Раздобревшая, но в меру, Саломея, увидев Даниила, заахала, заохала.
— Родимый, не болен ли? — спросила она.
— Да нет, матушка-сваха, пока держусь. С поклоном к тебе, голубушка.
— И без поклонов всё сделаю для тебя, родимый.
— Ты ведь знаешь, какая у Алёши доченька красавица.
— Эко, сказал. Другой на всём Арбате не сыщешь. И что же?
— Жениха бы ты ей нашла.
— А батюшка её почему не просит?
— Он в Юрьеве и меня о том попросил.
Саломея задумалась, глянула на Степана, тронула Даниила за руку.
— Найду, родимый. Да и искать нет нужды, только сказать — и прибежит. Я ещё весной приметила, на Пасху. В храме мы были с матушкой Ульяной, Анастасией и Аннушкой — так на неё как глянул молодой Иван Головин, из городских дворян, так всю службу и простоял лицом к ней, молился на неё. И тоже пригож.
— А сможешь ты ноне слетать к нему?
— Вот ежели Стёпа отпустит.
— Беги, моя ладушка, беги! Значит, так нужно. И приведи жениха к нам. Тут и сговор устроим. Или не то я говорю, Данилушка?
— Всё верно, Стёпа, всё верно.
— Пойду обихожу себя и побегу, — сказала Саломея. — А вы тут за пирогами смотрите, чтобы не подгорели.
Вскоре Саломея ушла. Даниил как-то маетно осмотрелся кругом.
— Есть у тебя хмельное? — спросил он Степана.
— Держу в достатке, и сам сейчас жажду с тобой выпить. Может, нам полегче станет, Данилушка.
Не отлучаясь в трапезную, Степан тут же, в поварне, собрал на стол кое-что, принёс из погреба баклагу водки, глиняные кружки поставил. Присели к столу, выпили, что-то пожевали, вздохнули с облегчением, и Даниил рассказал обо всём, что случилось с его братом.
— Да чую нутром, что меч-то и надо мной занесён.
— Не приведи Господь, — отозвался Степан.
— Теперь я побегу домой, Стёпа. Там меня Ванюша ждёт. Олю отправлю к нему на прожитие, пока домишко не купит, и тут же к вам с Аннушкой и Анастасией приду.
В этот суматошный день Даниил исполнил всё, на что решился в горестных размышлениях. Оля и Антон были отправлены к Пономарю. Головин пришёл к Лыковым вместе с Саломеей, когда Даниил, Анастасия и Анна уже были там. Мать благословила дочь на супружество с молодым дворянином Иваном Петровичем Головиным. Он жил в Москве без родителей и сказал так:
— Мы ведь ярославские. Деревенька там у нас, и храм есть. Ноне и уедем туда. Как покажемся с Анной Алексеевной матушке с батюшкой, так и обвенчаемся. Так ли я говорю, Анна Алексеевна?
— Истинно так, Иван Петрович, — покраснев, ответила Анна.
Уехали они, однако, лишь на другой день утром. До полуночи всей семьёй Адашевы собирали Аню в путь, всё приданое уложили на воз. Анастасия все сбережения отдала дочери. Во втором, теплом возке уезжала сама невеста. Анна и Иван встретились уже за заставой. Анастасия и Даниил благословили их, и они укатили в неведомое. Позже будет сказано: «Сохранилось показание, что будто бы уцелела от погрома дочь Алексея Фёдоровича Адашева Анна, бывшая замужем за Иваном Петровичем Головиным… но и это требует документального подтверждения». Одно можно сказать определённо: Даниил исполнил всё возможное, чтобы обезопасить близких от карающей руки царя.
Матушку Ульяну Даниил отправил в суздальский Покровский монастырь, где доживала свои дни великая княгиня Соломония. Анастасия тоже уехала из Москвы в вотчину родителей. Даниил и Тарха упрашивал затаиться где-либо. «Уедешь с Онисимом в Новгород к воеводе Якуну, там и переживёшь смутное время», — говорил он сыну. Но Тарх упрямо твердил своё: «Я с тобой, батюшка, поборюсь за дядю Алексея».
Перед самым отъездом на поиски царя Даниил вместе с Тархом вечером побывали вначале у Ивана Пономаря, потом у Степана Лыкова. Говорил им одно:
— Чует моё сердце, брат, что в Москву я больше не вернусь.
Они утверждали обратное:
— Мы с тобой ещё на крымцев сходим.
В последнюю ночь в опустевшем доме на Сивцевом Вражке Даниил собрал в дальнюю дорогу на Днепр своего верного сотоварища Ипата. Он снарядил ему пару лошадей с возком, погрузил в него всё Глашино добро, дал в попутчики дворового парня Глеба и наказал:
— Исполни мою просьбу, Ипатушка: воспитай сынка воином.
— Целую крест, батюшка-воевода, всё исполню, — отвечал Ипат.
Покидая Москву, Даниил и Тарх думали податься на реку Истру в Воскресенский монастырь, а оттуда в Сергиеву лавру, как подсказал Григорий Лукьянович. Но в последние минуты Даниил решил ехать сразу в Александрову слободу, где царь всегда прятался от мирских невзгод.
Путь до Александровой слободы был недальний: за два дня по накатанной дороге можно было достичь её. Но Даниил укорачивал и это время, поторапливая возницу. Заночевали на постоялом дворе в Сергиевом Посаде. В Александрову слободу Даниил и Тарх приехали 8 ноября. В тамошнем храме шла служба в честь архистратига Михаила и прочих небесных сил бесплотных. А двумя днями раньше примчался в слободу Григорий Скуратов-Бельский, и в этот же день вернулся из дальней поездки в Юрьев князь Афанасий Вяземский.
Так получилось, что два любимца Ивана Грозного пришли в царские покои вместе. Оба были веселы, довольны жизнью. Григорий спросил Афанасия:
— С чем приехал?
— С благими вестями, Лукьяныч.
— Идём же к батюшке, там и расскажешь.
Царь Иван Васильевич принял их без помех. Первым сказал своё слово князь Вяземский. Он был краток.
— Милостью Божьей, царь-батюшка, сукин сын Алёша Адашев преставился, как тому и должно быть.
— Господи, упокой его душу грешную, — отозвался царь и послал Вяземского к столу, где в кубках стояло вино, крепкая медовуха. — Причастись во благо с дальнего пути.
Афанасий поклонился и отошёл к столу. Настала очередь Григория докладывать царю. Он был тоже немногословен:
— Наведался Данила Адашев ко мне. Тебя, батюшка, пытается найти, с челобитьем рвётся. За брата постоять намерен.
— Пусть является, приму героя Крыма. Да правду про брата скажу. Он ведь на воеводство сам напросился. А для чего? Чтобы к литовскому князю уйти на службу. Не помешай я, так там бы давно был. Так я говорю?
— Истинно так, батюшка.
— На том и делу конец. Как явится, веди ко мне.
Так и было. Едва Даниил примчал с сыном в Александрову слободу и показался на дворе против царских палат, как навстречу ему выбежал Григорий Бельский.
— Вот и славно, что приехал. А царь-батюшка здесь. Он, похоже, ни в Воскресенск, ни в лавру не ездил. Ты с сынком пойдёшь или один?..
— С Тархом. Ему дядюшка за отца родного был, пока я в походах проводил годы.
— Царь-батюшка и его примет. Полюбуется на твоего сынка.
Даниил и Григорий стояли на площади напротив царских палат, и Иван Васильевич смотрел на них через венецианское стекло. Когда Даниил с Тархом в сопровождении Григория вошли в царский покой, Иван Васильевич не сидел в кресле, а шёл навстречу Даниилу и руку протянул, как равному.
— Поздравляю тебя, Даниил Адашев. Были по осени крымские послы в Москве, так сказали, что никогда Крымская земля так не сотрясалась, как от твоего вторжения в неё.
— Спасибо, государь-батюшка, за лестное слово. Мы сделали всё, что могли.
— Вы герои, истинно герои. — Глаза царя светились по-доброму. — Ну, говори, с чем пожаловал?
— За братца порадеть приехал. Зачем его, царь-батюшка, в заточение упрятали?
— Так на время, голубчик, на время. Пока не разберусь.
— В чём же его вина, государь-батюшка?
— Дошли до меня слухи, будто он винит меня за то, что я в Ливонию его сослал. А я не ссылал. Сам он напросился. Да и должно же ему воеводой побыть. Однако это не всё. Сказывают, что собирался он в Литву сбежать — вот я и пресёк…
— Ложь всё это, царь-батюшка, оговорили его, — вмешался в разговор Тарх. — Мой дядюшка любит Русь и к её врагам никогда бы не убежал. Отпусти, ради Бога, его, царь-батюшка.
— Смотри-ка, истинно в тебе адашевская кровь течёт. Так же отважен, — удивился царь. И посуровел: — Ну вот что: в царскую справу не лезь, отрок. И скажу тебе в поученье: бесстыжая ложь то, что говорят о наших мнимых жестокостях. Не губим сильных, их кровью не обагряем церквей Божиих. Сильные и добродетельные здравствуют и служат нам. — Царь положил руку на плечо Даниила. — Вот он, твой герой отец благоденствует. Казним одних изменников. И где же их щадят? Много опал, горестных для моего сердца. Но ещё более измен гнусных, везде и всем известных. Даже духовный отец Сильвестр предал меня. И потому помни, отрок возрастающий, доселе властители русские были вольны, независимы: жаловали и казнили своих подданных без отчёта. Так и будет! Говорю тебе в назидание. А ты, Даниил, прости царя, что сыну твоему сказал сурово. Ему ещё служить царю и отечеству, так пусть знает наперёд: измены не потерплю. И тебе мой совет: возвращайся в Вильян, не серди меня отлучкой со службы. — Царь повернулся к Бельскому: — Верно ли мной сказано, глава Разбойного приказа?
— Верно, царь-батюшка.
— Ну то-то! Так что, герой Крыма, отправляйся восвояси. Прямо из слободы. Нет тебе пока места в Москве.
— Но, государь-батюшка… — хотел возразить Даниил.
— Никаких «но» не потерплю! — перебил его Иван Васильевич. — Лукьяныч, смени ему лошадей, дай брашно и ноне же отправь в Вильян. Семь воинов дай в сопровождение с князем Вяземским. — И царь вышел из покоя.
Снаряжая Даниила в путь, Бельский сказал:
— Ты бы, Даниил Фёдорович, оставил сынка здесь. Зачем ему в дороге маяться?
— Спроси его, останется ли он.
— Тебе решать.
— Вот и решил: поедет со мной.
Бельский отступился, но пошёл к царю за советом.
— Царь-батюшка, скажи на милость, как быть с Адашевыми? Герой Крыма не хочет оставлять сына в слободе.
— И не надо просить. Поднял я их из гноища, пусть туда и уйдут. Видеть не хочу их никогда! — с надрывом и гневно сказал царь Иван Грозный. Он только что молился об «убиенной юнице» Анастасии и был зол на Григория, но обуздал свой гнев, сказал твердо: — Ты понял, что я тебе толковал?