Кирьяна Роман.
— Садись к столу, тысяцкий, — позвал Даниил.
Кирьян сел запросто, словно у себя дома. Даниил налил ему медовухи, добавил Роману и себе.
— Ну, за знакомство. Вот Кирьян, вот Роман. Будьте здоровы.
Все выпили. Помолчали.
— Я позвал тебя вот зачем, — начал Даниил. — Ты до того дня, как нам уходить на Волгу, послужи у Романа. Дело там для тебя простое.
— Так ведь я, батюшка-воевода, в деревенском деле да в охоте хорошо разбираюсь, а в купеческом темь глухая.
— Знаю, да тебе как раз и надо охотой заняться. Чтобы к Роману никто звериные лапы не протягивал. Понял?
— Как не понять! — улыбнулся Кирьян. — Уберегу. Волос с головы не упадёт.
— Ну что скажешь, Роман?
— Как родного приму. С таким человеком и рядом побыть в радость.
Кирьяну надо было в чём-то оправдаться, и он сказал Даниилу:
— Только ты, батюшка-воевода, не подумай, что я за вдовушкой как кот волочусь. У меня серьёзные виды на неё.
Даниил весело и впервые за два месяца рассмеялся.
— Ты, главное, не забудь нас на свадьбу пригласить, как вернёмся с Волги. — Кому он о Волге дважды упомянул, было неведомо, но суть некая скрытная в том имелась…
— Так мы в Борисоглебском свадьбу справим, — Кирьян понял упоминание о Волге в свою пользу. — Там у меня сродников тьма.
Даниил подумал, что дело с Романом будет улажено и завтра по следу злочинцев пойдут люди Разбойного приказа. От них рыжебородому и шепелявому вряд ли удастся скрыться. В это время из Кремля вернулся Алексей, и Даниил проводил Романа и Кирьяна, пожелав им удачи. Откланявшись старшему Адашеву, они ушли. Алексей спросил брата:
— Что-нибудь случилось?
— Ты угадал, Алёша, и у меня есть к тебе просьба. К Роману кто-то цепляется и угрожает, выпытывает, для кого готовит товары.
— А ты сам-то что думаешь? Может, это завистники сводят счёты? Среди купцов такое бывает.
— Не знаю, Алёша, может быть, купцы. Да нам подлинно нужно знать, зачем кто-то затевает кутерьму.
— И что же ты хочешь делать?
— Вот Кирьяна послал быть при купце. А тебя прошу завтра зайти в Разбойный приказ и попросить боярина Троекурова порадеть за дело. Пусть его люди отловят татей.
— Ты прав. Дело неотложное. Не дай бог, ордынцы пронюхают, а их в Москве пруд пруди. Какие они, казанские, крымские, поди разберись.
Близился февраль. Со Сретения Господня Даниилу придёт время покидать Москву. Да и всё было готово для выступления в поход. Ждали ещё новгородцев, но от них примчал гонец и принёс весть о том, что новгородские ратники прибудут на Днепр по полой воде, как всегда хаживали.
31 января Даниил пришёл на торг в Китай-город спросить Романа, что ещё нужно довезти на Ходынку, а заодно узнать, не беспокоят ли «шатуны». Роман был доволен, что Кирьян и люди Разбойного приказа порадели за него.
— Поймали тех «шатунов» на прошлой неделе. Под вечер уже пришли, смеркаться стало. К прилавку сунулись, я опомниться не успел, как за грудки схватили и ножи к горлу приставили. «Молись, — говорят, — или признавайся, кому товар сдаёшь-готовишь?» Похолодало у меня в груди, думаю, и впрямь молиться пора…
— А где же Кирьян был?
— То-то и оно, что Кирьян с торга за ними следил. Они ножи приставили, а он рысью сзади на них, да голову о голову ударил. Тут уж и приставы подоспели.
— Ну, слава богу, что всё хорошо кончилось. Что ты ещё не довёз на Ходынку?
— Топоров двести пятьдесят штук. Мастера жалуются — металла нет, так Пономарь позаботился, в литейном побывал. Обещали за неделю исполнить заказ.
— Годится.
Сразу же после Сретения Господня Даниил отправил вечером с Ходынского поля первую тысячу воинов и сто санных упряжек с припасами для новых лодок. Во главе этого отряда Даниил поставил Степана Лыкова.
— Как и договорились, идёшь только по ночам и в ведомое лишь тебе место, — наказывал Даниил. — В селениях на днёвки не останавливайся.
— Ясно, воевода. Всё так и будет, — отвечал Степан.
— Да хранит тебя Господь Бог. — Даниил обнял Степана.
Так и пошло. Каждый день в вечерние часы с Ходынского поля уходили тысячи воинов, сопровождаемые обозами. Сам Даниил пока не покидал Москву, он следил за тем, чтобы здесь было исполнено всё задуманное, чтобы не сорвался из-за каких-либо непредвиденных обстоятельств сам поход. И вот на восьмой день казармы опустели. При Данииле оставалась только личная сотня воинов. Он простился с матушкой, с братом и всем его семейством, с Тархом и Олей. В ночь на 8 февраля Даниил покинул Москву «промышляти на крымские улусы».
Февраль в тот год выдался не метельный и без сильных морозов, потому рать двигалась без помех. Дневали в лесах, вдали от селений, а по ночам шли. Уже позади Калуга, Козельск, в котором Даниил с сотней всё-таки остановился на день в надежде на то, что услышит что-либо о семье Питирима. Но нет, тщетны были его желания. Никто из полона, уведённого в Крым, так с той поры и не вернулся. За Козельском на пути Даниила лежал Мценск. В этом городе Адашеву тоже захотелось побывать. Они словно бы питали его живительными соками жажды наказать ордынцев за поругание земли русской.
В Мценске Даниил встретил своих ратников, с которыми оборонял город и которые позже остались в нём на прожитие. Пока что Бог миловал их: обзавелись хозяйством, на земле трудятся. Вот уже два года орда о себе не даёт знать. Бывший ратник борисоглебский Тихон спросил Даниила:
— Теперь-то куда путь держишь, батюшка-воевода?
Даниилу хотелось порадовать земляков, но он удержался и сказал полуправду:
— Службу царскую правлю. За Орел поведу полки, а там встанем на рубеже, вас защищать.
Ближе к Курску уже вся рать Даниила двигалась едино, кроме той тысячи, что увёл Степан. Но там все воины ушли конными, а остальные топали своими ногами. Правда, стрельцы на санях ехали, и многие сотни посменно на них передвигались — всё легче одолевать тысячевёрстный путь.
Даниил торопился достичь Днепра до весенней распутицы, а она за Курском могла навалиться в конце февраля. Знал он, что сменить в пути сани на колёсный ход будет невозможно. И всё-таки рати Даниила повезло: к месту, облюбованному на Днепре, полки подошли в двадцатых числах февраля, на дорогах ещё держался снег. Степан Лыков выбрал удачное место. Это был большой сосновый бор по левобережью Днепра, протянувшийся на десятки вёрст. Днепр от бора пролегал всего в каких-то ста саженях. Вековые сосны вскинулись под самое небо. Да и подлесок был хороший. Встретив Степана, Даниил сказал:
— Ты славное место нашёл. Вот только на лодки этот лес крупноват.
— Э-э, брат, не говори, как раз впору этот лесок. Каждое дерево будем вдоль раскалывать — вот и получатся самые годные пластины и брусья. Да есть тут и не такой матёрый лес: из каждого бревна плотник две плахи за день приготовит. — Степан повёл Даниила на облюбованный им участок бора, где каждое дерево было прямое, словно свеча, и почти без сучков. — Вали его и распластывай на пластины. То-то знатно! Да я из такого леса сам за неделю струг срублю.
— Отменный лес, — согласился Даниил. — А воздух-то какой смоляной, дыши — не надышишься.
Даниил ходил по бору, гладил деревья, прикидывал, сколько стволов нужно будет повалить, чтобы один струг сработать. Получалось всё-таки очень много. Жалко ему губить такой лес, да нужда подпирала.
Степан разгадал мысли воеводы.
— Ты не переживай, побратим. Не мы, так другие сведут эти боры. Мы же малую толику возьмём, которая с годами восполнится.
— Я с тобой не спорю, Степан. Надо же святое дело исполнить, сей бор поможет нам в этом. Ладно, сегодня обживаемся, а завтра с утра и начнём струги ладить.